За столько лет Линь Хун впервые возвращалась домой своим ходом. Когда она свернула на центральную площадь, только-только начали загораться разноцветные огни. Это было классическое время для города. Именно в это время он выставлял напоказ свои обворожительные силуэты. Неподвижный свет от дорожных фонарей дополнялся спокойным потоком транспортных огней. В их отсвете мерцали, словно рыбки, пешеходы, то прячась, то снова появляясь в пестроте. Линь Хун нырнула в толпу, и у нее вдруг появилось странное ощущение, что она приехала «развлечься в центр». Прогуливаясь по улицам, Линь Хун поймала себя на мысли, что не понимала, где она жила все эти годы. Фраза «жить здесь» под влиянием обстоятельств приобрела значение: «жить в другом месте». Вот и появляется вопрос: где мы все-таки проживаем свою жизнь?
Навстречу Линь Хун шла красивая девушка. Ее юбка, можно сказать, не прикрывала бедра, а, напротив, обнажала все, что находилось под ней, обогащая общее впечатление о ее прелестях. В какой-то книжке было подмечено, что на женщин любят смотреть не мужчины, а как раз сами женщины. Сейчас Линь Хун вспомнилось это утверждение. В отличие от мужского, женский взгляд на женщину рождает более глубинные психические переживания, которые невозможно передать на словах. Все красивые девушки вырастают похожими на Цин Го, они знают, как нужно сидеть, как ходить, все их позы и движения обоснованы и отточены. Линь Хун стала вспоминать собственную пору «девичества», которая целиком прошла в деревне. В те времена она слыла известной красавицей из рядов образованной молодежи. К своей природной красоте Линь Хун относилась как к дикорастущему растению. Без всякого культивирования, пущенная на самотек, ее красота стихийно родилась, а потом так же тихо угасла. Ведь именно так мы воспринимаем процессы, происходящие в живой природе? Линь Хун смотрела на красоток, заполнявших улицу. Их взгляд и походка несли в себе сложную мешанину печали, безысходности и томления. Если сначала Линь Хун вспоминала пору собственного «девичества» в ракурсе самоуспокоения, то теперь она почувствовала удрученность из-за невозможности повернуть время вспять. Жизнь Линь Хун напоминала ежедневную газету, которую можно было публично распространять. Никаких тайн и личной жизни. Линь Хун глубоко вздохнула, отпуская боль. Разноцветные огоньки, которые зажигались вокруг, были так же прекрасны, как ее сердечные тревоги.
Линь Хун всегда относилась к хорошим девушкам. Хорошая ученица в школе, хорошая представительница образованной молодежи, хорошая студентка, хороший корреспондент, хорошая жена, хороший редактор. Все так говорили. Но что значила эта «хорошесть»? Линь Хун почувствовала, что, подобно сну, это слово не имело определенного содержания, оно оборачивалось какой-то непонятной пустотой. Другими словами, это просто была присущая человеку его природная составляющая. Линь Хун сжала свою монетку. Если бы вернуться на десяток-другой лет назад, смогла бы она выбрать путь распущенной девицы, а потом благополучно вернуться в нормальную колею? Снова стать «хорошей»? Было весьма соблазнительно взять и пуститься разок во все тяжкие. Думая в этом направлении, Линь Хун вдруг почувствовала, что прожила свою жизнь напрасно. «Напрасно» – какая в этом звучала безысходность! Глаза Линь Хун заволокли слезы, улица тотчас превратилась в пеструю туманную дымку, потеряв осязаемость. Линь Хун захотелось найти место, где бы она оторвалась на полную катушку, ей захотелось хоть на день превратиться в «плохую» девку, она жаждала этого до смерти.
Линь Хун достала монетку. Выпала решка.
Поезд, на котором она приехала, встретил Чжан Гоцзин. Чжан Гоцзин являлся переходным корреспондентом из братской редакции, после праздника весны [14] он улетел на море. Позавчера ему позвонили из Нанкина. В трубке мобильника он, вопреки всяким ожиданиям, услышал голос главного редактора Линь. Она сообщила, что намеревается приехать и провести здесь «некоторое» время. Чжан Гоцзин громко прокричал в трубку, что она может обращаться к нему по любому вопросу, он все устроит. На это редактор Линь ответила, что приехала она «по личным делам», по ее интонации можно было предположить, что дело было чрезвычайной важности. Она несколько раз попросила не тревожить никого из руководства братской редакции, надеясь, что он справится со всем один. Силясь преодолеть междугородние помехи, Чжан Гоцзин во весь голос заверил, что она может ни о чем не беспокоиться.
Когда Линь Хун появилась на выходе из вокзала, Чжан Гоцзин был уже на месте. Почтительно выразив приветствие, он протянул руку, чтобы взять багаж. Он приехал за ней на новехонькой сверкающей машине; словно в зеркале, в ней отражались щиты придорожной рекламы.
Чжан Гоцзин открыл для главного редактора Линь заднюю дверцу, однако она обогнула машину и, самостоятельно открыв переднюю, проскользнула внутрь. От Чжан Гоцзина не ускользнуло приподнятое настроение редакторши, не в пример тому, как строго она держалась в Нанкине. Ростом Чжан Гоцзин был на голову выше Линь Хун, но обычно это не избавляло его от некоторого страха перед ней. А сейчас от ее хорошего настроения, пропорционально улучшилось и его собственное. Усевшись за руль, Чжан Гоцзин по привычке надел темные очки, посигналил и весело заметил:
– Корейская штучка, еще новенькая, на гарантии.
Линь Хун опустила боковое стекло, высунула локоть правой руки наружу, а левой указала на кнопку кондиционера:
– Прокатимся с ветерком.
Чжан Гоцзин выключил кондиционер и неслышно поддал газу. Сквозь дымчатые стекла очков он видел, как развеваются на ветру синеватые волосы главного редактора Линь. Вдруг Чжан Гоцзина осенило: неудивительно, что сегодня редактор Линь показалась ему другой, – она просто распустила свои волосы. Ведь она всегда подбирала их на затылке, не допуская свободной прически. Настроение у нее и впрямь было приподнятое. Чжан Гоцзин сказал:
– Куда вы желаете направиться сегодня вечером, чтобы отведать морских деликатесов?
Линь Хун, прищурив глаза, смотрела за окно. Не поворачиваясь к собеседнику, она ответила:
– У тебя и своих дел хватает, доставишь меня до гостиницы – и можешь быть свободен.Ее окно выходило прямо на море. Как только она открыла раму, морской ветерок тут же затрепетал в занавесках. На них красовался принт с диковинными листьями тропических растений, которые, казалось, испытывают смертельные муки, изгибая под порывами ветра свои роскошные тяжелые веера. Линь Хун приняла душ и переоделась в белье известной марки «Адель». Она купила его себе перед самой поездкой. Его реклама ласкала слух незнакомыми звуками. Рекламный слоган, написанный черными чернилами на матовом стекле, подсвеченном с обратной стороны солнечными лучами, выглядел броско и в то же время расплывчато: «Адель не в силах утаить завораживающую свободу, выпуская необузданную энергию на волю». Линь Хун вышла из ванной, прикрытая исключительно этими словами. Она прошлась по комнате, сделав несколько кругов. Какие необычные ощущения. Морской бриз так приятно ласкал ее тело, что она практически осязала кончики его пальцев, откуда-то изнутри на нее тотчас нахлынула нежность, без всякой видимой причины, захлестывая ее своим потоком. Линь Хун устроилась прямо перед зеркалом и зажгла сигарету. Вообще-то, она всегда скрывала, что курит, об этом знали только ее муж и сын. Для Линь Хун курение не было серьезным пристрастием, она делала это, скорее, под настроение, или, говоря другими словами, просто желая расслабиться. Сквозь дым Линь Хун тщательным образом оценивала свое отражение в зеркале. Затушив сигарету, она подумала, что пора приступать к действиям. Для начала она решила привести себя в надлежащий вид, который бы приблизил ее к воплощению женственности. Изредка дома Линь Хун пользовалась косметикой, но делала это недостаточно умело, и хотя мужу нравилось, сама она не решалась в таком виде переступать порог. Прежде чем выйти на улицу, она опасливо смывала с себя всю краску, то и дело спрашивая мужа, не осталось ли каких следов. Расстроившись, Линь Хун обычно не забывала добавить: «Естественный вид все-таки более серьезен». На этот раз Линь Хун с помощью макияжа создала, можно сказать, образ «роковой» женщины, которая одновременно стремилась к самореализации, самоуспокоению и самовозмездию вплоть до самоуничтожения. Линь Хун раскрасила себя до броской вульгарности, чтобы в ее намерениях не оставалось сомнений. Она выбрала самые смелые запахи и оттенки, больше подходящие для блудной девицы. Линь Хун с коварной радостью изучала свое отражение, как будто именно там, в глубине зеркала, находилось ее истинное «я», она видела перед собой Цин Го. Эта удивительная находка упорно преследовала Линь Хун, и ей потребовалось длительное время на то, чтобы освободиться от навязчивой мысли. Линь Хун достала трусики с майкой; будь она в Нанкине, она бы никогда не позволила себе белье такого фасона и цвета, принадлежащее к категории недопустимого. Но в настоящий момент Линь Хун дала себе волю жить по своим правилам. Надев комплект, она стала вертеться перед зеркалом, разглядывая себя со всех сторон. Спустя некоторое время она закрыла дверь и вышла из номера. Длиннющий коридор гостиницы естественным образом создавал верный настрой неукоснительно следовать в выбранном направлении. Линь Хун шла по пепельно-серой ковровой дорожке, ее неслышные шаги напоминали шуршание ветра в кронах деревьев. Совершенно одна, она праздно разгуливала в совершенно незнакомом месте, наплевав на всякие рамки приличий. Подвесив на палец сумочку, Линь Хун перекинула ее через плечо, в другой руке сжимая пакетик со сладким замороженным льдом. Она сбросила с себя шкуру главного редактора, решив по крайней мере два дня побыть в образе разгульной девицы. Прощай, госпожа Линь, с возвращением, Линь Хун.
Но едва она спустилась вниз, как увидела в холле Чжан Гоцзина. От неожиданности Линь Хун так и застыла на ступеньках. Ее хорошее настроение, подобно лестнице, все дальше шло на спад, ей стало горько до слез. Тем временем Чжан Гоцзин крутил на указательном пальце брелок от машины, он заметил, как к нему спускается очаровательная женщина, чем-то похожая на госпожу Линь, а потом понял, что это и вправду была она. На какую-то секунду оба уставились друг на