– Обещаю достать то, что попросишь, – в пределах разумного. Свободу обещать не могу. Сейчас все строго: король готов казнить любого, кто произнесет твое имя, даже шепотом.
Я расплываюсь в широкой улыбке. Это победа.
– Мне нужен ткацкий станок.
Руми отшатывается; его карие глаза расширяются от изумления. Повисает неловкая тишина.
– Зачем тебе ткацкий станок? – подозрительно спрашивает он.
– Люблю ткать.
Руми хмурится.
– Не слышал, чтобы иллюстрийцы увлекались этим делом.
Я пожимаю плечами. Мое происхождение никак не мешает мне любить ткать. Что за глупости! Мне нравится делать что-то своими руками. Это очень приятно – творить искусство из ничего. Заплетать и расплетать, продевать нити сверху и снизу. Повторять снова и снова, пока перед глазами не предстанет готовая работа. Я могу сама ткать целые гобелены. Что может быть лучше, чем создавать прекрасное? И полезное – если мне удастся выткать секретные послания, которые спасут мой народ. Какая при этом разница, иллюстрийка я или нет? Ткацкому станку все равно.
– Ты правда любишь ткать? – с сомнением спрашивает он.
Я качаю головой.
– Я правда обожаю ткать.
Его лицо приобретает интересное выражение: смесь недоверия и изумления. Я знаю, что он думает обо мне – точнее, о кондесе, Каталине: избалованная, тщеславная, бестолковая и непременно жестокая. Все лаксанцы так считают. Именно так они представляют себе наш народ. Иллюстрийцы жестокие. Чудовища и угнетатели. Предвестники болезней и бед.
Да, мы завоевали их земли, но когда-то они сами изгнали из Инкасисы коренных жителей, народ иллари. Вытеснили их в джунгли Яну, оставив умирать среди ядовитых насекомых, змей и дикой природы. Так что лаксанцы не так уж сильно отличаются от нас. Просто мы победили.
Руми внимательно смотрит на меня, слегка наклонив голову. Молчание затягивается, и сердце в груди стучит все сильнее. Я заставлю его достать мне станок. А если он не согласится…
– Я поищу в замке, – наконец произносит он. – Если не найду, пошлю кого-нибудь в город.
От облегчения я готова упасть на колени. Сработало. Он протягивает руку.
– Запястья.
Я не решаюсь. На самом деле я очень уважаю лекарей. Они исцеляют людей. Умение сделать человека лучше и здоровее вызывает искреннее восхищение. И мне совсем не хочется по ошибке принять Руми за одного из них. Он мой враг. Навсегда.
– Я могу сделать это сама, – упрямо говорю я. – Просто объясни, что делать.
Руми досадливо вздыхает. Затем кладет корзину к моим ногам, берёт меня за руку и вкладывает в ладонь пучок трав. Я вскрикиваю, но он не обращает на это внимания, отходит в сторону и прислоняется спиной к решетке.
– Я принес несколько лекарств, – сухо говорит он. – Сначала продезинфицируй раны уксусом.
– Уксусом?!
Запястья уже воспалились; если я полью их кислотой, то они просто сгорят.
– Так быстрее заживет, – продолжает он, с вызовом глядя на меня.
Убедил. Я сажусь, скрестив ноги, и придвигаю корзину. Взяв в руки стеклянный пузырек с жидкостью, похожей на белый уксус, вопросительно смотрю на Руми. Он кивает, и я достаю из корзины кусочек ткани. Смочив уголок, я делаю глубокий вдох и прикладываю тряпицу к ране. От невыносимого жжения начинает звенеть в ушах. Закусываю губу. На глаза наворачиваются слезы, и, не в силах больше терпеть, я отдергиваю руку. И тут я замечаю, что Руми сидит прямо передо мной.
– Одну минутку, я сейчас быстро все сделаю, – отрывисто говорит он.
Я коротко киваю: хуже уже не будет. Руми обильно смачивает ткань уксусом и чистит рану. Затем накладывает повязку с травами – сушеной лавандой – и завязывает тугой узел. Я стараюсь сидеть тихо, пока он обрабатывает вторую руку.
Закончив, Руми собирает свои принадлежности и встает. Я по-прежнему сижу на полу. Голова кружится, и я чувствую странную эйфорию.
– Это нужно будет повторять один раз в день, – тем же строгим тоном говорит он. – И не спи на руках.
– Хочу ткацкий станок.
У него сводит скулу.
– Я сказал, что достану, значит, достану.
Он уходит не оглянувшись. Я отползаю к стене и прислоняюсь к прохладным камням. От холода становится чуть легче, но запястья по-прежнему горят. Я запрокидываю голову и замечаю на соседней стене, чуть выше человеческого роста, какое-то слово. Поднявшись, я ощупываю неровные буквы, выцарапанные чьей-то рукой. «Мужество» по-кастеллански. Такую надпись мог оставить только иллюстриец. Я прикрываю глаза и обвожу пальцем буквы, представляя жизнь, которая скрывалась за ними. Кажется, я чувствую этого человека. Сердце подсказывает имя, и мне очень хочется поверить.
Ана.
Снова приходит Руми. Вместо ткацкого станка он снова приносит проклятую корзину со снадобьями и книгу.
Книгу. Я хмурюсь. Зачем? От чтения в полутьме только разболится голова.
– Это не ткацкий станок.
Он протягивает книгу через решетку.
– Возьми.
С недоверием присматриваюсь. Каталина всегда больше любила учиться. Она частенько сидела в библиотеке, обложившись книгами со всех сторон. Каждый, кто пережил восстание и добрался до крепости, мог прийти туда и почитать. Но именно Каталина старательно вела учет каждого тома и каждой странички.
– Я не особо люблю читать.
Он продолжает пялиться на меня, вытянув руку. И ждет. Вздохнув, я хватаю книгу и читаю название. Historia de las Llacsans. «История лаксанцев». Чудесно.
– Зачем мне это?
– Для общего развития, – раздраженно отвечает Руми. – У тебя полно времени для чтения. А еще нужно сделать перевязку.
Я обреченно протягиваю руки, чтобы он снова обработал раны уксусом и наложил свежую повязку. Сегодня уже не так больно. Я наблюдаю за его работой. А вдруг он не сдержит обещание? Может, он вообще не собирается искать ткацкий станок. От вопросов он отмахивается. Я не знаю, что делать. Его холодность и равнодушие только подпитывают мою тревогу.
Руми возвращается наверх к своему королю, и я оставляю книгу на полу. Меня не интересует их история. Важно лишь то, что ждет впереди.
Я остаюсь в подземелье. Стражники опять играют в кости. Кто-то меняет масло в факелах. Если удается устроиться поудобнее, я засыпаю на камнях, но чаще просто пялюсь в потолок ночь напролет или пытаюсь размять затекшие ноги. В редкие моменты, когда стража уходит, я отрабатываю основные удары.
В свой следующий визит Руми замечает, что книга по-прежнему лежит у двери. Ничего не говорит, лишь поджимает губы. Что ж, хотя бы какая-то реакция. Убедившись, что у меня есть еда и вода, и сменив повязку, он уходит. Никакого ткацкого станка.
Мне всегда сложно признавать ошибки. Я думала, что поступила умно, заключив с ним сделку. Но на самом деле я сделала очередную глупость. Как можно быть такой наивной? Я поверила, что лаксанец сдержит слово. Сейчас Каталины нет рядом и она еще не знает ничего о моих неудачах, но если я не отправлю ей сообщение в ближайшее время, она и так поймет, что я провалила задание.
В темницу заходят сразу несколько стражников. Ослабев от бессонницы, я даже не сопротивляюсь, когда стражница (одна из немногих женщин, которых я здесь видела) берет меня под мышки и ставит на ноги. Я не могу идти сама, поэтому один из стражей помогает вынести меня из подземелья. От яркого лунного света, проникающего в окна, щиплет глаза, но я с радостью принимаю эту боль. Богиня возвращает меня к жизни, и я наслаждаюсь прохладными лунными лучами, словно утоляя мучительную жажду. Разум проясняется. Взгляд фокусируется. Казалось бы, мелочи, но душа чувствует все.
Стражи Атока возвращают меня в розовую спальню и укладывают в кровать. И первое, что я вижу, осмотревшись, – ткацкий станок прямо посреди комнаты.
Глава девятая
Я ВСЕ ЕЩЕ ГРУЩУ, что не смогла забрать свой ткацкий станок – подарок лаксанской няни. Да, я всей душой ненавижу лаксанцев, но не могу сказать о ней ни одного плохого слова. Она практически вырастила меня. Полностью посвятила себя моему воспитанию. И именно благодаря ей я научилась ткать. Она могла сидеть со мной часами, пока я училась делать ромбики или облака; объясняла, как создавать разные фигуры и буквы, переплетая нити основы с нитями уткá то сверху, то снизу.
Давно не вспоминала о ней.
Стражи закрывают за собой дверь, и я встаю, чтобы рассмотреть станок поближе. Такой симпатичный, добротный! Из светлого и темного дерева. Теперь он занимает всю середину комнаты. Перед станком стоит маленький стульчик, а рядом – корзина с аккуратными клубками шерсти, выкрашенными в разные оттенки розового, фиолетового, красного и чернично-синего. Этот станок, кажется, немного больше моего, но ничего страшного. Он прекрасно подойдет.
Лунный свет просачивается в комнату сквозь шторы, насыщая меня живительной энергией. Я обхожу ткацкий станок и распахиваю двери на балкон. Серебристый свет наводняет темную тесную комнату, и она мгновенно преображается в благословенных лучах Луны.
На комоде стоит большая тарелка с едой – киноа с травами, хрустящая картошечка с черной мятой и копченой солью и большой початок жареной кукурузы. Но даже такой аппетитный ужин не соблазняет меня: хочется скорее сесть за станок и придумать новый узор.
От волнения сердце начинает биться быстрее, и я тянусь за клубком белой шерсти. Я привязываю основную нить к верхней и нижней перекладинам и начинаю ткать. Взгляд то и дело падает на корзину с цветной пряжей. Мне следует использовать нейтральные иллюстрийские оттенки… но у меня никогда не было возможности поэкспериментировать. В корзине столько разных цветов… Настоящий бунт. Праздник цвета. Хочется зарыться в пряжу с головой.
Я закусываю губу. Знаю, Каталина хотела бы, чтобы я использовала свою пряжу, но, вероятно, было бы разумнее спрятать послание среди традиционных лаксанских орнаментов. Это вызовет меньше подозрений у Атока и его жреца. Возможно, Аток даже сможет по достоинству оценить гобелен. Или порадуется, что я вообще умею ткать. Жена, которая следует его традициям и преуспевает в лаксанском искусстве, должна вызвать одобрение его подданных.