– Она твоя кузина?
От неожиданности он вздрагивает и отшатывается от меня.
– Мы не кровные родственники. Моя тетя вышла замуж за члена королевской семьи, но овдовела всего лишь через год. Тем не менее Его Величество всегда признавал родственные узы между нами.
– Вот как. Это все объясняет.
– Ты о чем?
– Теперь понятно, почему в присутствии Атока ты становишься пресмыкающимся шутом.
– Короля Атока, – зажмурившись, поправляет Руми в очередной раз. – Как ты сказала? Пресмыкающимся шутом?
– Ты пытаешься добиться милости короля. И выглядишь смехотворно. Нет, правда. Кто-то должен тебе об этом сказать. Неужели тебе не хватает мозгов, чтобы понять: весь двор потешается над тобой?
Его лицо каменеет. Непробиваемый, словно гранитные стены и железные решетки моей темницы, разъяренный, словно бушующий пожар. Вот почему он так заботится о своей репутации! На самом деле он не может в полной мере считаться членом королевской семьи – в их жилах течет разная кровь. Его жизнь при дворе похожа на бегущий горный поток. Одно неверное движение – и он утонет.
Слова Руми по поводу принцессы тоже говорят о многом. Судя по всему, он ужасно переживает за нее. Я думала, это потому, что они родственники, но теперь я даже не знаю… Может, он влюблен в нее? Если так, то при первой же встрече я передам ей искренние соболезнования.
– То, что он делает, ужасно, – вкрадчиво говорю я, наклоняясь вперед. – Неужели его никак нельзя остановить?
– О чем ты?
Неожиданная мягкость в его тоне сбивает с толку. Он смотрит на меня с настороженностью и опаской. Я ощущаю смутную тревогу, но не могу понять почему.
– Ты явно обеспокоен ее судьбой, – осторожно начинаю я. – И ты не единственный, кого расстроило решение Атока.
– А тебе бы только позлорадствовать. Ждешь, пока разногласия в наших рядах начнут разрастаться, как пожар в умирающем лесу? И да, ты хотела сказать, короля Атока.
Губы медленно расплываются в улыбке: конечно, меня бы это порадовало. Его не так-то просто расколоть, но я почти уверена: многие другие не хотят смерти принцессы.
– Ты все равно не поймешь, – сухо говорит Руми. – Быть избранным в качестве жертвы Инти – самая большая честь, которая может выпасть человеку. Конечно, это грустно, но из всех жителей Инкасисы Его Сиятельство выбрал именно ее. Он знает, что ее благородство и красота порадуют нашего бога. – И, перейдя на шепот, он добавляет: – Она – идеальный выбор. Совершенство.
Его бросает от отчаяния к обожанию в считаные секунды. Но в конечном итоге верность королю все-таки перевешивает переживания по поводу казни Тамайи.
– Как ее убьют?
Его губы на мгновение искривляются от отвращения, но он тут же берет себя в руки.
– Это не убийство.
– Как скажешь. Так что с ней сделают?
Он напрягается, но его голос по-прежнему звучит беззаботно, будто мы обсуждаем сегодняшний завтрак:
– Сначала будет церемония в ее честь на площади Солнца, а потом ее отведут на вершину горы Кольки Орко.
Я с отвращением фыркаю.
– Где она будет обречена замерзнуть насмерть?
– Где ее задушат.
Я в ужасе смотрю на Руми.
– Тебе не понять, – повторяет он.
Да, мне действительно никогда этого не понять. Наши миры разделяет непреодолимая пропасть. Бог Инти жесток. Луна никогда не потребовала бы подобных зверств от своих последователей.
– Что ж, тогда можно ее поздравить, – с издевкой говорю я. – Сможешь передать это принцессе? Король вряд ли хотел бы, чтобы мы с ней подружились.
Руми поджимает губы.
– Ну, его вполне можно понять. Давай я отведу тебя в комнату. Ужин уже должен быть готов.
Уходя из сада, я замечаю знакомого стражника. Он стоит недалеко от нас на траве посреди ярких розовых цветов. У него на плечах сидит мальчик и заливисто смеется. Малыш пытается раскрутить миниатюрную пращу, но камни попадают в основном в голову стражнику.
– Один из твоих стражей, – говорит Руми. – Педру с сыном. Он очень болен.
Я отвлекаюсь от хохочущего ребенка.
– Кто?
– Сын Педру, Ачик.
– Ты не можешь исцелить его?
– А тебе-то что? – буркает Руми.
Я стискиваю зубы. Несносный лаксанец.
Когда он открывает боковую дверь, уголки его губ едва заметно приподнимаются. Мы молча поднимаемся на третий этаж. В какой-то момент он отвлеченно берет меня за запястье и приглядывается к следам от веревки. Руми медленно проводит указательным пальцем по содранной, раздраженной коже. По спине пробегают мурашки, и я съеживаюсь от его прикосновения. От странного запаха его одежды и внимательного взгляда.
– Кокосовое масло поможет сгладить шрамы, – говорит он. – Но полностью убрать их не получится.
– Хорошо, – отвечаю я.
Он снова настроился на меня. Вкрадчивый и чуткий. Руми-целитель хочет залечить мои раны. Правда, он не знает, что у меня уже есть несколько других шрамов: годы упражнений с оружием не прошли даром. И я не против следов на запястьях. Каждый шрам – отдельная история. Те, что я получила тогда, на площади, напоминают о жизни Аны. Это последняя часть ее истории. Я всегда буду помнить, как она закончилась.
Когда мы возвращаемся в мою комнату, Руми открывает дверь и жестом приглашает меня внутрь. Но я не двигаюсь с места.
Я израсходовала два больших клубка шерсти, пока ткала гобелен прошлой ночью. Но чтобы написать новое послание, потребуется еще несколько футов. Надеюсь, в следующий раз это будет сообщение о том, что я нашла Эстрейю.
– Что такое, кондеса? – нетерпеливо спрашивает Руми.
– Мне нужна еще шерсть.
– Сочувствую, – отвечает он, скрестив руки на груди. – Даже не проси.
Особенно после того как я «бахвалилась» сегодня. Нужно придумать, как снова расположить его к себе. Убедить, что я не имела в виду ничего плохого. По крайней мере, в том смысле, в котором он думает.
– Я всего лишь хотела помочь.
Зря я это сказала. Он снова отстраняется от меня.
– Хотела помочь? – невесело усмехается он. – Это говорит иллюстрийка, чей народ угнетал нас сотни лет. Ты вообще слушала, о чем я рассказывал?
Это несправедливо. Лично я никогда не обижала лаксанцев. Ни разу не расстроила свою няню. И вообще очень ее любила. Давала милостыню бездомным лаксанцам, которых видела на улицах Ла Сьюдад. После мятежа. После того как погибли мои родители и я потеряла все и всех.
Но тут в моей памяти всплывает неожиданная картина. Воспоминание из ранних лет, которое долгие годы скрывалось в глубинах сознания. Я вижу протестующих лаксанцев. Они бросают непосильную работу и перекрывают улицы. Никто не может никуда поехать или купить что-либо: весь город охвачен протестами. Они требуют честной платы.
С трудом сглотнув, я отвожу глаза от пристального взгляда Руми. Воспоминание о бунтующих лаксанцах заполняет все мои мысли, и я никак не могу избавиться от него. Пытаюсь представить, как им жилось при иллюстрийской королеве.
– Я не создавала эту систему; я родилась в ней, – наконец говорю я.
По-моему, это уместное замечание.
Лицо Руми выражает противоречивые эмоции. Вспышка гнева – и он резко прищуривается, потом немного приподнимает брови, словно раздосадован, но через мгновение лоб разглаживается, и он стискивает зубы.
– Пожалуйста, замолчи, пока я не сделал того, о чем пожалею. Por favor.
– А что я такого сказала? – возмущаюсь я, уперев руки в бока. – Если ты не объяснишь, то как я пойм у…
– Я устал от постоянных объяснений, – сухо отвечает Руми. – Год за годом, год за годом. И никто даже слушать не хочет. Почитай об этом сама, тебе что, так трудно? Тогда и обсудим все, что тебя интересует.
Со мной никогда не говорили на эту тему так открыто. Интересно, что бы я почувствовала, если бы меня попросили объяснить, почему я недолюбливаю лаксанцев? Я бы не хотела обсуждать моих погибших родителей с кем попало. Снова делиться с кем-то своей болью.
– Где книга, которую я дал тебе, кондеса?
Я зажмуриваюсь. Она осталась в подземелье. Когда я снова открываю глаза, его губы изгибаются в печальной улыбке.
– Так я и думал.
Руми разворачивается и, не оглядываясь, уходит, а я так и стою, думая об этой проклятой книге.
Он заворачивает за угол, и ко мне тут же подходят стражники. Быстро вернувшись в свою комнату, я захлопываю дверь и прижимаюсь к ней спиной. Лучше бы я думала о том, где достать новую пряжу и как отправить Каталине очередное послание. Но у меня никак не выходит из головы эта грустная искривленная улыбка и книга, которую я даже не потрудилась открыть. Книга, которая так и осталась лежать в сырой холодной темнице.
Я сползаю на пол, будто из меня вытащили все кости. Что сейчас произошло? Я – двойник Каталины, ее подруга и доверенное лицо. Руми для меня ничего не значит. Какая разница, что он думает?
«Хватит, Химена, – говорю я себе, встряхивая головой. – Сконцентрируйся. Вспомни о главном. На кону правление Каталины и жизни всех иллюстрийцев. У тебя нет времени на всякую ерунду».
Я выпрямляюсь и отхожу от двери. Завтра я отправлюсь на поиски Эстрейи. И никто, ничто не сможет меня остановить.
Глава двенадцатая
КОЛОКОЛ ПРОБИВАЕТ ВОСЕМЬ часов. Я сворачиваюсь калачиком, переворачиваю подушку прохладной стороной вверх и прячусь под одеялом. Сегодня мой день. Самозванец вместе со свитой с самого утра будет в городе.
С нетерпением жду, когда во дворе начнут собираться люди и я услышу их голоса, ржание коней и скрип колес экипажей, которые будут поданы к выходу из замка. Улыбаюсь в подушку. Весь замок будет в моем распоряжении. Правда, от стражи никуда не деться. Но зато я могу запомнить количество комнат на моем этаже, сделать схему замка и подсчитать количество стражей, сменяющих друг друга. Если они не будут отпускать меня гулять, то в ход пойдет лунная пыль. Конечно, это может быть рискованно, но зато я смогу сделать свое дело.
Дверь открывается, и горничная вносит поднос с яичницей, толстыми кусочками бекона и кофе с молоком. Терпкий ореховый аромат напитка быстро разносится по комнате, и я с удовольствием вдыхаю его. На блюдце рядом с кофе лежит что-то, похожее на горький шоколад.