олик и наркоман. И он пришел забрать новорожденного. Явился почему-то раньше времени, обсаженный до полной невменяемости. К запястью у него был пристегнут кейс.
Картина понемногу прояснялась. В комнату вошли пятеро, двое умерли, но вышли четверо.
— Договариваться с ним было бессмысленно? — предположил я.
— Договариваться? — Дре выпрямился и убрал ключи в карман джинсов. — Тимур вломился, сказал: «Гони младенца» — и направился резать пуповину. Христом Богом клянусь, я в жизни не видел ничего страшнее. Я держу младенца, а он хватает хирургические ножницы и прет на меня. Минуту назад мы смеялись сквозь слезы и обнимались, и вот на меня прет чернобыльский мутант с хирургическими ножницами наперевес. И собирается перерезать пуповину. При этом один глаз у него закрыт, потому что он настолько угашен, что у него двоится в глазах. В этот момент Зиппо прыгнул ему на спину и перерезал ему глотку скальпелем. Вскрыл от уха до уха. — Дре на секунду закрыл лицо ладонями. — Ничего ужаснее я в жизни не видел, а я проходил интернатуру в отделении экстренной медицинской помощи. В Гэрри, штат Индиана.
Из спальни уже некоторое время не доносилось ни звука. Я встал.
Дре этого даже не заметил.
— А теперь самое интересное. Чернобыльский мутант Тимур даже с перерезанной глоткой ухитрился скинуть Зиппо с загривка. Тот упал на пол, и Тимур всадил ему в грудь три пули.
Я подошел к двери спальни и прислушался.
— Потом эта ошибка природы навела ствол на нас. Мы поняли, что сейчас умрем. Но тут глаза у него закатились, и он рухнул на пол. Мертвый.
Я легонько постучал в дверь спальни.
— Мы не знали, что нам делать. Что бы ни произошло, они бы нас, скорее всего, убили. Кирилл любил Тимура как преданного пса, каким тот, собственно, и являлся.
Я снова постучал в дверь и, не дождавшись ответа, толкнул ее. Она была не заперта. Я с порога оглядел пустую спальню. Ни младенца, ни Аманды.
Я обернулся к Дре.
— Сбежала? — безо всякого удивления в голосе спросил он.
— Да, — сказал я. — Сбежала.
— Она часто так делает, — сказал он, обращаясь к Энджи.
Мы стояли позади дома, оглядывая небольшой двор и гравийную дорожку, которая выходила на узкую грунтовку. На другой ее стороне располагался другой двор, окружавший белый викторианский особняк с зелеными ставнями.
— Значит, у вас была еще одна машина? — спросил я.
— Вы же частные сыщики. Разве вы не должны проверять такие вещи заранее? — Дре вдохнул чистый горный воздух. — Ручная коробка передач.
— Что?
— У Аманды в машине. У нее маленькая такая «хонда». Она поставила ее на нейтралку, скатила с холма, а потом свернула направо. — Он показал направление. — Секунд за десять добралась до дороги, завела мотор и переключилась на первую передачу. — Он присвистнул. — И укатила.
— Круто, — сказал я.
— Говорю же, она часто так поступает. Она легка на подъем. И если ей что-то не нравится, она просто сматывается. Она сюда еще придет.
— А что, если нет? — сказал я.
Он присел на стоявший на крыльце диванчик.
— А куда ей еще податься?
— Она «великий самозванец» в юбке. И может отправиться куда захочет.
Он воздел вверх указательный палец:
— Это верно. Но она этого не сделает. Все то время, пока мы с ней в бегах, я без конца твердил ей, что самое разумное — свалить в другую страну, на какой-нибудь тропический остров посреди океана. Но она и слышать об этом не хотела. Когда-то давно она была здесь счастлива, поэтому она постоянно будет стремиться сюда.
— Все это очень трогательно, — сказала Энджи, — но, когда над тобой нависает смертельная угроза, тебе не до сантиментов. А Аманда не производит впечатления сентиментального человека.
— И тем не менее. — Он вскинул руки. — Все именно так. — Дре обхватил себя за плечи. — Холодно. Пойду в дом.
Он исчез за дверью. Я последовал было за ним, но Энджи остановила меня, сказав:
— Подожди секунду.
Она прикурила сигарету. Руки у нее дрожали.
— Ефим угрожал нашей дочери?
— Это их обычный прием. Они всегда так делают, чтобы вывести тебя из равновесия.
— Он угрожал ей, да или нет?
Через полминуты я кивнул.
— Они добились своей цели. Я выбита из равновесия. — Она сделала несколько быстрых затяжек. Смотреть мне в глаза она избегала. — Ты дал слово Беатрис, что найдешь Аманду и вернешь ее домой. Насколько я тебя знаю, тебе легче сдохнуть, чем нарушить данное слово. Наверное, за это я тебя и люблю. Понимаешь?
— Понимаю.
— А ты понимаешь, как сильно я тебя люблю?
Я кивнул:
— Конечно. Ты даже не представляешь, насколько это для меня важно.
— Взаимно.
Она нервно улыбнулась и так же нервно затянулась сигаретой, дрожащей в ее пальцах.
— Ты должен сдержать данное слово. И я тебя в этом поддерживаю.
Я понял, к чему она клонит.
— Но ты никому не давала никакого слова.
— Именно. «Весь вопрос в том, кому ты даешь слово». — Она улыбнулась. Глаза у нее влажно заблестели.
— Я тебе передать не могу, до чего мне приятно, что ты цитируешь фильм «Дикая банда».
Она изобразила реверанс, но миг спустя ее лицо снова стало серьезным и обеспокоенным.
— Мне на них на всех наплевать, — сказала она. — Ты слышал, о чем говорил Дре? Он — не просто дерьмо. Он — исключительное дерьмо. Он торгует младенцами. Если бы в мире была справедливость, он бы сидел в камере, а не в теплой гостиной домика в симпатичном городке. А теперь выходит, что из-за них моя дочь в опасности? — Она указала на дом. — Меня такой расклад не устраивает.
— Я знаю.
— А я знаю, что они знают, что она в Саванне. И сегодня я буду ночевать с ней.
Я сказал ей, что уже предупредил Буббу и он уже кое-кого рекрутировал себе в помощники, но Энджи это не особенно успокоило.
— Все это замечательно, — ответила она. — Бубба — это Бубба, и он жизни не пожалеет, чтобы ее защитить, в этом я не сомневаюсь. Но я — мать. Мне надо быть рядом с ней. Сегодня же. Все равно какой ценой.
— За это я тебя и люблю. — Я взял ее руку в свои. — Ты ее мама. И ей нужна мама.
Она нервно рассмеялась и провела ладонью по глазам.
— А маме нужна она.
Она обвила руками мою шею, и мы поцеловались. На ледяном воздухе этот поцелуй казался особенно жарким.
Когда мы оторвались друг от друга, она сказала:
— В Леноксе ходит междугородный автобус.
Я покачал головой:
— Не болтай глупостей. Возьми джип. Оставишь на парковке в аэропорту. Если он мне понадобится, я его оттуда заберу.
— А как ты домой доберешься?
Я прикоснулся рукой к ее щеке, думая, как невероятно мне повезло, что я встретил ее, женился на ней и у нас родилась дочь.
— Ты можешь припомнить хоть один случай, когда я не смог добраться туда, куда мне надо?
— Ты — просто образец самостоятельности. — Она покачала головой. По щекам у нее уже лились слезы. — Хотя мы с дочкой потихоньку стараемся тебя от нее отучить.
— Я заметил.
— Да?
— Да.
Она обняла меня с такой силой, словно тонула в Атлантическом океане, а я был ее единственной надеждой на спасение.
Мы обошли дом и приблизились к джипу. Я отдал ей ключи. Она села в машину. Мы еще с минуту пристально смотрели друг на друга. Потом я отступил назад. Энджи запустила двигатель и взглянула на меня через стекло.
— Как так получается, что они могут найти нашу дочь в Джорджии, но не способны отыскать шестнадцатилетнюю девчонку в Массачусетсе?
— Хороший вопрос.
— Шестнадцатилетняя девчонка с младенцем на руках. В городке, где населения не больше двух тысяч человек?
— Иногда лучший камуфляж — это прятаться у всех на виду.
— Знаешь, если чуешь вонь, значит, где-то что-то протухло.
Я кивнул.
Она послала мне воздушный поцелуй.
— Когда увидишься с Габби, — попросил я, — сфотографируй ее и вышли мне фотографию.
— С удовольствием. — Она посмотрела на дом. — Не представляю, как я могла всем этим заниматься целых пятнадцать лет. И не представляю, как ты можешь это продолжать.
— Я предпочитаю об этом не думать.
Она улыбнулась:
— Брось заливать.
Я вернулся в дом. Дре сидел на диване и смотрел телевизор. Барбара Уолтерс с подругами обсуждали с Элом Гором проблему глобального потепления. Безмозглая блондинка с выпирающими, как у узницы концлагеря, ключицами требовала прокомментировать научную статью, в которой утверждалось, что в повышении температуры на земном шаре виноват коровий метеоризм. Эл улыбался. Он производил впечатление человека, с радостью сменившего бы свое пребывание в этой студии на процедуру колоноскопии, совмещенную с удалением зубного нерва. У меня загудел мобильник. Опять неопределившийся номер.
— Ефим звонит, — сказал я.
Дре выпрямился на диване.
— Он у меня.
— Что?
— Крест. — Он ухмыльнулся, как мальчишка. Полез к себе под футболку и вытянул кожаный шнур, на котором болтался толстый крест черного цвета. — Он у меня, детка. Можешь сказать Ефиму…
Я жестом велел ему замолчать и поднес телефон к уху.
— Привет, Патрик, паскуда.
Я улыбнулся:
— Привет, Ефим.
— Молодец я, да? Запомнил твою «паскуду».
— Молодец.
— Крест нашел?
Крест висел на груди у Дре. Черный, размером с мою ладонь.
— У меня твой крест.
Дре поднял вверх два оттопыренных больших пальца и расплылся в идиотической улыбке.
— Когда встретимся? Езжай в Грейт-Вудс.
— Куда?
— В Грейт-Вудс, говорю. Он же Твитер-сентер. Погоди секунду. — Я слышал, как он накрыл трубку ладонью и с кем-то заговорил. — Мне тут сказали, он больше не называется Грейт-Вудс или Твитер-сентер. Теперь он называется… Чего? Подожди секунду, Патрик.
— Комкаст-сентер, — сказал я.
— Он теперь называется Комкаст-сентер, — сказал Ефим. — Знаешь, где это?
— Знаю. Сейчас он закрыт. Не сезон.
— Поэтому нам никто не помешает. Поезжай к восточным воротам. Там будет вход. Встретимся около главной сцены.