«архангела Гавриила» ?) забрал таз, кастрюли, конфорки; дорогие теплые сапоги приобрел крупный начальник, помощник Родственного майор Фитингоф, «стеновые часы» и много других вещей (всего на сумму 28 рублей 29 копеек) купил подпоручик Лебедкин.
Покупали и ссыльные: «получулочья» и «курт матерчатый» купил поселенец Ажаметовский, «щеколат» на З рубля l0 копеек забрал «рабочий Мошинский» (очевидно, ссыльный поляк); ему же достались чемодан и головная щетка Лунина.
Однако больше всех накупил вещей поручик Янчуговский (по другим документам — Янчуковский).
Кроме свечей, карманных часов, сафьянового матраса и сафьяновой подушки, он забрал оптом за пятьдесят рублей все 120 лунинских книг. За ним же остался и один предмет, прежде во всех описях лунинского имущества не встречавшийся: в аукционном листе он значится под № 43:«Портрет — поручику Янчуковскому за 10 коп.». В 1853 году, когда начали взимать деньги, с Янчуковского пытались за портрет удержать не 10 копеек, а 10 рублей, на что офицер (к тому времени уже — штабс-капитан) обиженно отвечал: «В числе вещей куплен был мною портрет маленький, дагерротипный едва ли за 10 рублей, а скорее за 10 копеек… Изображая лицо, интересное для хозяина, стоит не более 5 рублей, а для меня он имел цену медной доски, на которой было изображение».
Возможно, «лицом, интересным для хозяина», была сестра Лунина. Екатерина Сергеевна Уварова.
Судьба книг, портрета и других вещей, перешедших к Янчуковскому, неизвестна (он расплатился за все к осени 1855 года). Вероятно, штабс-капитан был родственником (может быть, даже сыном) лекаря Феодосия Федоровича Янчуковского обслуживавшего декабристов в Петровском заводе (на его дочери Анне Янчуковской женился в Сибири декабрист Сутгоф).
Неизвестна судьба и других вещей Лунина… Спустя еще несколько лет в Иркутске дознались, что большинство аукционных «наследников» декабриста в ведомости расписались, но денег не уплатили.
Только 3 августа I860 года Иркутск объявил, что Нерчинск выплатил, наконец, всю лунинскую «дань».
Одним из последних документов, завершавших «посмертное следствие», была расписка, отправленная из Петропавловска-Камчатского о получении 1 рубля 20 копеек, взысканных 10 лет спустя с лекарского ученика Михаила Григорьева за три штуки кожаных рубах покойного государственного преступника Лунина (до того по поводу этих рубах было написано еще восемь документов!).
Последний документ… А первый ведь был в другом столетии, в письме дядюшки Муравьева с пожеланиями крохотному Мишеньке «добраться во своясы»…
Но в то самое время, когда затихал смешной и бесстыдный торг над могилой Лунина, в то самое время, когда власти полагали, что с делами и воспоминаниями об этом беспокойном человеке, наконец, покончено, — в это самое время он вдруг ожил в герценовской «Полярной звезде» и напечатал те самые сочинения, за которые его угнали умирать в Акатуй.
XI
Около часа я летел из Читы на юго-восток, в Борзю. Внизу были сопки с тысячами желтых лиственниц и река Онон — «Золотой Онон», откуда двинулись на мир орды Чингисхана. Из Борзи — маленьким АН-2 больше получаса на восток, в Александровский завод: два пилота и два пассажира. Внизу чуть в снегу холмы, степь, овечьи отары и унылые костровые дымы.
Сели на поле, невдалеке от черных домов Александровского завода. Случайным автобусом по шоссе — на запад, мимо сопок, на которые только что смотрел с самолета, и две рыжие лисицы шарахнулись с дороги в гору. У деревни Базановки приходится сойти с автобуса и дожидаться попутной машины близ столба, на котором обозначено, что до Нерчинского завода (восток) — 207 километров, до Борзи (запад) — 127, а до Акатуя (север) — 12.
В конце концов, не дождавшись, шагаю пешком мимо угрюмых сопок, вдали перерастающих в белоголовые горы. Вспоминаю описание, оставленное каторжанами 1890-Х годов: «Мы подходили к Акатую… Серенько и пасмурно стало у нас на душе. Показалась узкая и мрачная долина. Вправо от дороги — высокие сопки, слева — более пологие. Долина Акатуя всегда казалась мрачной, даже в летние, солнечные дни».
Через полчаса меня догоняет и везет дальше машина, и горный инженер рассказывает, что прежние свинцовые рудники в Акатуе давно заброшены, но недавно отыскалась новая руда, и на ней держатся комбинат и поселок. Узнав, зачем я приехал, инженер вспоминает:
«То ли в прошлом, то ли в позапрошлом году в областной газете сообщалось любопытное про Благодатский рудник — близко, километров 200 отсюда. Вы, конечно, знаете — каторжный рудник, где декабристы были, там рядом, в Горном Зерентуе, поставили недавно памятник Ивану Сухинову… Да, так в Благодатке вдруг обнаружили в одной из шахт потаенную дверь, но докапываться к ней было не просто, ее, кажется, снова завалили и доселе не разрыли…»
Машина пронеслась по длинному, километра два, селению, то взлетая на гребни, то ныряя вниз, и остановилась. Акатуй: внизу — старый Акатуй, выше — новый Акатуй…
Я иду к большому прямоугольнику каменных стен — недалеко от дороги, меж двух Акатуев. Стены толстые, неприятно белые, внутри гараж — фыркают машины, снаружи большая доска:
«Остатки стен бывшей Акатуевской каторжной тюрьмы. В тюрьме содержались: декабрист М. С. Лунин, польские повстанцы, народовольцы, матросы с транспорта „Прут“, Курнатовский и др.
Тюрьма построена в 1832 г. Закрыта в 1917 г.».
Значит, снизу, по единственной дороге, приходили люди, письма, посылки (и уходили вниз со случайными друзьями тайные послания на волю).
Значит, в нескольких шагах от меня была сырая и холодная келья, забитая вещами, где высокий старик зажигал восковую свечу, доставал очки из ветхого футляра и открывал Гомера.
Желтые склоны и белые вершины окружают. Действительно, кольцо, «серебряная яма». Но долина кажется мне прекрасной, а горы таинственными и свободными, как у Рериха. А впрочем, как я могу почувствовать их чувствами? Ведь волен уйти или задержаться, но останутся ли горы прекрасными, если не будет выбора?
Медленно иду вниз, большой сибирской деревней, которую уж через месяц заметет и заморозит. Шумят грузовики с рудой, множество мотоциклов, кричат гуси, свиньи, собаки. Спрашиваю паренька: «Где могила Лунина?» Объясняет.
На закате поднимаюсь на кладбищенскую гору, с которой видны далекие синие хребты. На кладбище ни души. Вечерний ветер гремит и скрежещет металлическими венками, хлопает лентами — делается немного жутко. Будто нарочно, рядом несколько могил совсем молодых людей, неизвестно почему недоживших: «1942-1962», «1926-1957», «1923-1961». А посредине — белый памятник с оградою и крестом.
Памятник обновляли в начале XX века по просьбе господина товарища министра народного просвещения князя Михаила Сергеевича Волконского — того самого Миши, которого любил и обучал английскому похороненный здесь человек. Однако надпись к тому времени, как видно, успела стереться: даже не сумели правильно разобрать фамилию скорбящей сестры и «подарили» покойному лишний день жизни.
У памятника Лунину несколько чахлых астр, а на вершину креста надет маленький стаканчик. Кто-то, придя на могилы к своим, наверное, помянул и давнего соседа.
Ну что ж, — друг Вакха..
Венки и ветер скрежещут все сильнее. Я ухожу и несколько раз оборачиваюсь, но памятника уж не различить…
Прощай, Лунин!
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Прощай — но неужели навсегда прощай?
Книга «Лунин» впервые увидела свет в 1970 году; семнадцать лет прошло — совсем немного для истории, совсем немало для отдельного человека. За 1970-е и половину 1980-х годов автор прожил немалую долю своей биографии и, «покорный общему закону», естественно, менялся: но, как ни странно, при том менялся также и герой книги, точнее — представление о герое.
Без сомнения, если бы «Лунин» завершался сегодня, кое-что было бы сказано иначе, изложено не так… Однако первое издание «Лунина» теперь уж для автора — сочинение, написанное как бы другим человеком, где можно разве что выправить опечатки, мелкие неточности.
Так написана эта книга в свое время, такой явилась к читателям, такою пусть и останется…
Другое дело — послесловие, «постскриптум», где можно, нужно хотя бы очень коротко рассказать о том, что происходило с Михаилом Сергеевичем Луниным за последние полтора десятилетия его посмертной биографии.
За эти годы отпраздновали 150-летие декабристского восстания, когда Лунина и его друзей часто, как своих, поминали и в тех краях, где они родились, и там, где бросили вызов судьбе, истории, и там, где окончили свои дни. Популярность Лунина росла, и он не раз выступал героем разных романов, пьес, стихов, и одновременно еще и еще отыскивались «крохи», черточки, подробности его веселой, таинственной и страшной биографии…
Начав с последних, акатуевских, дней нашего героя и двигаясь «вверх по течению», подтвердим, что тайна гибели Лунина по-прежнему не разгадана до конца; что удалось, правда, напасть на след Янчуковского, который участвовал в нерчинском аукционе: этот человек много лет спустя «замечен» в Петербурге, он был знакомым писателя Глеба Успенского, но дальше следы его, так же как и последних лунинских книг и вещей, теряются…
В Урике, близ Иркутска, «предпоследней точке» на лунинской карте, учитель-краевед Николай Владимирович Перетолчин меж тем сумел собрать немало вещей, имеющих отношение к декабристам. Между прочим, прочитав в нашей книге, что Лунин имел