Не враги ли Осколда удирают? Неважно, кто они, лишь бы не нашли меня. Я начал медленно отползать в кустарник. Куда они направлялись, я не мог угадать, потому что поблизости не было ни крепости, ни поста, но решимость их не подлежала сомнению.
Придётся снова повернуть на юг, так как ползущие по холму были частью отряда, остановившегося внизу, а мне известно только то, что Ырджар находится где-то на западе.
Я лёг и терпеливо принялся ждать ночи, чтобы под Тремя Кольцами Луны пуститься во весь опор. Всю ночь я попеременно то бежал, то шёл, пока не был вынужден остановиться возле озерка, измученный нестерпимой болью в лапах. Там мне удалось также и закусить какой-то птицей, что приблизилась, обманутая моей неподвижностью. Это была отличная еда — лучшая, какую я нашёл после фоду. Затем я зарылся в кустарник, но долго спать не пришлось.
На этот раз сначала появился звук, а не запах: это были собаки с фермы, и они охотились за кем-то, кто бежал в моём направлении.
Когда я был человеком, на этих холмах за мной охотились люди Озокана. Теперь я зверь и снова вижу охоту. Лай собак, наверное, должен наводить ужас на того, за кем они гонятся. Я спокойно прислушивался, полагая, что их дичь не я.
Из кустов выскочило длинноногое животное и помчалось прочь крупными прыжками. Я узнал его — дикое жвачное с равнины. Его мясо сушат на зиму, и оно считается обычной добавкой к меню. Охота, видимо, началась недавно, потому что животное убегало легко. Но свора была нетерпелива и молча неслась по горячему следу, лишь изредка взлаивая.
Я снова направился к югу, далеко обходя тропинки, по которым бежало преследуемое животное. Хорошо, если собаки будут поглощены изначальной целью и не обратят внимания на мой след. А, может, они тоже боятся барска?
Меня тревожило, что я приближался к открытой местности, где не было ни скал, ни кустарника, ни деревьев и негде было укрыться от глаз охотников: кругом голые поля, где на фоне серо-жёлтого жнивья мой красный мех будет отчётливо виден.
Вскоре я почувствовал запах воды и вспомнил о ручье, бежавшем из озерка, где я пил и омывал лапы. Не пойти ли мне по ручью, чтобы сбить следы? Я знал об этом по тем плёнкам, которые, бывало, рассматривал для собственного удовольствия. Но такие охотничьи воспоминания, собранные с точки зрения человека, вряд ли могли быть полезными в моём теперешнем положении.
Однако лучшего выхода я не видел, поэтому вошёл в воду и пошлёпал по течению. Я не успел уйти далеко, как услышал глухой шум в том месте, где лежал раньше. Этот шум прозвучал реальной угрозой. Случилось самое худшее: собаки взяли мой след и, к моему несчастью, решили, что я — лучшая добыча.
Меня охватила паника, которая могла привести к гибели. Я перестал соображать и бросился удирать, но мои силы к этому времени были уже изрядно подорваны. Я знал, что далеко не убегу, поэтому, перескочив через ограду, помчался по полю и… Под моими лапами больше не было почвы. Я падал…
Глава 12Крип Борланд
Вокруг меня взметнулся песок, тело ударилось о землю с такой силой, что прервалось дыхание, я некоторое время ничего не чувствовал и только спустя некоторое время попытался встать. Всё поплыло перед глазами, но постепенно зрение прояснилось настолько, что я смог увидеть каменные стены… колодца!
Человек выбрался бы из него, цепляясь за неровности стен, но мои четыре лапы с прямыми когтями здесь были бесполезны. Я откинул голову назад и зарычал. Этот рык, усиленный земляной воронкой, которая держала меня, заставил свору на некоторое время замолчать. Как бы ни возбуждены были преследованием собаки, ни одна из них не осмелилась прыгнуть ко мне вниз, так что им оставалось только изливать свою злобу в бешеном лае.
Затем кого-то из них отшвырнули в сторону, и я увидел смотрящих на меня людей. Один в изумлении отшатнулся, другие уставились на меня, вытаращив глаза. Кто-то поднял лук, и я подумал, что мне, загнанному таким образом, не удастся увернуться от стрелы. Но человек, стоящий рядом со стрелком, с гневным криком ударил по луку.
Какое-то время я лежал, задыхаясь, а собаки и один из людей следили за мной. Остальные люди исчезли. Затем раздался глухой стук, и на меня упала масса верёвок. Я вскочил. Именно этого они и ждали. Сеть была мгновенно затянута, а я, беспомощный, медленно вытащен из колодца.
Собаки бросились на меня, но были отогнаны хозяевами, потом ворох верёвок со мной внутри бросили на телегу, привезли на ферму и заперли, связанного, в тёмном сарае.
Там пахло животными и человеком. Я тяжело дышал, во рту пересохло. Хотя бы несколько капель воды… Но часы шли, а к сараю никто не приходил.
От падения в колодец болело всё тело, но всё заглушала потребность в воде. Я сделал слабую попытку послать мысль, хотя и опасался, как бы суеверные местные жители немедленно не убили меня.
Поблизости оказался не один человеческий мозг, но как я ни старался изо всех своих слабых сил вложить в какой-нибудь из них мысль о своей жажде, здесь не нашлось никого, кого можно было бы удержать достаточно долго, чтобы довести до его мозга моё желание.
Я впал в апатию, неспособный более к борьбе. Возможно, они даже сочли меня мёртвым, когда вошли в сарай. Сколько времени прошло, я не знаю, но на улице уже стемнело. Меня снова швырнули на телегу, и она поехала через мост. Услышав запах воды, я поднял голову и заскулил, но тут же получил жестокий удар и потерял сознание.
Дневной свет бил мне в глаза, а уши оглохли от криков, которые я не понимал. Телега остановилась. Двое мужчин стояли возле неё и осматривали моё тело.
«Воды…» — попытался я выговорить, но из моей широко разинутой пасти вырывался только отчаянный хриплый визг. Один из мужчин подошёл ближе и сказал на ырджарском наречии, на котором я тоже когда-то говорил:
— Барск… Десять весовых знаков.
— Десять? — взорвался другой. — Ты когда-нибудь выдел здесь барска? Да ещё живого?
— Пока живого, — согласился первый. — Посмотрим, доживёт ли он до вечера. А шкура — можно, конечно, выделать, но мех ничего не стоит.
— Двадцать.
— Десять.
Голоса их звучали монотонно, колыхаясь туманным занавесом, упавшим мне на глаза. Мне хотелось уплыть в темноту, которая обещала покой без страданий.
Но меня снова грубо вернули к жизни, когда стащили с телеги и отнесли в более тёмное место, где спирало дыхание от плохо содержащихся животных. В моей памяти, как искра, мелькнуло забытое. Я когда-то слышал подобную вонь. Где?
Железные тиски вокруг моего горла, жёсткие, удушающие… Я слабо попытался скинуть их, разгрызть, но меня втолкнули в маленькое тёмное помещение. Я оказался в тесной тюрьме, крышка которой быстро захлопнулась. Два отверстия в стене давали немного света и очень мало воздуха. На полу валялось немного вонючей соломы — видимо, не я один был здесь пленником. И пахло здесь не только другими телами, но и мыслями, наполненными страхом, ненавистью, отчаянием.
Я кое-как свернулся и, положив голову на лапы в поисках какого-либо облегчения, попытался откинуть память, мысли, всё окружающее. Я тянул существование, но уже не жил.
Воды здесь не было. Я думал или смутно грезил о воде, о том, как шёл по ручью, и вода бурлила вокруг моих ног, приглаживая мех, и казалось, что всё это было сном и никакого мира не существует вне этого тесного ящика. Время исчезло, остались только вечные муки.
Над головой раздался щелчок. Верх ящика поднялся, впустив струю воздуха и свет. Я хотел поднять голову, но что-то тяжёлое ударило меня по шее, пригвоздив к вонючему полу. Я не видел, кто стоял надо мной.
— …скоро сдохнет. И ЭТО вы предлагаете моему лорду?
— Это же барск. Ты когда-нибудь видел живого барска, Господин?
— Живой? Вот-вот сдохнет, я же сказал. А его шкура ничего не стоит. Ты просишь пятьдесят весовых знаков? Созрел для Долины, если запрашиваешь такую цену.
Давление на мою шею исчезло, и крышка тут же захлопнулась.
«Скоро подохнет — скоро подохнет — скоро… — жужжало в моих ушах. — Барск… скоро подохнет…»
Барск — животное. Но я не животное, я человек! Они должны знать, должны выпустить меня! Я человек, а не животное! Искра жизни, которая едва мерцала, готовая угаснуть минутой раньше, теперь загорелась снова. Я хотел прислониться к стене ящика, чтобы сражаться за свою свободу, но ничего не вышло. Мускулы сводило судорогой, все силы покинули меня.
«Я человек! Человек!» — я не мог произнести никакого звука, кроме тихого визга. Но мои мысли устремились в мир по ту сторону клетки.
«Здесь умирает человек! Не животное, человек!»
И мысль, отчётливая и сильная, сплелась с моей. Я буквально вцепился в неё, как вышедший из корабля в космос цепляется за свой спасательный трос.
«Помогите умирающему человеку…»
«Где?» — пришёл вопрос, такой ясный, что его сила подняла энергию моего мозга.
«В клетке — в теле барска — человек, не животное… — я пытался удержать этот мысленный трос, который, казалось, выскальзывал из моего захвата, как корабельный трос из смазанных маслом перчаток. — Человек — не животное!»
«Думай, держи мысль! — пришёл приказ. — Меня надо вести, так что думай!»
«Человек, не животное…» — я не мог держать линию связи, она ускользала. Я снова попытался из последних сил:
«Человек, не барск, в клетке — не знаю где, но в городе…»
«Ырджар? В Ырджаре?»
«В клетке… как барск… барск… не барск — человек!»
Мне не хватало дыхания, тьма наваливалась так плотно, что раздавливала меня.
«Человек… я — человек», — я цеплялся за одну единственную мысль, но тьма становилась всё плотнее и приходилось отбиваться от небытия.
«Здесь!»
Сквозь тьму снова пришёл этот ответный мозговой удар, быстро и остро пронзивший меня, но я уже не мог слышать. Во мне оставалась только тьма и конец всякой борьбы.
Далёкий свет и ничего не означающие голоса. Затем две руки приподняли мою голову. Я смутно увидел лицо.