Бурильная головка завертелась: семьдесят два зуба вонзились в серо-коричневый известняк. Проглатывая куски породы, захваты бункера сбрасывали их через разгрузочную диафрагму на конвейер, опорожнявшийся далеко в конце туннеля в подъемные корзины. Щебень обильно сыпался на пол туннеля, и Люк должен был собирать его лопатой, возвращая в бункер. За спиной Люка двое рабочих устанавливали крепь, приваривая к продольным балкам хомуты стальной арматуры быстрыми щипками пальцев в перчатках с контактными пластинами, создававшими требуемые разряды энергии. За ними следовал рабочий, наносивший бетон, с шипением поступавший из наконечников вращающейся крестовины, после чего два отделочника, работая с лихорадочной энергией, обрабатывали поверхность бетона, придавая ей глянцевую ровность. Федор Мискитмен расхаживал взад и вперед, проверяя надежность арматуры, измеряя толщину бетона и часто считывая показания скорости проходки на дисплее задней стенки проходческой машины – там было встроено электронное устройство, регистрировавшее длину и ориентацию туннеля и направлявшее машину в лабиринте кабелепроводов, воздухопроводов, прочих туннелей, труб, подававших воду, воздух, газ и пар, транспортных коридоров, грузовых коридоров и систем связи, составлявших сложно организованную инфраструктуру Города.
Ночная смена кончалась в четыре часа утра. Мискитмен тщательно внес последние показания в регистрационный журнал, бетонщик продул сжатым воздухом наконечники крестовины, рабочие, устанавливавшие крепь, сняли контактные перчатки, ранцы с аккумуляторами и изоляционные костюмы. Люк Грогач выпрямился, растер затекшую спину и стоял, гневно разглядывая лопату. Он чувствовал на себе спокойный, как у буйвола, но внимательный взгляд бригадира. Если бы он бросил лопату, как обычно, на пол туннеля и пошел по своим делам, его можно было бы обвинить в «неорганизованном поведении». Люк прекрасно знал, что наказанием за такой поступок стала бы очередная деклассификация. Поэтому Люк, кипевший от очередного унижения, неподвижно смотрел на лопату. Подчиняйся – или тебя деклассифицируют. Делай, что приказано – или становись «младшим исполнительным работником».
Люк глубоко вздохнул. Лопата выглядела не слишком грязной: чтобы очистить ее от пыли, достаточно было пару раз протереть ее тряпкой. Но после этого нужно было ехать на склад в толпе по движущемуся тротуару, стоять в очереди к окошку регистратора и получить квитанцию, подтверждавшую возвращение лопаты – не говоря уже о дополнительном расстоянии, отделявшем склад от общежития. А завтра всю эту процедуру надлежало выполнить в обратной последовательности. Зачем все эти лишние усилия? Люк хорошо понимал, чем объяснялась идиотская директива. Какой-то безвестный чиновник, на каком-то уровне бесконечных бюро и комиссий, не знал, как еще продемонстрировать начальству свое прилежание. Что можно было возразить против беспокойства о сохранности ценного городского имущества? Так и зародилась абсурдная директива, спустившаяся по ступеням бюрократической пирамиды к Федору Мискитмену и, в конечном счете, к нему, Люку Грогачу, жертве всего процесса. Как хотел бы Люк встретиться лицом к лицу с этим безымянным аппаратчиком, свернуть на сторону его сопливый нос и прогнать его пинками в зад по коридорам его проклятого бюро!
Размышления Люка нарушил голос Федора Мискитмена: «Очищай лопату. Смена закончилась».
Люк воспротивился – исключительно для проформы. «Лопата и так чистая, – проворчал он. – Это самая дурацкая выдумка из всех, о каких мне приходилось слышать. Если бы только я…»
Федор Мискитмен произнес голосом спокойным и неспешным, как шум полноводной реки: «Если тебе не нравятся правила, опусти ходатайство в ящик для жалоб и предложений. Каждый имеет право это сделать. Но до тех пор, пока правила не изменятся, ты обязан их соблюдать. Таков наш образ жизни. Такова Организация. А мы с тобой – организованные люди, не так ли?»
«Дайте мне эту директиву! – рявкнул Люк. – Я внесу в нее изменения. Я запихну ее в глотку тому, кто ее придумал. Я…»
«Тебе придется подождать – мне нужно зарегистрировать ее получение. А потом можешь ее взять – мне она больше ни к чему».
«Я подожду», – прорычал Люк сквозь сжатые зубы. Федор Мискитмен методично и неторопливо произвел окончательную проверку: проинспектировал состояние оборудования, в том числе зубьев бурильной головки, наконечников крестовины для нанесения бетона и пластин отгрузочного конвейера. Бригадир присел за маленький откидной столик у задней стенки проходческой машины, отметил в ведомости длину проходки за смену, подписал поручительства на суммы понесенных расходов и, наконец, зарегистрировал получение директивы на микрофильме. После этого он передал Люку желтый лист тяжеловесным взмахом руки: «Что ты собираешься делать с этой бумажкой?»
«Найду того, кто придумал идиотское правило. Скажу ему все, что я об этом думаю – и все, что я о нем думаю, в придачу».
Мискитмен неодобрительно покачал головой: «Так вещи не делаются».
«А как вы поступили бы на моем месте?» – по-волчьи оскалившись, спросил Люк.
Поджав губы и нахмурив мохнатые брови, Мискитмен задумался. В конце концов он нашел потрясающее по своей простоте решение: «Я не стал бы этого делать».
Люк воздел руки к кровле туннеля и направился к выходу. У него за спиной прозвенел голос Мискитмена: «Ты должен отнести лопату!»
Люк остановился и медленно обернулся, с ненавистью глядя на грузную фигуру бригадира. Подчинись директиве – или тебя деклассифицируют. Люк вернулся – медленно, опустив голову и отводя глаза. Схватив лопату, он снова побрел к концу туннеля. Его тощие лопатки остро чувствовали провожающий их, словно скребущий по нервам спины спокойный взгляд голубых глаз Федора Мискитмена.
Впереди тянулся туннель – блестящая, бледная, сужающаяся в перспективе и казавшаяся бесконечной арка, проделанная проходческой машиной. Некий причудливый эффект рефракции создавал в этой трубе чередующиеся яркие и темные кольца, приводившие мозг в замешательство гипнотической иллюзией двухмерности пространства. Люк уныло брел, погружаясь в нарисованную воображением мишень, оглушенный стыдом и беспомощностью, подавленный лопатой на плече, как бременем отчаяния. До чего он дошел – он, Люк Грогач, всегда дерзко красовавшийся цинизмом и почти нескрываемым нонконформизмом? Что теперь? Придется окончательно унизиться и рабски подчиниться безмозглым постановлениям? Если бы только он занимал место повыше в перечне статусов, хотя бы на несколько строк выше! Он мрачно представил себе, с какой впечатляющей надменностью шокированного аристократа он отреагировал бы на такую директиву, с каким ироническим равнодушием выронил бы лопату из небрежных рук… Слишком поздно, слишком поздно! Теперь ему придется идти на поводу неизбежности, послушно нести лопату на склад. В приступе ярости он со звоном швырнул ни в чем не повинную лопату на пол туннеля. Что он мог сделать? Ничего! Он оказался в тупике и никак не мог отомстить за свое поражение. Организация! Безотказная, неотступная Организация, огромная и безразличная, снисходительная к покорным, бесстрастно жестокая к отбившимся от стада… Люк нагнулся, бормоча ругательства, снова схватил лопату и почти побежал по бледному туннелю.
Взобравшись наверх по вертикальной лестнице колодца, он оказался на мостовой развязки 1123-й авеню, где его тут же поглотили толпы, толкающиеся между движущимися тротуарами, радиально расходящимися подобно спицам, и различными эскалаторами, соединявшими уровни. Прижимая лопату к груди, Люк с трудом добрался до тротуара улицы Фонтего, ползущему в сторону, противоположную его общежитию. Через десять минут он доехал до развязки Астория, спустился на дюжину уровней по эскалатору колледжа Граймсби и пересек полутемную сырую площадь, пахнущую старым камнем; оттуда местная движущаяся лента доставила его к складу Бюро строительства и обслуживания канализационных сооружений округа 8892.
Склад был ярко освещен, явно будучи средоточием бурной деятельности: входили и выходили сотни людей. Входящие, так же, как Люк, несли с собой инструменты; выходящие шли с пустыми руками.
Люк встал в очередь для регистрации возвращенных инструментов. Перед ним тянулась вереница из пятидесяти или шестидесяти человек – апатичная многоножка из рук, плеч, голов и ног с торчащими во все стороны лопатами и прочими железяками. Многоножка едва двигалась; люди обменивались шутками, поддразнивали друг друга.
Покорное терпение окружающих пробудило в Люке обычную раздражительность. «Только посмотри на них! – говорил он себе. – Стоят, переминаясь с ноги на ногу, как овцы в очереди на убой, вытягиваются в струнку, как только прозвучит свисток очередной директивы. Спрашивают ли они вообще, зачем нужна эта директива? Сомневаются ли в необходимости неудобного нововведения? Нет! Олухи стоят, шутят и болтают, примирившись с директивой, как с одной из бесчисленных превратностей судьбы, как с чем-то стихийным и неизбежным – глупость начальства они воспринимают как перемену погоды». А он, Люк Грогач – чем он лучше или хуже их? Вопрос этот горел у Люка во рту, как послевкусие рвоты.
И все же, к счастью или к несчастью, какой у него выбор? Подчинись – или тебя деклассифицируют. Разве это выбор? Он мог, конечно, заполнить форму и опустить ее в ящик для жалоб и предложений, как порекомендовал Федор Мискитмен со свойственным ему отсутствием чувства юмора – хотя, возможно, в шутку. Люк зарычал от отвращения. Через несколько недель он получил бы распечатанную отписку с одним из заранее сформулированных ответов, отмеченным каким-нибудь помощником секретаря или младшим исполнительным работником: «Ситуацию, которую вы упомянули в своем ходатайстве, уже изучают ответственные должностные лица. Благодарим вас за внимание». Или: «Ситуация, которую вы упомянули в своем ходатайстве, носит временный характер и может измениться в ближайшее время. Благодарим вас за внимание». Или «Ситуация, которую вы упомянули в своем ходатайстве, является следствием соблюдения установленных правил и не подлежит изменению. Благодарим вас за внимание».