Наступила глубокая ночь, благодаря которой город стал похож на город. Из-за угла вывернула поливалка, напоминая страдающего павлина в период гона, время от времени тот начинал раскрывать свой хвост и издавать призывные звуки. На этот раз в поливалке вместо «Сердца красавиц» звучал «Свадебный марш». Тубэй уже практически протрезвел и сейчас двигался прямо за поливалкой, ускоряя свой шаг, словно опаздывал на торжественную брачную церемонию. Когда позади подъехала машина такси, Тубэй сел в нее и попросил шофера следовать за поливалкой. Под прекрасную мелодию «Свадебного марша» охваченные радостным волнением капельки воды в свете неоновых фонарей разлетались в стороны, напоминая яркое свадебное конфетти. Когда Тубэй попросил шофера подъехать ближе к поливалке, тот несколько заколебался, однако, уловив запах алкоголя, послушался и прибавил скорость. Водитель поливальной машины, похоже, заметил следовавшее по пятам такси, а потому просигналил, желая пропустить машину вперед. Но шофер такси не собирался воспользоваться этим жестом, а только просигналил в ответ, замедлив ход и отстав немного от поливалки.
Это преследование длилось более получаса. Среднего возраста водитель такси старательно держал дистанцию между своей машиной и водной завесой, уподобляясь гадкому утенку, догонявшему впереди идущего павлина. Поливальная машина притормозила у тротуара, чтобы заново наполнить цистерну. Тубэй, расплатившись, вышел из такси и, остановившись возле урны, стал молча обмениваться взглядами с водителем поливалки. Последнего такое поведение несколько насторожило, поэтому, пока набиралась вода, он несколько раз оглядывался в сторону Тубэя. Наполнив цистерну, водитель сел в машину и злобно захлопнул дверцу. Перед тем как уехать, он в сердцах выкрикнул:
– Психопат!
Тубэй повернулся в ответ и, уже имея в виду себя самого, тоже крикнул:
– Психопат!
Поливалка уехала восвояси. Тубэй как-то сразу заскучал. Неожиданно у бордюра ему под ноги попался отвалившийся от туфли каблук-шпилька, он стал пинать его по мере своего продвижения вперед. Рядом находилась стройплощадка. Возводившаяся на ней высотка уже стала приобретать окончательный вид, лишь строительные леса примыкали к ее пока еще бетонным стенам, все это вызывало ассоциацию с похищением голой невесты. Повсюду на земле валялись груды битого кирпича, Тубэй пнул в общую кучу каблук, чем напугал какую-то собаку. Она подняла голову и тщательно облизнула свою грязную морду. Животное вызвало у Тубэя любопытство. Забыв про поливалку, он стал смотреть на собаку, а та на него, – похоже, обе стороны прониклись друг к другу скрытой симпатией. Тубэй решил присесть на корточки, но это почему-то испугало собаку, и она убежала. Пока она перебегала дорогу, в ее освещаемом фонарями силуэте одновременно читались одиночество и независимость. Стояла уже совсем глубокая ночь, огни спокойно и в то же время ярко озаряли пространство. Эта живущая сама по себе собака заполнила собой городскую ночь, став смутным образом городского пейзажа.
В этот момент появилась одетая в кожаную юбку и черные чулки девушка. Она вынырнула прямо со стройплощадки. Между юбкой и чулками у нее оставался некоторый зазор, заметно обнажавший голые ляжки. А поскольку Тубэй продолжал сидеть на корточках, то это ничем не прикрытое пространство оказалось прямо на одной линии с его взглядом. Девушка материализовалась словно из ниоткуда, просто взяла и появилась. Тубэй поднялся на ноги, а она, перевесив сумку через плечо и скрестив руки на груди, оценивающе измеряла его взглядом. С несколько уставшим видом она встала перед ним, перенеся центр тяжести на левую ногу. В ее пылком взгляде без всякой на то причины читался явный лирический настрой.
– У меня нет с собой денег, так что иди.
«Кожаная юбка» переместила центр тяжести на другую ногу, это ее движение выглядело грациозно и обольстительно.
– К чему говорить о деньгах. Ведь главное – это чувства, при чем тут деньги? – с улыбкой произнесла девушка.
Тубэй задрал голову вверх и, глядя в небо, ответил:
– У меня не осталось чувств, так что иди.
«Кожаная юбка» тут же отреагировала:
– Неужто не осталось? Может, тебе их поискать? Поищи, и обретешь.
Тубэй в полном изнеможении ответил:
– Я искал их полночи, насилу успокоился, так что не нуждаюсь я в чувствах.
– Чувства чувствам рознь, может, все-таки попытаешь счастья?
Тубэй развел руками:
– У меня и вправду нет денег, если только в долг?
«Кожаная юбка» несколько расстроилась и, собираясь уходить, сказала:
– Пусть сделка не состоялась, но дружба осталась, значит такова судьба. А если у тебя и вправду нет денег, то будем считать, что это я осталась в долгу.
В полном одиночестве Тубэй стал наблюдать за собственной тенью. Словно преданная собака, она лежала у его ног, свидетельствуя о наличии своего хозяина. Вдалеке послышался свисток поезда, повсюду уже давно царило полное ночное безмолвие. На улицах не было ни одного прохожего и, похоже, уже ни одной машины. Тубэй бесцеремонно вышел на самую середину дороги, вытащил из штанов свое хозяйство и стал мочиться прямо на верхушку собственной тени. Медленно отступая назад, он насвистывал прекрасную непорочную мелодию «Свадебного марша». Передвигаясь под фонарями, Тубэй представил себя поливалкой. Так под покровом ночи он полил улицу – это стало его единственным делом на благо города.План ограничения свободы Тубэя посредством пейджера провалился. Тунань признал, что это только лишние хлопоты, приобретенные за деньги, но кардинально решить проблему могли только деньги. Единственным способом была экономическая блокада, которую часто использовали янки. Разговор между братьями состоялся под утро, в пять часов двадцать минут, когда Тубэй завершил свои ночные скитания и вернулся домой. Тунань дожидался его, сидя на диване, лицо его сильно заплыло и выглядело неестественно. В коридоре послышался звук открываемой двери, кто-то ворочал в замке ключом. Открыв дверь, Тубэй застыл на пороге, не решаясь войти внутрь. Его взгляд пополз вверх от пальцев ног Тунаня и, дойдя до второй верхней пуговицы на его рубахе, застыл. Тубэй вошел в квартиру и трусливо встал перед Тунанем в ожидании приговора. Тунань сказал:
– Что было, то прошло. Я тебя не виню.
Папиросный дым, скопившийся за всю ночь, посадил старшему брату горло, из-за чего в его голосе звучали старческие, рассеянные нотки.
– Это моя ошибка, во всем виноваты деньги, это возмездие, за которое я заплатил слишком высокую цену, а ты тут ни при чем. – Тунань поднялся с дивана и продолжил: – Начиная с сегодняшнего дня я буду оплачивать тебе только минимальные расходы на жизнь, ничего сверх этого ты от меня не получишь. Выкручивайся сам.
Оставив напоследок эту фразу и полную пепельницу окурков, Тунань направился к себе в спальню. Вскоре оттуда послышался его храп. Посреди раннего утра он звучал угнетающе. Тубэй же стоял в гостиной и смотрел на портрет умершего отца. Отец выглядел сурово. Храп старшего брата походил на какой-то закодированный язык отца, которым продолжали пользоваться в их роду. Но Тубэй не понимал этого языка, в этот предрассветный час Тубэй выглядел совершенно непричастным к своему родовому клану. Он вышел из квартиры, подошел к круглому окну на лестничной площадке и стал смотреть вдаль. На востоке небо уже посветлело, но городские фонари еще не погасли. В слабых лучах рассвета огни их поблекли и ослабли. Слой пыли, скопившийся на стекле круглого окна, придавал этому утру и каждому лучику света застарелый, грязный и вялый вид.
Утро в большом городе несло на себе усталость ночного скитальца и было пронизано мраком нереального восприятия произошедшего и каким-то сумрачным настроением. Глядя на это утро в блеклом свете ночных фонарей, Тубэй стал вспоминать родные края и Яньцзы.На следующий день, когда Тубэй приехал в Дуаньцяочжэнь, время уже близилось к вечеру. Стояла поздняя осень, и закат вполне можно было назвать кроваво-красными. В дороге Тубэй продремал больше десяти часов. Уподобившись колесам, его бессодержательные сны крутились и крутились без всякого смысла, периодически повторяясь. Когда он очнулся, то подумал, что за окном раннее утро, но положение солнца на фоне родных ему мест подсказало, что время уже близилось к ночи. Тубэй вышел на выложенную плиткой дорогу. По мере того как его вытянутая тень перемещалась по серо-голубой выпуклой плитке, казалось, что с каждым шагом ее словно отвергают, не давая возможности приобрести устойчивый характер. За несколько месяцев его отсутствия Дуаньцяочжэнь значительно пошел в рост. Повысив свой статус, он вместо поселка теперь стал называться городом. Старое название убрали со всех вывесок, на которых нетерпеливой рукой было не совсем аккуратно выведено броское слово «город». «Город» представлял из себя одну огромную стройплощадку, на которой повсюду раздавались звуки от забивания свай и на которой царил полный беспорядок, предшествующий процветанию. От витающей в воздухе строительной пыли закат приобрел более интенсивную окраску и выглядел как на картине, освещая все вокруг ярко-оранжевым светом. На лицах людей появилось предвкушение городской жизни. Словно от городского банкетного стола или цветов перед больничной койкой, от жителей исходило прекрасное настроение открытости и благоденствия.
Засунув руки в карманы, Тубэй шел по старой улице и по ходу дела обменивался приветствиями с местными жителями. Каждое из кратких и торопливых приветствий приносило приятное удивление. Когда Тубэй поравнялся с электрическим столбом, что стоял у их старого дома, он увидел, что жилище изменилось до неузнаваемости. Дверь отделали алюминием, теперь здесь был ресторан. С двух сторон от входа висели красные фонари, а на стеклянной двери была наклеена ярко-красная надпись «Острый суп малатан», выразительный шрифт которой создавался за счет твердости и жирного написания каждой из черт иероглифа. Тубэй вошел внутрь и тут же наткнулся на официантку. Девушка, говорившая на сычуаньском наречии, предложила ему место за столиком.