«Совершенно верно! – согласился Алан Робертсон. – Причем Роджер, разумеется, может не опасаться того, что раскрыл какие-либо подрывающие его репутацию аспекты своей личности, показывая нам довольно-таки карикатурную усадьбу, одиноко приютившуюся в степях доисторической России».
Роджер Уэйл рассмеялся: «Ее карикатурность вряд ли отражает мой характер – просто-напросто я чувствовал, что такой стиль соответствует ландшафту… Дюрэй, вы ничего не пьете? Вот охлажденная водка – смешайте ее с чем-нибудь или пейте в чистом виде, как того требуют старинные традиции».
«Нет, спасибо – мне ничего не нужно».
«Как вам будет угодно. Прошу меня извинить – меня ждут». Уэйл повез тележку дальше. Элизабет чуть наклонилась – так, словно хотела последовать за ним, но осталась рядом с Аланом Робертсоном, задумчиво глядя на реку.
Дюрэй обратился к Алану так, словно Элизабет его не слышала: «Моя жена отказывается уйти. Боб запугал ее».
«Неправда», – тихо обронила Элизабет.
«Каким-то образом он заставляет ее остаться. Но она не объясняет, чтó произошло».
«Я хочу, чтобы он отдал наш переход», – сказала Элизабет. Но ее голос прозвучал приглушенно и неуверенно.
Алан Робертсон прокашлялся: «Не знаю, что сказать. Возникла очень неудобная ситуация. Никто из нас не хочет скандала…»
«Ошибаешься!» – буркнул Дюрэй.
Алан пропустил это замечание мимо ушей: «Я поговорю с Бобом позже. В данный момент я не вижу, почему бы нам не присоединиться к веселой компании и не попробовать жареного вола – от него так аппетитно пахнет! Кто поворачивает вертел? Я его где-то видел».
Дюрэй больше не мог сдерживать ярость: «И это после всего, что Боб с нами сделал?»
«Да, он зашел слишком далеко, это непростительно, – согласился Алан. – Тем не менее, ему свойственна показная бесшабашность. Сомневаюсь, что он понимает, сколько неудобств он вам причинил».
«Он все прекрасно понимает. Ему на это плевать».
«Вполне возможно, – печально произнес Алан Робертсон. – Я когда-то надеялся… но теперь об этом не имеет смысла вспоминать. Думаю, однако, что нам следует проявлять сдержанность. Гораздо проще не разбивать окно, чем собирать осколки и вставлять новое стекло».
Элизабет резко повернулась, пересекла террасу и подошла ко входу в усадьбу, откуда появились ее три дочери: двенадцатилетняя Долли, десятилетняя Джоанна и восьмилетняя Эллен – все в зеленых с белой и черной вышивкой крестьянских платьях и блестящих черных сапожках. Дюрэй подумал, что его девочки прекрасно выглядели в этих нарядах. Он последовал за женой.
«Папа пришел!» – закричала Эллен и бросилась к нему в объятия. Две другие девочки тут же подбежали и сделали то же самое.
«Мы думали, ты не придешь! – подпрыгивая, говорила Долли. – Как хорошо, что ты здесь!»
Ее сестры тоже прыгали от радости.
«Мне очень приятно вас видеть, особенно в таких красивых платьях. Пойдем, вы поздороваетесь с дедушкой Аланом», – он повел дочерей по террасе; поколебавшись долю секунды, Элизабет поспешила за ними. Дюрэй не мог не заметить, что окружающие перестали разговаривать и уставились на него и на его семью с каким-то необычайным, жадным любопытством, словно ожидая от них какой-то нелепой, экстравагантной выходки. Дюрэй начинал окончательно выходить из себя.
Давным-давно, когда он переходил улицу в центре Сан-Франциско, на него наехал автомобиль Удар сломал ему ногу, при падении у него треснула ключица. Сразу, как только он упал, вокруг собрались зеваки – они теснились, глядя на него, а Дюрэй, лежавший на спине в шоке от неожиданности и боли, видел только кольцо бледных лиц и напряженно любопытствующих глаз, жадных, как мухи, слетевшиеся к луже крови. В приступе истерической ярости он поднялся на ноги, преодолевая боль, и стал размахивать кулаками, стараясь ударить каждое из лиц, оказавшихся поблизости. Он ненавидел их всех, мужчин и женщин, больше, чем водителя сбившего его автомобиля – вурдалаков, облепивших его, чтобы наслаждаться его болью. Если бы в этот момент он чудом приобрел непреодолимую силу, он раздавил бы их, он превратил бы их в вопящую мешанину отвратительной плоти и зашвырнул бы эту кровавую кучу на тридцать километров в Тихий океан…
Теперь его охватили примерно такие же чувства, хотя и не настолько сильные – но он решил, что сегодня не доставит соглядатаям извращенное удовольствие, которого они ждали, затаив дыхание. Окинув собравшихся холодным презрительным взглядом, он подвел дочерей, нетерпеливо ожидавших развлечений, к скамье в глубине террасы. Элизабет пошла за ними, двигаясь, как механическая кукла. Она присела в конце скамьи и снова стала глядеть на реку. Дюрэй угрожающе обернулся в сторону «чудаков», тем самым заставляя их отвести глаза, после чего взглянул туда, где вол поворачивался над огромной жаровней, пылающей углями. Вертелом орудовал молодой человек в белой куртке; еще один, одетый так же, смазывал вола жиром и чесночным соусом, пользуясь щеткой на длинной ручке. Два азиата установили разделочный стол; третий принес разделочные ножи, четвертый прикатил тележку, нагруженную салатами, круглыми поджаристыми хлебами, подносами с сыром, с соленой и маринованной сельдью. Пятый служитель, в наряде трансильванского цыгана, вышел из усадьбы со скрипкой в руках. Остановившись в углу террасы, он стал наигрывать заунывные напевы кочевников.
Боб Робертсон и Роджер Уэйл осматривали жареного вола, действительно представлявшего собой величественное зрелище. Дюрэй пытался сохранять каменное, отчужденное выражение лица, но обоняние не подчинялось подобным ограничениям: запах жареного мяса, чеснока и трав безжалостно возбуждал голод. Боб взошел на террасу и поднял руки, призывая присутствующих к вниманию; скрипач опустил свой инструмент: «Сдерживайте аппетит, дамы и господа! Все будет готово через несколько минут, а пока что мы можем обсудить следующую „попойку чудаков“. Наш изобретательный коллега, Бернард Ульман, рекомендует собраться в гостинице на берегу Сапфирового озера, в Адирондакских горах. Отель был построен в 1902 году в соответствии с высочайшими эдвардианскими требованиями к комфорту. Постояльцы – представители деловых кругов Нью-Йорка. Подаются кошерные блюда; владельцы поддерживают атмосферу аристократической учтивости. Предлагается устроить наше празднество в 1930 году. Бернард предоставил фотографии – Роджер, будь так добр…»
Уэйл отодвинул штору, закрывавшую экран, и включил проектор. На экране появилось изображение отеля: фахверкового здания из нескольких разновысотных флигелей и башенок, окруженного обширным парком, на берегу безмятежного озера.
«Спасибо, Роджер. Насколько мне известно, у нас есть также фотография персонала гостиницы…»
На экране возникла чопорно позирующая группа из примерно тридцати мужчин и женщин – все они более или менее благодушно улыбались. «Чудаков» эта фотография явно позабавила – послышались смешки.
«Бернард с похвалой отзывается о гостиничной кухне, об удобствах и, в целом, об очаровании окружающей местности. Не так ли, Бернард?»
«Совершенно верно! – заявил Бернард Ульман. – Руководство отеля внимательно относится к деталям и эффективно выполняет свои обязанности, а постояльцы принадлежат к самым обеспеченным кругам нью-йоркской элиты».
«Замечательно! – сказал Боб Робертсон. – Если ни у кого нет более занимательных предложений, мы проведем следующую „попойку чудаков“ в гостинице „Сапфировое озеро“. Думаю, что наш ростбиф уже готов – прожарился как раз в меру, как говорится».
«Правильно! – отозвался Роджер Уэйл. – Том, как всегда, отлично справился с вертелом».
Вола взгромоздили на стол. Раздельщик энергично взялся за работу. Дюрэй подошел к Алану Робертсону, беспокойно моргнувшему при его приближении: «Ты понимаешь, зачем устраиваются эти вечеринки? Ты с ними снюхался?»
Адан Робертсон ответил, отчетливо выделяя каждое слово: «Я ни в коем случае ни с кем не „снюхивался“, как ты изволил выразиться». Немного поколебавшись, он продолжил: «Эти так называемые „чудаки“ не будут снова вмешиваться в твою жизнь или в жизнь твоей семьи. Могу тебя в этом заверить. Боб позволил себе излишество, неправильно оценил ситуацию – я намерен поговорить с ним наедине. По сути дела, мы уже обменялись мнениями по этому поводу. В данный момент я рекомендую, в твоих же интересах, отстраниться и не беспокоиться».
Дюрэй отозвался со зловещей вежливостью: «Таким образом, ты считаешь, что я и моя семья должны служить мишенью для жестоких шуток Боба и безропотно их терпеть?»
«Ты сформулировал положение вещей в очень неприятных выражениях, но я вынужден дать положительный ответ».
«Не уверен, что могу с тобой согласиться. Мои взаимоотношения с Элизабет претерпели существенные изменения, и в этом виноват Боб».
«Позволь мне напомнить тебе старую поговорку: «Слово – серебро, молчание – золото».
Дюрэй сменил тему разговора: «Когда Уэйл показал фотографию гостиничного персонала, некоторые лица показались мне знакомыми. Но проектор выключили прежде, чем я успел как следует их разглядеть».
Алан недовольно кивнул: «Давай не будем обсуждать эту тему, Гилберт. Лучше…»
«Я по уши завяз в той каше, которую вы тут заварили, – настаивал Дюрэй. – Я хочу знать правду!»
«Ну хорошо, – глухо ответил Алан Робертсон. – Инстинкты тебя не обманывают. Руководство отеля „Сапфировое озеро“, в условиях родственных миров, приобрело незавидную репутацию. Как ты догадался, те же действующие лица были руководителями национал-социалистической партии в Германии, примерно в 1938 году. Директор отеля, разумеется – Гитлер, регистратор – Геббельс, метрдотель – Геринг, коридорные – Гиммлер и Гесс, и так далее, по порядку. Конечно, они не знают о том, что делали их родственные персонажи в других мирах. Большинство постояльцев отеля – еврейского происхождения, что придает нездоровый юмор всей ситуации».
«Тошнотворный юмор, – заметил Дюрэй. – Как насчет футбольного матча, который мы наблюдали на другой вечеринке?»