К ночи наше нетерпение возросло. Мы держались на ногах и ходили по линии, которую сами наметили. Мне пришлось оставаться с пустым брюхом, потому что невозможно было унюхать дичь. Зато воды хватало, и я решил, что не умру, если похожу голодным.
К ночи пришло сообщение:
«Идёт!»
Я подумал, что только одна особа могла вызвать такое сообщение от тех, с кем я разделил ночное бдение. Я послал в ночь настоятельный зов:
«Майлин!»
«Иду!» — незамедлительно пришёл ответ — тихий, шепчущий, если можно так сказать о мыслях.
«Майлин, — сообщил я по контрасту как бы криком, — беда… Берегись! Жди… Дай нам знать, где ты».
«Здесь», — мысль прозвучала громче, и это послужило сигналом для нас выскочить из кустов и травы.
Она появилась в лунном свете на своём верховом казе. После сумрачного дня ночь была ясной, Три Кольца горели во всём своём великолепии. На Майлин был плащ, голова скрыта капюшоном, так что мы видели не женщину, а всего лишь тёмную фигуру на казе. Я прыжками бросился к ней.
«Майлин, беда!»
«Что?» — её мысленный вопрос снова опустился до шёпота, будто вся сила ушла из неё, и она держалась теперь только усилием воли. Меня ущипнул страх.
«Майлин, что случилось? Ты не ранена?»
«Нет. Что произошло?» — её вопрос прозвучал громче, тело выпрямилось.
«Люди Озокана напали на лагерь».
«А Малик? А маленький народ?»
«Малик… — я заколебался, не находя способа выразиться лучше. — Малик умер. Остальные здесь, со мной. Мы ждали тебя. В лагере засада».
«Так! — слово прозвучало, как удар хлыста. Её усталости как ни бывало. — Сколько их там?»
«Человек двенадцать. Озокан ранен, командование принял другой».
В моей злобе присутствовала ненависть и что-то обжигающее, а в той волне эмоций, которая исходила от Майлин и теперь коснулась меня, возобладал один лишь холод, холод и смерть. Это была настоящая бездна, и я невольно подался назад, как будто увёртываясь от удара.
Лунный свет заискрился серебром не её жезле, и из него полился свет, когда она подняла его над моими глазами. У меня закружилась голова. А Майлин запела, сначала низким бормотанием, которое входило в душу, пульсировало в венах, нервах, мускулах, а потом всё громче и громче. Пение западало в голову, изгоняя всё, кроме стремления к цели, к которой Майлин призывала нас; пение делало из нас единое оружие, державшееся в её руках крепче, чем меч в руках равнинных жителей.
Я увидел, как серебряный жезл двинулся, и послушно пошёл за ним со всей мохнатой труппой. Майлин и её присягнувшие на мече выступили в поход.
Я ничего не помню из этого путешествия с холмов, потому что, как и все, кто шёл со мной, был полон стремлением — утолить жажду, вызванную во мне песней Майлин, жажду крови.
И вот мы тайно подползли к лагерю. Он выглядел пустынным, только казы били копытами и кричали в своих загонах. Но мы чуяли, что те, на кого мы охотимся, всё ещё здесь. Майлин снова запела — а может быть, во мне продолжало звучать эхо её прежней песни — и пошла вниз по склону, покачивая жезлом. Ночью жезл буквально горел в лунном свете, и теперь, когда уже светало, он всё ещё сверкал, а из его верхушки капал огонь.
Я услышал в лагере крик, и мы кинулись туда.
Эти люди обычно имели дело с животными, которых считали низшими существами: охотились на них, убивали или приручали. Но животные, которые не боялись человека, которые объединились, чтобы убивать людей, — такого просто не могло быть, это противоречило природе. Люди это знали, и необычность нашего нападения с самого начала выбила их из колеи. Майлин продолжала петь. Для нас её песня служила призывом, поощрением, а чем она казалась изгоям — не знаю, но помню, как двое людей в конце концов бросили оружие и катались по земле, зажимая руками уши и издавая бессмысленные вопли, так что расправиться с ними было нетрудно. Конечно, не всем нам повезло, но узнать об этом довелось только после того, как песня кончилась, и мы остались в лагере, чтобы подсчитать потери.
Я словно очнулся после странного яркого сна, увидел мертвецов, и одна часть меня знала, что мы наделали, но другая, проснувшись, отогнала все воспоминания.
Майлин стояла здесь же, смотря не на мёртвые тела, а устремившись куда-то вдаль, как будто боялась хаоса, царившего вокруг неё. Её руки безвольно повисли, одной из них она сжимала жезл, но он более не мерцал живым светом, а стал тусклым и мёртвым. Её лицо было пепельно-серым, глаза смотрели в себя. Я услышал жалобный крик.
К Майлин ползла Симла, на её заду зияла большая кровоточащая рана. Затем послышались крики и визг других раненых животных, пытавшихся добраться до своей хозяйки. Но она не видела их, оцепенело глядя в пространство.
«Майлин!»
Страх закрался в мой мозг. То, что стояло здесь, не обращая внимания на всё происходящее вокруг, — не было ли это лишь пустой оболочкой женщины Тэсса?
«Майлин!» — снова мысленно закричал я, собрав все силы.
Симла застонала, подползла к ногам Майлин и положила голову на её пыльную обувь.
«Майлин!»
Она шевельнулась — неохотно, словно не желая возвращаться из небытия, державшего её. Пальцы разжались, и жезл покатился в кровавую грязь, к мертвецам. Затем её глаза ожили и взглянули ни Симлу. С отчаянным криком Майлин опустилась на колени и положила руку на голову венессы. Я понял, что она снова вернулась к нам.
Теперь надо было перевязать раненых и посмотреть, что ещё можно сделать для оставшихся в живых. Из людей не выжил никто. Я нашёл ведро и принёс воды, потом ещё и ещё: Майлин варила питьё для раненых. Во время третьего такого похода мой нос, освободившийся наконец от захватившего его зловония, сообщил мне об опасности. Человеческий запах, сильный, свежий, уходил в кусты. Я бросил ведро и обнюхал след, но дальше не пошёл, потому что уловил мысленный оклик, приглашавший меня вернуться.
По-моему, лучше всего было как можно скорее пойти по этому следу, но всё-таки я вернулся. Видимо, кто-то спрятался от битвы в фургонах. Но ведь даже один человек может залечь над склоном и перестрелять нас из боевого лука. С этими мыслями я побежал в лагерь, но не успел рассказать о своём открытии, так как Майлин обратилась ко мне:
— Я должна сказать тебе…
«Майлин, там…» — я попытался прервать ее.
Почти величественно она отказалась слушать меня и продолжала:
— Крип Борланд, я привезла из Ырджара плохие новости.
В первый раз за эти часы я вспомнил о Крипе Борланде и его бедах, и меня испугала болезненность возвращения от Джорта к Крипу.
— Капитан «Лидиса» обратился к Закону Ярмарки, когда тебя похитили люди Озокана, а твоего товарища ударили и бросили, считая мёртвым. Его нашли, и он, рассказав о том, что произошло, опознал клан похитителей. Дело дошло до Верховного Правосудия, и был предъявлен иск Осколду, на земле которого нашли твоё тело. Тело привезли в Ырджар и решили, что твой мозг разрушен пытками Осколда. Врач «Лидиса» сказал, что оказать тебе помощь можно только дома. И вот… — Майлин сделала паузу, её глаза встретились с моими, но ничего не выражали, потому что она смотрела мимо меня, на что-то большее, чем Крип Борланд или Джорт. — И вот, — начала она снова, — «Лидис» ушёл с Йиктора, унося твоё тело на борту. Вот и всё, что я смогла узнать, потому что в городе творится что-то страшное и тревожное.
Что-то подсказывало мне: она говорит правду. Майлин говорила что-то ещё, но всё это уже не имело значения, и я ничего не понимал, будто она говорила на другом языке.
Нет тела! Эта мысль билась в моей голове, звучала громче и громче, пока я не завизжал в том же ритме. В голове звучали только удары, и я ничего не понимал. Теперь Майлин смотрела не в пространство, а на меня, и мне казалось, что она пытается добраться сквозь этот грохот до моего мозга. Но ничего не действовало. Я не Крип Борланд и никогда не буду им снова, я — Джорт!
Я слышал звуки и видел Майлин сквозь красный туман — её большие глаза, шевелящиеся губы. Её команды доносились откуда-то издалека, заглушаемые грохотом. Я был Джортом, я был смертью, я — охотник…
Затем я пошёл по следу, обнаруженному в кустах у реки. Свежий сильный запах наполнил мои ноздри. Убить… Только ради убийства стоит ещё немного пожить. Нельзя быть беспечным, барск коварен… барск…
Зверь с вековой хитростью владел моим мозгом. Пусть Джорт будет полностью Джортом. Я отогнал, спрятал как ненужные остатки то, что когда-то было человеком, и следил за выходом зверя на его извечное дело — охоту. Я различал три разных запаха, смешанные вместе. Не казы — эти люди шли пешком, и вокруг одного распространялся тошнотворный запах, говоривший о повреждении тела. Трое направлялись к холмам. Их можно выследить, но для этого потребуется хитрость. Туда носом, сюда носом, следить издали за всем, что может оказаться засадой. Возможно, человеческая хитрость всё ещё сочеталась во мне со звериной.
Похоже, они не смогли подняться по более крутым склонам. Вероятно, раненому было трудно идти, потому что перед его следами отпечатались следы более лёгкие.
Я нашёл место, где они останавливались. Там виднелись окровавленные тряпки, которые я пренебрежительно обнюхал. Однако люди упорно шли вперёд, к границам земель Осколда. Я бежал по следу захватчиков, ни на секунду не допуская, что у меня отнимут добычу.
Что-то постоянно пыталось коснуться моего разума откуда-то издалека, хотя я и поставил барьер против этого, отказавшись открываться зову. Я был Джортом, а Джорт охотился — и это было единственной реальностью.
Всё выше и выше… Я добежал до места, где были срублены два молодых деревца, и затем уже шёл по следу только двоих людей. Они несли третьего, их шаг замедлился.
Войдя в овраг между крутыми склонами, я рванулся вперёд, потому что подумал, что моя дичь может остаться внизу на ночлег, но не понёсся наугад, а пополз от одного укрытия к другому. Я не тыкался носом ни во что пахнущее, памятуя о трюке, сыгранном со мной разведчиком.