нежелательные осложнения».
Крадучись под прикрытием листвы, два незваных гостя приблизились к веселящейся группе. Метрах в пятидесяти от стола Алан подал знак, чтобы Дюрэй остановился: «Ближе подходить не стóит; большинство присутствующих – точнее, родственные им персонажи – тебе знакомы. Например, вот Ройял Харт, а там – Джеймс Пархэм и Эмма Батхерст, тетка Элизабет; ее дядя Питер тоже здесь, и Мод Грэйнджер, и всевозможная прочая публика».
«И все они веселятся от души».
«Да, для них это важное событие. Мы с тобой здесь чужие, нам их не понять».
«И больше они ничего не делают – только едят, пьют и болтают?»
«Думаю, что этим дело не ограничивается, – сказал Алан. – Обрати внимание: Боб, по всей видимости, подготавливает экран проектора. Жаль, что мы не можем подойти ближе». Алан вглядывался в разноцветные тени: «Лучше не рисковать, однако. Если нас обнаружат, они могут смутиться, и все пойдет насмарку».
Они молча наблюдали за происходящим. Через некоторое время Боб Робертсон подошел к проектору и нажал кнопку. На экране появились дрожащие красные и синие кольца. Разговоры смолкли; все присутствующие повернулись к экрану. Боб что-то говорил, но, спрятавшись в тени, два тайных наблюдателя не могли расслышать ни слова. Боб жестикулировал, указывая на появившееся на экране изображение небольшого сельского городка, снятое с воздуха – возможно, с самолета. Поселок окружали возделанные поля – равнина, страна широких горизонтов. Насколько понимал Дюрэй, съемки велись где-то на североамериканском Среднем Западе. Изображение изменилось: теперь на экране появились подростки, сидевшие на ступенях местной школы. Камера повернулась к футбольному полю, где должен был начаться матч – судя по поведению зрителей, предстояло важное событие. Представили местную команду – школьники один за другим выбегали на поле и вставали в ряд, моргая в осенних солнечных лучах, после чего сгрудились, чтобы обсудить тактику игры.
Матч начался; Боб Робертсон стоял у экрана в позе специалиста-комментатора, указывая то на одного, то на другого футболиста и анализируя ход игры. Наблюдая за матчем, участники «попойки чудаков» явно получали большое удовольствие. В перерыве между второй и третьей четвертями по полю маршировали, то в разные стороны, то навстречу, два духовых ансамбля, после чего матч возобновился. Дюрэй соскучился и стал высказывать беспокойные замечания, на которые Алан Робертсон рассеянно отвечал: «Да-да, вполне возможно», «Смотри, какой проворный полузащитник!» и «Ты заметил, с какой точностью они пасуют в нападении? Просто потрясающе!» Наконец завершилась последняя четверть. Победившая команда выстроилась под полотнищем с крупной надписью:
«ТОРНАДО ШОУОЛТЕРА»
«ЧЕМПИОНЫ ТЕХАСА, 1951».
Игроки подошли к трибуне, чтобы получить трофеи. В последних кадрах гордая команда поднимала на вытянутых руках свой кубок; экран взорвался красными и синими звездами и погас. «Чудаки» поднялись на ноги и поздравляли Боба Робертсона – тот скромно смеялся, после чего подошел к столу, чтобы налить себе бокал пунша.
«И это одна из знаменитых вечеринок Боба? – с отвращением спросил Дюрэй. – Почему он придает такое огромное значение этому сборищу? Я ожидал, что они по меньшей мере напьются и будут куролесить».
«С нашей точки зрения то, чем они занимаются, не вызывает особого интереса, – согласился Алан Робертсон. – Что ж, если твое любопытство удовлетворено, мы можем вернуться».
«Готов вернуться в любую минуту».
* * *
Снова на даче под хребтом Бешеного Пса, Алан Робертсон сказал: «Так что мы, наконец, увидели одну из знаменитых „попоек чудаков“. Ты все еще отказываешься придти на завтрашнюю вечеринку?»
Дюрэй нахмурился: «Если это позволит мне вернуться к моей семье, я приду. Но я не уверен, что у меня не кончится терпение прежде, чем Боб позабавится всласть».
«Боб зашел слишком далеко! – заявил Алан. – В этом я с тобой полностью согласен. А по поводу того, что мы видели сегодня вечером… должен признаться, я нахожусь в некотором замешательстве».
«В некотором? Ты вообще что-нибудь понял?»
Загадочно улыбнувшись, Алан покачал головой: «Строить предположения бесполезно. Полагаю, ты переночуешь у меня на даче?»
«Пожалуй, что придется, – проворчал Дюрэй. – Мне больше некуда податься».
Алан хлопнул его по спине: «Вот и хорошо! Поджарим на гриле несколько бифштексов и на сегодня забудем о наших проблемах».
XI
Из «Воспоминаний и размышлений»:
«Когда я впервые запустил аппарат – модель I – меня мучили опасения. Ведь я почти ничего не знал о силах, которые могли высвободиться! Я отрегулировал стержни так, чтобы все импульсы сходились в нулевой точке, и создал переход к родственной Земле. Это оказалось достаточно просто – по сути дела, я даже слегка разочаровался… Мало-помалу я научился управлять моей чудесной игрушкой и познакомился со всеми эпохами нашего мира. Как насчет других миров? Я был уверен, что в свое время научусь мгновенно перемещаться из одного мира в другой, из одной галактики в другую, пользуясь специальной пересадочной станцией на Утилисе. Должен признаться, что я все еще боюсь создавать переходы случайно, вслепую. Вдруг я открою доступ к глубинам звезды? Или в центр какой-нибудь черной дыры? Или во Вселенную, состоящую из антиматерии? Такая случайность несомненно привела бы к уничтожению и меня самого, и аппарата и, возможно, всей Земли.
Тем не менее, открываются возможности, слишком привлекательные для того, чтобы ими можно было пренебречь. Принимая все возможные меры предосторожности и применяя дюжину предохранительных устройств, я попытаюсь найти дорогу к новым мирам, и межзвездное перемещение впервые станет реальностью».
Ослепительно солнечным утром Алан Робертсон и Дюрэй сидели на берегу блестящего темно-синего озера. Они уже позавтракали за раскладным столиком, и теперь пили горячий кофе. Алан оживленно болтал, что избавляло Дюрэя от необходимости поддерживать беседу: «За последние несколько лет я освободился от многих забот, перепоручив многие обязанности другим. Эрнесту и Гарри мои правила известны так же хорошо, как мне самому – если не лучше. Они никогда не позволяют себе принимать легкомысленные или непоследовательные решения, – Алан усмехнулся. – Я сотворил два чуда: во-первых, мой аппарат и, во-вторых, максимально упростив все процессы. Я отказываюсь работать по расписанию, никому не назначаю время приема, не веду учетные записи и не плачу налоги. Я оказываю огромное политическое и общественное влияние, но только неофициально. И я ни в коем случае не позволяю беспокоить меня административными мелочами, в связи с чем могу наслаждаться жизнью».
«Удивительно, что какой-нибудь религиозный фанатик еще не сумел тебя прикончить», – угрюмо заметил Дюрэй.
«В этом нет ничего удивительного! Я подарил фанатикам их собственные частные миры, пожелав им всего наилучшего, и у них не осталось возможности вымещать свою ненависть за мой счет! Как тебе известно, я стараюсь не показываться на глаза и не объявлять о своих перемещениях. Даже моим друзьям не всегда удается узнать меня на улице, – Алан махнул рукой. – Не сомневаюсь, что тебя гораздо больше беспокоит судьба твоей семьи. Ты что-нибудь решил по поводу „попойки чудаков“?»
«У меня нет выбора, – пробормотал Дюрэй. – Я предпочел бы сломать Бобу шею. Если бы я понял причину поведения Элизабет, я чувствовал бы себя гораздо лучше. Она никогда, ни в малейшей степени не интересовалась черной магией. Почему Боб притащил ей книги, посвященные сатанизму?»
«Как тебе сказать… Сам по себе этот вопрос вызывает большое любопытство, – не слишком уверенно отозвался Алан. – Имя „Сатана“ – он же „шайтан“ – происходит от древнееврейского слова, означающего „противник“; оно никогда не применялось в отношении действительно существовавшего индивидуума. Персонаж, положивший начало поклонению Зевсу, например, был арийским вождем в тридцать четвертом веке до на шей эры, а так называемый „Вотан“ жил гораздо позже. На самом деле его имя произносилось примерно как „Офинн“, он был шаманом, обладавшим исключительными гипнотическими способностями… Но я снова отвлекся».
Дюрэй молча пожал плечами.
«Что ж, значит, ты посетишь „попойку чудаков“, – продолжал Алан. – В общем и в целом это наилучший образ действий, каковы бы ни были последствия».
«Думаю, что ты знаешь что-то, о чем предпочитаешь мне не говорить».
Алан Робертсон улыбнулся и покачал головой: «Я видел слишком много неопределенностей в родственных и почти родственных мирах. Ни в чем нельзя быть полностью уверенным, неожиданности подстерегают повсюду. Я считаю, что с твоей стороны было бы лучше хотя бы притвориться, что ты выполняешь требования Боба. А затем, если Элизабет действительно придет на вечеринку, ты можешь обсудить с ней возникшую ситуацию».
«А ты? Ты туда придешь?»
«Я еще не решил. Ты хотел бы, чтобы я пришел?»
«Да, – кивнул Дюрэй. – Боб может тебя послушаться. Я не могу на него повлиять».
«Не преувеличивай мое влияние! Хотя он и никудышный бездельник, Боб – очень упрямый человек. Кстати, между нами: я чрезвычайно рад, что он забавляется играми, а не…» – Алан Робертсон замолчал.
«А не чем?»
«Не гораздо более опасными вещами, к которым его могло бы подтолкнуть воображение. Возможно, я ему напрасно доверял. Поживем, увидим».
XII
Из «Воспоминаний и размышлений»:
«Если прошлое – дом со множеством комнат, настоящее – свежая, еще не подсохшая краска на стенах этого дома».
В четыре часа пополудни Гилберт Дюрэй и Алан Робертсон покинули горную дачу и прошли через пересадку на Утилисе к станции в Сан-Франциско. Дюрэй надел строгий темный костюм; Алан не любил формальности – на нем были светло-серые брюки и голубая куртка. Открыв дверь перехода, принадлежавшего Бобу Робертсону, они увидели панель с надписью: