превозносящих идиотов и дегенератов. Никакого Интернета, никакой порнографии и всех этих технических приблуд, которые только забивают подросткам голову тупейшими из идей. И никто не внушал детям, что они не только способны стать звездами, но и что им это полагается. Не важно, что ты понятия не имеешь ни о чем, плевать, что у тебя нет ни капли таланта, — ты заслуживаешь успеха просто потому, что существуешь. — Он печально взглянул на меня. — У вас дочь есть, говорите? Вот что я вам скажу — с этим всем нам тягаться не по силам.
— С чем?
— С этим. — Он указал за окно. — С внешним миром.
Я проследил за его взглядом. Хотел было заметить, что на улицу ее выкинул не внешний мир, а вполне себе внутренний, но промолчал.
— Не по силам, и все тут. — Он снова глубоко вздохнул и полез в карман. Вытащил бумажник. Порылся в нем, затем выудил оттуда визитку. Протянул ее мне.
Андре Стайлз
Служба социальной защиты
Отдел по вопросам семьи
— Это социальный работник, который занимался Софи. Вроде он только недавно перестал с ней работать — когда ей семнадцать исполнилось, кажется. Не знаю, поддерживает он с ней контакт или нет, но есть смысл поинтересоваться.
— Брайан, как вы считаете, где она сейчас?
— Не знаю.
— Ну хотя бы предположение у вас какое-нибудь есть?
Он задумался. Засунул бумажник обратно в карман.
— Там же, где и всегда. С этой своей подружкой, которую вы ищете.
— С Амандой?
Он кивнул.
— Я поначалу думал, что она положительно повлияет на Софи, придаст ей жизненной устойчивости. А потом узнал, какое у нее прошлое. Довольно-таки мерзкое.
— Да, — сказал я. — Так и было.
— Мне такое не по душе. В нормальной жизни этим вещам места нет.
Я обвел взглядом его белоснежную гостиную и его белую рождественскую елку.
— Имя Зиппо вам о чем-нибудь говорит?
Он пару раз моргнул.
— Софи по-прежнему с ним встречается?
— Не знаю. Я просто собираю факты, пока картина не начнет проясняться.
— А, часть вашей работы, да?
— Это и есть моя работа.
— Зиппо на самом деле зовут Джеймс Лайтер[2] — отсюда и прозвище. Больше я о нем ничего не знаю, я и видел-то его один раз. От него тогда несло травой, и выглядел он как шпана. В точности такой тип, какого я в жизни своей дочери видеть не хотел, — татуированный весь, штаны мешковатые, кольца в бровях и бороденка жиденькая такая. — Его перекорежило. — Совсем, совсем не подходящий тип.
— А где ваша дочь с Амандой и Зиппо обычно тусовалась, не знаете?
Он задумался — надолго, так что и мне, и ему хватило времени не торопясь допить воду. Наконец он произнес:
— Нет, не знаю, честно говоря.
Я открыл свой блокнот, нашел страницу, заполненную сегодняшним утром:
— Одна из одноклассниц Аманды и Софи сказала мне, что Софи и еще четверо зашли в комнату. Двое в этой комнате умерли, но…
— О господи.
— …но вышли из нее четверо. Ничего на ум не приходит?
— Что? Нет. Бредятина какая-то.
Он встал с дивана, и ключи у него в кармане забренчали, пока он раскачивался с пятки на носок.
— Софи умерла?
Где-то с полсекунды я удерживал его отчаявшийся взгляд:
— Не знаю. Ни малейшей идеи.
Он покосился в сторону, затем снова посмотрел на меня:
— Вот в этом-то вся проблема с детьми, а? У нас нет ни малейшей идеи. Ни у кого из нас.
Глава 12
Удалившись на перекур, Энджи позвонила в информационную службу, чтобы выяснить телефон Элейн Мерроу, проживавшей в Эксетере, штат Нью-Гемпшир. Затем она позвонила самой Элейн и договорилась с ней о встрече.
По дороге в «гранитный штат» мы молчали — во всяком случае, поначалу. Энджи глядела в окно — на выстроившиеся вдоль шоссе голые деревья, на тающие кляксы снега.
— Ей-богу, как же мне хотелось перелезть через кофейный столик, — сказала она наконец. — И выдавить ему глаза на хрен.
— Просто удивительно, что с такими манерами тебя не приглашают на светские приемы, — сказал я.
— Я серьезно. — Она повернулась ко мне. — Сидит такой, втирает про «ценности», а сам родную дочь выгнал ночевать на лавочке на автобусной остановке. И, блин, называет меня «Энджела», как будто имеет представление, кто я такая. Ненавижу, ненавижу, мать твою, когда люди так делают. И, господи Исусе, ты же сам видел, как он разошелся, когда про свою покойную жену говорил. «Неподходящее для ребенка окружение», мать его так. И из-за чего? Из-за того, что она любила гранолу и сериал «Секс в другом городе»?
— Полегчало?
— Чего? — спросила она.
— Выговорилась? — сказал я. — Потому что я там занимался выуживанием информации о пропавшей девочке, чтобы найти другую пропавшую девочку Ну, знаешь, делом занимался.
— А мне вот показалось, что ты ему разве что ботинки языком не вылизывал.
— А что, у меня был выбор? Вместо этого надо было встать в позу и высказать все, что я о нем думаю?
— Я же ведь ничего ему не сказала.
— Все равно, ты очень непрофессионально себя повела. У тебя на лице было написано, что ты на самом деле о нем думаешь.
— А в «Дюхамеле» о тебе не то же самое говорят?
Черт. Неплохо.
— Даже в наихудшем случае я вел себя раз в десять профессиональнее, чем ты.
— В десять раз, значит?
— В десять.
— Так что, я, значит, должна сидеть себе тихо, пока этот самодовольный козел поет дифирамбы собственной персоне, да?
— Да.
— А я не могу.
— Я заметил.
— Слушай, ну неужели вот это и есть наша работа? У меня что, просто стерлось из памяти, что мы только тем и занимаемся, что допрашиваем людей, от общения с которыми хочется потом залезть под душ часиков этак на пять?
— Частично — да. — Я взглянул на нее. — Ладно, по большей части так и есть.
Чем ближе мы оказывались к нью-гемпширской границе, тем меньше машин было на шоссе. Я надавил на газ, и деревья за окном превратились в размытое коричневое пятно.
— Решил пополнить коллекцию штрафов за превышение скорости? — спросила Энджи.
Я всегда водил быстро — за исключением тех случаев, когда в машине со мной была моя дочь. И Энджи давно с этим смирилась — точно так же, как я смирился с тем, что она курит. Во всяком случае, так мне казалось.
— Скажи мне, солнышко, — спросил я, — что за муха тебя сегодня за жопу укусила, а?
Повисшую тишину можно было ножом резать. Но затем Энджи откинула голову на спинку сиденья, уперлась ногами в бардачок и сделала глубокий протяжный выдох. А затем сказала:
— Извини. О’кей? Жалко, что так получилось. Ты был прав, я совершенно непрофессионально себя там повела.
— Можешь повторить то же самое в мой диктофон?
— Я серьезно.
— Я тоже.
Она закатила глаза.
— Ладно, ладно, — сказал я. — Извинения приняты. И оценены по достоинству.
— Я действительно там сорвалась.
— Да нет. Почти сорвалась, это да. Но я сгладил ситуацию, все в порядке.
— Все равно, некрасиво получилось.
— Ну, у тебя в последнее время фактически не было практики, так что ничего удивительного.
— Это да. — Она провела ладонью по волосам. — Потеряла хватку совсем.
— Зато за компьютером ты по-прежнему, э-э-э, отжигаешь в полный рост.
Она улыбнулась:
— Правда?
— Правда. Кстати, можешь сейчас погуглить Джеймса Лайтера?
— Это кто такой?
— Зиппо. Посмотрим, не засветился ли он где.
— А. — Она достала свой «блэкберри», какое-то время щелкала по клавишам, а затем сказала: — Засветился, да еще как. Помер.
— Серьезно?
— Серьезно. Труп нашли три недели назад в Оллстоне. — Она зачитала вслух: — «Тело восемнадцатилетнего Джеймса Лайтера было обнаружено в Оллстоне, в поле за магазином, торгующим спиртными напитками, через неделю после Дня благодарения. Причина смерти — две пули в грудь. Никаких свидетелей, никаких подозреваемых».
К середине статьи всплыла и его ожидаемо тоскливая предыстория — воспитывался матерью-одиночкой, которая, когда ему было шесть лет, попросила подругу посидеть с ним, а сама ушла и больше не вернулась. Где теперь Хитер Лайтер, никому не ведомо. Рос Джеймс в приемных семьях. Если верить статье, последняя его мачеха (некто Кэрол Луиз, также известная как Сиплая Кэрол) не сомневалась, что кончит Зиппо примерно так, как и случилось. И знала она это ровно с тех пор, как он угнал ее машину. Было ему тогда четырнадцать.
— Вот так, значит. Угнал у Сиплой тачку — получи пару пулек в грудь, — сказал я.
— Паршивая история, — вздохнула Энджи. — Вроде целая жизнь, а толку с нее…
— Ноль без палочки, — подтвердил я.
— Я не хочу сказать, что Софи была идеальным ребенком, а потом вдруг пришел ее отец и все испортил.
Элейн Мерроу сидела на красном металлическом диване без подушек, стоявшем в центре ее художественной мастерской — бывшего сарая. Мы расположились напротив нее, на красных стульях. Тоже металлических, и тоже без подушек. Удобством они не страдали — сидеть на них было все равно что на открытой винной бутылке. В сарае было тепло, но не так чтобы уж очень уютно — этому мешали расставленные скульптуры: сплошь хромированный металл, и я не уверен, что смог бы однозначно ответить, что они призваны изображать. По моим прикидкам, большинство из них выглядели как здоровенные пушистые игральные кости, вроде тех, что вешают на зеркало заднего вида, только эти были лишены всякого пуха. Еще тут стоял кофейный столик (во всяком случае, мне кажется, что это был кофейный столик) в виде бензопилы. Иначе говоря, я не понимаю современного искусства. И я уверен, что оно не понимает меня. Поэтому мы стараемся держать дистанцию и не лезть друг к другу без надобности.
— Она росла единственным ребенком, — сказала Элейн, — поэтому была немного эгоистичной и капризной. Ее мать была порой склонна к излишнему драматизму, так что Софи унаследовала эту черту от нее. Но можете мне поверить, Брайану на нее было насрать — до тех пор, пока ее мать его не бросила. Да и после этого он хотел одного: вернуть Шерил, поскольку ему сильно не нравилась его роль во всей этой ситуации.