Тоска по Земле то нарастала, то убывала. Порой она становилась невыносимой, и Ховард готов был бросить все, чему научился, забыть о надеждах на будущее. Но затем величие зеленой магической сферы снова захватывало его, и возможность покинуть ее казалась равносильной смерти.
Он учился зеленой магии настолько постепенно, что даже на замечал отдельных этапов этого процесса. Но приобретенные познания не возбуждали в нем гордости: между его невежественными попытками применять эти сведения и поэтической элегантностью призраков пролегла непреодолимая пропасть, и Ховард чувствовал врожденную неполноценность еще острее, чем в прежнем состоянии. Хуже того, его самые прилежные попытки совершенствовать свои навыки заканчивались провалом – нередко, наблюдая поющего от радости призрака, демонстрирующего смысловую импровизацию без малейшей подготовки, Ховард сравнивал его мастерство со своими трудоемкими построениями и краснел от стыда, осознавая тщетность затраченных усилий.
Чем дольше он оставался в просторах зеленой магии, тем острее ощущал свою неприспособленность, тем сильнее его влекла простота земных условий, где каждый его поступок, каждое его слово не рассматривались бы как проявления шокирующей вульгарности и тупости. Время от времени он видел, как призраки (в естественном для них невесомом полупрозрачном облике) играли среди перламутровых лепестков или скользили, как извилистые вспышки музыки, в зарослях розовых спиралей. Контраст между их непосредственной живостью и его варварской неуклюжестью становился невыносимым, и он отворачивался. Его самоуважение испарялось с каждым часом; вместо того, чтобы кичиться небывалой мудростью, он ощущал неутолимое мрачное сожаление о том, кем он не стал и кем он никогда не сможет стать. Первые сто лет он трудился с энтузиазмом невежды, еще несколько столетий его поддерживала надежда. На последней стадии своего существования в мире зеленой магии он сдерживался только благодаря упрямству, подчиняясь тому, что, как он теперь понимал, можно было уподобить заботе о младенце, начинающем ходить.
Однажды, охваченный приступом сладостно-горькой ностальгии, Ховард сдался. Он нашел Джаадиана, занятого сплетением позвякивающих фрагментов различных магических субстанций в волнистый ковер из сверкающих длинных стеблей. Джаадиан серьезно и вежливо рассмотрел прилежно сформулированное Ховардом осмысление. Джаадиан ответил кратким импульсом значений: «Я понимаю испытываемое тобой неудобство и выражаю соболезнования. Для тебя теперь лучше всего было бы вернуться в родные края».
Призрак отложил свое вязание и провел Ховарда через несколько необходимых для возвращения на Землю нисходящих пространственно-временных вихрей. По пути они миновали Мисфемара. Тот не выразил никаких осмыслений и не обменивался с Джаадианом никакими замечаниями, но Ховард почувствовал едва заметный намек на злорадное удовлетворение.
* * *
Ховард Фэйр сидел у себя в квартире. Его органы чувств, развитые и отточенные пребыванием в мире зеленой магии, воспринимали окружающую обстановку. Всего лишь два часа тому назад, по земному времени, он находил эту обстановку успокаивающей и стимулирующей; теперь она не производила такого действия. Его книги: предрассудки, заблуждения, самодовольная бессмысленная болтовня. Его личные дневники и рабочие записи: жалкие детские каракули. Земное притяжение отягощало ноги и заставляло сохранять стеснительную неподвижность. Громоздкая и ненадежная конструкция дома, недостатки которого он раньше не замечал, подавляла его. Всюду, куда бы он ни взглянул, он замечал халатность, беспорядок, примитивную запущенность. Одна мысль о пище, которую ему теперь пришлось бы употреблять, вызывала у него отвращение.
Ховард вышел на небольшой балкон, чтобы взглянуть сверху на улицу. Воздух был насыщен органическими запахами. Отсюда он мог видеть через окна дома напротив, в каком непростительном убожестве проводили жизнь другие человеческие существа.
Ховард печально улыбнулся. Он пытался приготовить себя к таким реакциям, но их интенсивность стала для него неожиданностью. Он вернулся к себе в квартиру. Ему надлежало заново приспособиться к прежней среде обитания. В конце концов, теперь он мог компенсировать ее недостатки! К его услугам были лучшие, самые желанные товары и услуги всего мира.
Ховард Фэйр погрузился в водоворот земных наслаждений. Он заставлял себя пить в больших количествах самые дорогие вина, коньяки и ликеры – несмотря на то, что они оскорбляли его вкус. Голод преодолел тошноту, и он волей-неволей вернулся к поглощению того, о чем продолжал думать как о жареных мышечных волокнах животных и гипертрофированных половых органах растений. Он экспериментировал с эротическими ощущениями, но теперь красивые женщины казались ему такими же непривлекательными, как уродливые, и Ховард с трудом заставлял себя брезгливо прикасаться к этим неряшливым, нелепым существам. Он покупал сотни книг, наполненных рассуждениями эрудитов, и просматривал их с бесконечным презрением. Он пытался развлекаться прежними магическими трюками, но они казались ему смехотворными.
Ховард через силу доставлял себе подобные удовольствия примерно в течение месяца, но затем сбежал из города и соорудил хрустальную сферу на утесе в Андах. Там он подкреплялся приготовленной им самим густой жидкостью, даже не напоминавшей восхитительные субстанции зеленой магической сферы, но по меньшей мере свободной от органических загрязнителей.
Некоторые импровизации и ухищрения позволили ему свести к минимуму неудобства повседневной жизни. Из его жилища открывался суровый, величественный вид – здесь его не беспокоили даже кондоры. Здесь он мог отдохнуть и поразмыслить о последовательности событий, начавшейся с обнаружения им дневника Джералда Макинтайра. Ховард нахмурился. Джералд Макинтайр? Вскочив на ноги, он окинул взором горные утесы.
Ховард нашел Макинтайра на придорожной бензоколонке посреди прерии, в Южной Дакоте. Макинтайр сидел на старом деревянном стуле, наклонив его так, чтобы спинка прислонилась к покрытой шелушащейся желтой краской стене лавки у бензоколонки. Поля надвинутой на лоб соломенной шляпы защищали его глаза от солнца. Старик Макинтайр превратился в гипнотически привлекательного загорелого блондина с голубыми глазами, взор которых обжигал, как прикосновение льда. Ноготь большого пальца его левой руки отливал зеленым блеском.
Ховард Фэйр приветствовал двоюродного деда так, будто они расстались только вчера; несколько секунд они рассматривали друг друга с ироническим любопытством.
«Ты смог приспособиться, как я вижу», – заметил Ховард.
Макинтайр пожал плечами: «Настолько, насколько это возможно. Я нашел некоторое равновесие между одиночеством и надоедливым присутствием людей». Взглянув в безоблачное небо, где с резкими криками, хлопая крыльями, пролетели вороны, он сказал: «Многие годы я провел в полной изоляции и уже начинал ненавидеть звук своего дыхания».
По шоссе приближался блестящий автомобиль, ярко разукрашенный, как аквариумная золотая рыбка. Благодаря доступному им обостренному восприятию, Фэйр и Макинтайр сразу подметили грубый, агрессивный характер раскрасневшегося водителя и капризную истеричность сопровождавшей его женщины в дорогостоящем наряде.
«Есть и другие преимущества проживания в захолустье, – сказал Макинтайр. – Например, я могу вносить разнообразие в жизнь проезжих, время от времени устраивая для них маленькие неожиданные приключения». Он сделал едва заметный жест рукой; две дюжины ворон стремительно спустились из неба и полетели рядом с автомобилем. Вороны уселись на крыльях машины, принялись важно разгуливать взад и вперед по ее крыше и нагадили на ветровое стекло.
Заскрежетали тормоза – автомобиль остановился; водитель выскочил из машины и разогнал ворон. Швырнув камнем в улетающих птиц, он не попал ни в одну и стал ругаться, яростно размахивая руками, после чего вернулся в машину и поехал дальше.
«Чепуха, конечно! – Макинтайр вздохнул. – Честно говоря, я соскучился». Выпятив губы трубочкой, он выпустил изо рта три яркие струйки дыма – сначала красную, потом желтую и, наконец, ослепительно-голубую: «Как ты мог заметить, я пребываю в состоянии безалаберного отупения».
Ховард Фэйр поглядывал на двоюродного деда с некоторым опасением. Макинтайр рассмеялся: «Довольно глупостей! Могу предсказать, однако, что со временем ты заразишься моим недугом».
«Я уже его подхватил, – признался Ховард. – Иногда мне хочется позабыть обо всей магии и погрузиться в первобытное невежество».
«Я подумывал об этом, – задумчиво откликнулся Макинтайр. – По сути дела, я сделал все необходимые для этого приготовления. На самом деле это очень просто». Джералд Макинтайр провел Ховарда ко входу в небольшое помещение за мелочной лавкой бензоколонки. Несмотря на то, что дверь была открыта, внутри комнаты царил непроглядный мрак.
Не подходя слишком близко, Макинтайр разглядывал тьму, скептически поджав губы: «Достаточно туда зайти. Все твоя магия, все твои воспоминания о мире зеленых призраков исчезнут. Ты станешь таким же глупым и беспомощным, как любой встречный и поперечный. И вместе с твоими знаниями тебя покинут скука, меланхолия, неудовлетворенность существованием».
Ховард Фэйр смотрел в темный дверной проем: один шаг – и он избавится от бремени сознания своего несовершенства.
Он покосился на Макинтайра – тот покосился на него с такой же язвительной усмешкой. Оба вернулись к выходу из лавки.
«Иногда я подолгу стою перед этой дверью и смотрю в темноту, – признался Макинтайр. – Она напоминает мне о том, как высоко я ценю свою скуку и какими неоценимыми сокровищами я располагаю, несмотря на свое ничтожество».
Ховард Фэйр приготовился попрощаться с двоюродным дедом: «Благодарю тебя за новую мудрость, которой меня не научили бы еще сто лет, проведенные в царстве зеленой магии. А теперь – пока что, по меньшей мере – я вернусь на свой утес в Андах».