(Sullivan, op.cit, стр. 147)
На самом деле, современная физика не занимается "вещами", но математическими отношениями между определенными абстракциями, являющимися остатками после исчезнувших вещей. В аристотелевской Вселенной количество было только лишь одним из свойств вещей, причем, одним из наименее важных. Высказывание Галилея, будто бы "книга природы написана на языке математики", его современникам казалось парадоксальным. Сегодня же это догма, которую никто не смеет оспаривать. Долгое время, сведение качества к количеству – цвета, звука, излучения к частоте колебаний – давало настолько замечательные результат, что казалось, будто оно способно дать ответы на все вопросы. Но когда физика добралась до базовых элементов материи, качество ей отомстило: методика сведения к количеству оставалась такой же эффективной, но мы уже не знаем, что здесь к чему сводится. На самом деле, нам известно лишь то, что мы снимаем показания со своих приборов – число "тиканий" счетчика Гейгера или положение стрелки на циферблате – и вот эти знаки мы интерпретируем в соответствии с принятыми правилами:
В своей реальной процедуре физика исследует не те скрытые качества [материального мира], но показания циферблатов, которые мы способны наблюдать. Это правда, что данные показания отражают флуктуации качеств, выступающих в мире, но точные знания у нас имеются лишь в отношении показаний приборов, но не качеств. Эти первые похожи на другие в не большей степени, чем номер телефона на абонента (Эддингтон, The Domain of Phisical Science, цитируется Салливаном, стр. 141).
Еще более сильно выразил это Бертран Рассел:
Физика является математической не потому, что мы столь много знаем о физическом мире, но потому, что мы знаем о нем так мало: его математические свойства – это единственное, что нам удается открыть (Очерк философии, стр. 163).
7. Консерватизм современной науки
Эту ситуацию можно интерпретировать двояко. Структура Вселенной по сути своей обладает такой натурой, что ее невозможно охватить в категориях человеческого пространства и времени, человеческого разума и человеческого же воображения. Если так, тогда точные науки перестали быть философией природы, и, скорее всего, уже не способны вдохновить пытливый людской разум. В этом случае, было бы совершенно оправданно, чтобы ученый спрятался в собственной замкнутой системе, манипулируя ее чисто формальными символами и отбрасывая вопросы, касающиеся действительного значения этих символов как лишенные смысла, как оно и есть в моде. Но при этом он должен был бы согласиться с тем, что является всего лишь техником, заданием которого является поставка, с одной стороны, более лучших бомб и пластмасс, а с другой стороны – более элегантных систем эпициклов для того, чтобы спасать данные системы в свете наблюдаемых явлений.
Вторая возможность – это трактовка нынешнего кризиса физики как явления временного, результата избыточно специализированного развития, подобного шее жирафы – одного из тупиков эволюции разума, которых мы уже так много видели в прошлом. Но если происходит данный случай, тогда в какой момент трехсотлетнего путешествия от философии природы к точным наукам начался процесс отчуждения от реальности? Когда была высказана новая версия проклятия Платона: "Будешь мыслить окружностями"? Если бы мы знали ответ, то нашли бы и лекарство. А когда ответ появится, он снова покажется столь чудовищно очевидным, как и центральное расположение Солнца в Солнечной Системе. "Воистину, мы представляем собой расу слепцов, - написал современный ученый, – и последующее поколение, слепое своей собственной слепотой, будет изумлено слепотой нашей" (L.L. Whyte, Accent on Form, Лондон, 1955, стр. 33).
Приведу два примера, иллюстрирующих, по моему мнению, данную слепоту. Материалистическая философия, в рамках которой был воспитан средний современный ученый, сохранила догматическую власть над его разумом, хотя сама материя испарилась. И в связи с этим, на явления, которые данной философии никак не соответствуют, этот самый ученый реагирует почти точно так же, как его предки-схоласты реагировали на предположение, будто бы на неизменной восьмой сфере могут появиться новые звезды. Уже и так за последние тридцать лет в исключительно лабораторных условиях был собран громадный доказательный материал, говорящий о то, что разум способен воспринимать стимулы, исходящие от иных лиц или предметов, без участия органов чувств, а еще то, что в проводимых под строгим контролем экспериментах данного рода явления проявляют себя с такой статистической частотой, которая склоняет к тому, чтобы исследовать эти явления научными методами. Вот только академическая наука реагирует на явления внечувственного восприятия почти что так же, как "голубиная лига" реагировала на звезды Медичи, как мне кажется, по таким же глупым причинам. Если мы должны признать, что электрон способен перескочить с одной орбиты на другую, не перемещаясь в разделяющем эти орбиты пространстве, то почему мы должны заранее отрицать возможность того, что сигнал, обладающий природой не менее загадочной, чем шрёдингеровские волны электрона, излучается и воспринимается без участия органов чувств? Если современная космология и подпитывается одной всеобщей наукой, то той, что базовые события физического мира невозможно представить в трехмерно пространстве и времени. Тем не менее, современная версия схоластики отказывает разуму, или же мозгу, в дополнительных измерениях, которые она же с легкостью признает для частиц в кусочке свинца. Здесь я не веду игру со значением слова "измерение" как механистической аналогией, как это делают шарлатаны-оккультисты со своим "четвертым измерением". Я говорю лишь о том, что, раз современная физика отказалась от схемы пространства-времени и от понятия материи и причинности в понимании как классической физики, так и здравого смысла, тогда очень сложно найти обоснование отказа в исследованиях эмпирических явлений, когда такой отказ мотивируется тем, что эти явления никак не соответствуют той философии, которую современная наука сама же забросила.
Вторым примером Hybris (заносчивость – нем.) современной науки является ригористическое изъятие из ее словаря слова "цель". Предположительно, это остаточная реакция против анимизма аристотелевской физики, в которой камни ускоряли собственное падение, поскольку желали как можно скорее очутиться дома, равно как против телеологического мировоззрения, в соответствии с которым, цель существования звезд заключалась в том, чтобы служить людям в качестве хронометров. Со времен Галилея "целевые причины", "конечные причины" (или же короче "окончательность", "целесообразность") были отброшены вместе с суевериями, после чего окончательно воцарилась механическая причинность. В механической вселенной неделимых, твердых маленьких атомов причинность действовала по принципу столкновений, точно так же, как на биллиардном поле. События были вызваны "толчками" со стороны прошлого, но не "подтягиваниями" со стороны будущего. Потому-то притяжение и другие формы действия на расстоянии не соответствовали общей картинке и к ним относились с подозрением; потому-то нужно было выдумать эфир и вихри, чтобы заменить оккультные подтягивания механическими подталкиваниями. Механическая вселенная подверглась постепенной дезинтеграции, но механическое понятие причинности выжило до тех пор, пока принцип неопределенности Гейзенберга не доказал, что причинность больше уже не способна действовать. Сегодня нам известно, что на субатомном уровне судьба электрона или целостности атома не детерминирована их прошлым. Только это открытие не привело к каким-либо радикальным отклонениям в философии природы, но лишь вызвало дезориентацию и смущение в ученой среде, что заставило их еще плотнее замкнуться в языке абстрактного символизма. А ведь если причинность "сломалась", и события уже не столь строго определены толчками и давлением прошлого, то разве не возможно такое, что на них каким-то образом действуют и "подтягивания" со стороны будущего – иными словами, что цель является конкретным физическим фактором в эволюции Вселенной, как на органическом, так и на неорганическом уровнях. В релятивистском космосе гравитация является результатом деформаций и искривлений пространства, которые постоянно стремятся разгладиться, что, как заметил Уайттакер (Space and Spirit, Лондон, 1946, стр. 103), "является утверждением настолько по сути своей телеологическим, что оно порадовало бы сердца схоластов". Если время в современной физике рассматривается как измерение практически равнозначное пространственным измерениям, то почему нам a prioriследует исключать возможность того, что нас не только подталкивают, но еще и подтягивают вдоль его оси? Будущее является столь же реальным, или же нереальным, как и прошлое, так что нет ничего алогичного во введении в наши уравнения, в качестве рабочей гипотезы, элемента целесообразности, который дополняет элемент причинности. Убеждение, будто бы понятие цели обязательно должно связываться с неким антропоморфическим божком, свидетельствует лишь о страшной бедности воображения.
Конечно, все это лишь размышления, и, возможно, даже не по теме. Вот только прошлое научило нас, что из эволюционных "тупиков" можно выбраться, но только обнаружив какой-то неожиданный проход. Когда некое ответвление знания отделилось от головного направления, его замерзшая поверхность должна была вначале растрескаться и растаять, чтобы только потом иметь возможность слиться с живой действительностью.
8. От иерархии к непрерывности
В результате их развития ни вера, ни наука не способны удовлетворить интеллектуальных потребностей человека. В разделенном доме оба жильца ведут нищенское существование.
После-галилеевская наука претендовала на то, что является заменой или законной наследницей религии. Когда же она не смогла исполнить основных надежд, это родило не только лишь интеллектуальную фрустрацию, но и духовный голод. Сокращенная рекапитуляция взглядов европейцев на мир до и после научной революции поможет увидеть данную ситуацию в более выразительном свете. Принимая 1600 год за линию перелома или же за "водораздел", мы видим, что, и правда, практически все реки мышления и ручьи чувств текут теперь в совершенно ином направлении. "Донаучные" европейцы жили в замкнутом мире со строго определенными временными и пространственными границами, диаметр которых составлял несколько миллионов миль, а по возрасту – несколько тысяч лет. Пространство как таковое не существовало как абстрактное понятие, а только лишь в качестве свойства материальных тел – как их длина, ширина и глубина. То есть, пустое пространство невозможно было представить, как противоречие самому себе, тем более – пространство бесконечное. Точно так же и время было всего лишь временем некоего события. Никто, находясь в