здравом уме, не сказал бы, что предметы движутся в пространстве и времени или же сквозь пространство и время. Как могло бы "нечто" двигаться в собственном атрибуте, как нечто конкретное могло бы перемещаться сквозь абстрактное?
В этом безопасном, окутанном мирке с не пробуждающими никакого беспокойства размерами разыгрывалась, в заранее определенной последовательности, упорядоченная драма. Сцена, с начала и до конца, оставалась неподвижной: не было никаких изменений видов животных и растений, не было никаких перемен в природе и ментальности человека, равно как и в общественном порядке, в котором этому человеку довелось жить. В натуральной и духовной иерархии не было ни развития, ни отступлений. Доступное знание было таким же ограниченным, как и Вселенная. Все, что можно было знать о Творце и творении, было открыто в Священном Писании и трудах древних мудрецов. Не существовало резкого разграничения между естественным и неестественным: материю населяли духовные существа, а природный закон был пропитан божественной целью. Не существовало ни единого события, лишенного целевой причины. Трансцендентная справедливость и моральные ценности были нераздельными с природным порядком вещей; никакое событие или факт не были этически нейтральными, никакое растение или металл, никакое насекомое или ангел – не были изъяты из-под моральной оценки; никакое явление не размещалось за пределами иерархии ценностей. Всякое страдание обладало своей компенсацией, каждая катастрофа обладала собственным значением. Фабула драмы обладала простой конструкцией, четким началом и концом.
Именно так, беря более или менее грубо, можно было представить взгляд на мир наших предков, живущих десятка полтора поколений тому назад. Потом, в течение периода около пяти поколений от Николая Коперника до Исаака Ньютона, homo sapiens пережили наиболее принципиальную перемену в своей истории:
До великолепия романтичная вселенная Данте и Мильтона, которая не определяла границ для воображения человека, путешествующего по пространству и времени, была ликвидирована. Пространство отождествили с областью геометрии, время – с непрерывностью чисел. Мир, о котором до сих пор люди судили, будто бы он является тем, в котором они живут – мир, богатый красками и звуками, насыщенный ароматами, наполненный радостью, любовью и теплом, каждой своей частицей говорящий о целенаправленной гармонии и творческих идеалах – был теперь замкнут в тесных закоулках мозгов органических существ, рассеянных по всей земле. Единственно важный внешний мир был теперь миром жестким, бесцветным, молчащим и мертвым, миром количеств, миром математически высчитываемых движений, отмеченных механической повторяемостью. Мир качеств, непосредственно отмечаемых человеком, стал всего лишь любопытным фактиком, несущественным побочным эффектом воздействия той бесконечно громадной машины (Burtt, цитируемая работа, сноска на стр. 236).
L'uomo universalis Возрождения, который был художником и ремесленником, философом и изобретателем, гуманистом и ученым, астрономом и монахом в одном лице, разделился теперь на составные элементы. Искусство утратило мифическое, а наука – мистическое вдохновение. Человек вновь сделался глух к гармонии природы. Философия природы сделалась этически нейтральной, а слово "слепой" обрело ранг прилагательного, которое чаще всего применялось для определения действия законов природы. Пространственно-духовную иерархию заменила пространственно-временная непрерывность.
В результате, предназначение человека уже не определялось сверху, сверхчеловеческой мудростью и волей, но снизу, такими под-человеческими факторами как железы, гены, атомы или вероятностные волны. И эта смена размещения предназначения человека имела принципиальное значение. До тех пор, пока предназначение действовало с иерархического уровня, который был выше людского, оно формировало судьбу человека, но вместе с тем управляло его совестью, придавало его миру значение и ценность. Новые господа предназначения размещались в масштабе иерархий ниже существ, которыми они управляли. Да, они могли принять решение о его судьбе, но уже не могли обеспечить ему духовного лидерства, ценности или смысла. Марионетка богов является трагическим персонажем, но марионетка, подвешенная на хромосомах – персонаж исключительно гротескный.
Перед этой переменой различные религии предоставляли человеку пояснения, придающие всему, что с человеком происходило, значение в широком смысле трансцендентной причинности и трансцендентной справедливости. Объяснения новой философии были лишены значений в этом более широком смысле. Ответы из прошлого были дифференцированы, взаимно противоречивыми, примитивными, суеверными или как там еще мы пожелаем их назвать, но одновременно они были решительными, окончательными и неотвратимыми. Но они удовлетворяли, во всяком случае, в данной эпохе и культуре, человеческую потребность надежности и защиты в ужасно жестоком мире, потребность направления им в противных обстоятельствах. Новые же ответы, как написал Уильям Джеймс, "не позволяли найти в блужданиях космических атомов, то ли во всеобщем, то ли в единичном масштабе, ничего, кроме свое рода бесцельных погодных перемен, рождения и распада, процессов, не оставляющих после себя никакой своеобразной истории, никаких эффектов". Одним словом, старые ответы, при всей своей неопределенности и выборочности, отвечали на вопрос о смысле жизни, в то время как новые объяснения, при всей своей точности, отнимали смысл у самого вопроса о смысле. Когда наука, которой занимался человек, сделалась более абстрактной, его искусство было более эзотерическим, а удовольствия – более химическими. В конце концов, у человека не осталось ничего, кроме "абстрактного неба голых камней".
Человек вступил в духовный ледниковый период. Существующие Церкви уже не могли дать ничего более, чем эскимосское иглу, в которых сбились дрожащие стада верующих, а огни конкурирующих идеологий вызвали безумное нашествие масс, мчащихся к ним по льду[363].
9. Окончательное решение
Наряду с прогрессирующим духовным бесплодием, пост-ренессансные столетия принесли беспрецедентный рост мощи, как в сфере разрушения, так и творения. Ключевым здесь является слово "беспрецедентный". Все сравнения с давними эпохами не срабатывают по отношению к факту, что наш вид получил средства, которые позволяют ему уничтожить самого себя и сделать Землю непригодной для жизни, как и по отношению к факту, что в предвидимом будущем в его силах будет превратить собственную планету в новую звезду, конкурентное Солнце в Солнечной Системе. Всякая эпоха имела своих Кассандр, и утешительным является только лишь то, что человечество, несмотря ни на что, выжило, вопреки их пессимистичным предсказаниям. Но подобные аналогии уже утратили значение, поскольку никакая из давних эпох, пускай и сотрясаемых самыми страшными бурями, не имела реальных средств, которые дали бы возможность совершить видовое самоубийство и манипулирование порядками в Солнечной Системе.
Принципиальной новостью нашей эпохи является как раз соединение этого неожиданного, исключительного в истории роста физической мощи со столь же беспрецедентным духовным кризисом. Чтобы оценить новизну данной ситуации, следует отбросить ограниченную перспективу европейской истории и мыслить в категориях истории вида. В другом месте я уже дал понять, что процесс, который и привел к нашей нынешней трудной ситуации, можно представить с помощью двух кривых, похожих на температурный график: одна кривая показывала бы растущую физическую мощь вида, а другая – такие признаки как духовная впечатлительность, моральное осознание, милосердие и родственные им качества. В течение почти что нескольких сотен тысяч лет, начиная от кроманьонца до приблизительно 5000 года до нашей эры, первая кривая не слишком отличалась от горизонтали. Наряду с изобретением блока, рычага и других простых механических устройств, силв мышц человека, как могло бы показаться, увеличилась, скажем, пятикратно; потом кривая шла вновь шла более или менее горизонтально в течение пяти или шести тысяч лет. А за последние двести лет – что является менее одной тысячной всего времени, охваченного нашим графиком – кривая, впервые в истории вида, показала бы неожиданный, скачковый рост. За последние же пятьдесят лет – приблизительно, за одну десятитысячную долю от целого – кривая пошла бы вверх чуть ли не вертикально. Для иллюстрации воспользуемся одним примером: после Первой мировой войны, то есть, за одно поколение перед Хиросимой, статистики подсчитали, что для того, чтобы убить одного солдата вражеской армии, необходимо было, в среднем, десять тысяч винтовочных патронов или десять артиллерийских снарядов.
А вот вторая кривая покажет очень медленный рост, проходя практически плоско через доисторические мили, а потом, после вхождения в историю цивилизации, будет явно ходить волнами. В конце концов, на последнем, малюсеньком отрезке графика, на котором кривая физического могущества рвется вверх словно кобра, желающая укусить небо, духовная кривая начинает круто пикировать.
Возможно, график и чрезмерно упрощенный, но и не излишне драматизированный. Чтобы представить целое в одном масштабе, следовало бы вычертить его на полосе бумаги длиной в сотню ярдов (около 90 метров), но и тогда бы интересующая нас часть занимала бы приблизительно один дюйм (2,5 см). Удобнее было бы пользоваться временными единицами – сначала такой единицей была бы сотня тысяч лет, затем тысяча лет, а для современности – один год, поскольку рост кривой физической мощи в настоящее время значительно больше, чем раньше, в течение десяти тысяч лет.
В предполагаемом будущем человек либо сам себя уничтожит, либо отправится на завоевание звезд. Сомнительно, чтобы в принятии окончательного решения существенную роль сыграла рациональная задумка, но если так случится, то более четкий образ эволюции идей, которые довели до нынешнего кризиса, может оказаться пригодным. История проникновения друг в друга вдохновения и иллюзии, визионерской дальнозоркости и догматической слепоты, маний относительно тысячелетий и дисциплинарного двоемыслия, которую мы попытались проследить в этой книге, может послужить предостережением перед