– Зачем ты это сделала? Чего ради?
Линь Хун пружиной соскочила со своего места и, сжав кулаки, визгливо выкрикнула:
– А мне так нравится, я просто мечтала вымазаться в грязи!Сон с широко открытыми глазами
1
Прошло девять лет, Нанкин похорошел. Приехав в город, я увидел, что он и вдаль, и вширь сплошь покрылся бетоном. Из невзрачного он превратился в красочный, из медлительного – в стремительный. Я находился в районе Синьцзекоу, настроение – лучше некуда. В прежние времена здесь одиноко возвышался лишь отель «Цзиньлин», а сейчас он оказался в окружении целого скопления зданий. Дома выросли, а люди, наоборот, стали ниже, однако в наших взглядах появилась надежда и устремленность в будущее. Прекрасное вечернее солнце находилось в самой западной оконечности улицы Ханьчжунлу: удивительно огромное, плоское и яркое. За девять лет солнце словно подштукатурили.
Солнце садилось, и я снова вернулся в Нанкин. Но должен сказать, что в конце улицы Ханьчжунлу я видел не закат, а утреннюю зарю. Мой день начинался вечером, мой рассвет занимался в момент сумерек. Как же прекрасен восход на западе! Словно сестричка.
Я решил направиться к двоюродному брату, возвращаться домой я не собирался. За эти девять лет мои родители ни разу не навестили меня на каменоломне, и слава богу. Мне хоть не придется больше нюхать исходящий от них запах соленой рыбы. Я отбросил окурок, хорошенько отхаркнулся и, сплюнув, отправился на поиски брата. Тут ко мне подошел старичок с красной повязкой на рукаве и, тыча в валявшийся на земле клочок бумажки, сказал:
– Два юаня.
Успев к этому времени собрать во рту еще один плевок, я мило ему улыбнулся. Это хорошо, что он следит, чтобы Нанкин не превратился в пепельницу или плевательницу. Сглотнув накопившиеся слюни, я нагнулся, подобрал свой окурок и забросил в подставленный железный совок. Душа у меня просто пела. И ощущал я себя словно двенадцатилетняя девушка-подросток. Потрепав старика по щекам, потом по шее, я одарил его обезоруживающей улыбкой. От него ничуть не пахло соленой рыбой.
Двоюродного брата дома не оказалось. Мне открыла какая-то незнакомая женщина с ребенком. Жену брата я знал, а эту женщину никогда раньше не видел. Ее малыш весьма подозрительно уставился на меня, а сама она стала спрашивать мое имя. Я заморгал, почувствовав неловкость: я никак не мог вспомнить, как меня зовут. Улыбнувшись, я пояснил:
– Я ищу Цзян Эра.
Малыш, обняв мать за ногу, ловко просунул голову между ее штанин и громко объявил:
– А папа пошел поиграть в мацзян.
Малыш был не промах, в будущем из него выйдет хороший полицейский. В его чертах я увидел смешанное сходство с моим двоюродным братом и этой женщиной. Значит, брат женился заново. Как прекрасна жизнь, даже такой мужичонка и то смог обзавестись новой женой. А раньше такое проделывали только люди искусства. Так, значит, мой брат играет в мацзян, ну и прекрасно. Ведь после игры все обязательно возвращаются домой. Я могу его подождать. У меня есть время. В моем понимании, час или два значили столько же, что одна или две блохи. Ведь что такое время? В зале суда мне взяли и назначили девять лет. Пока меня в жизни сопровождает такая вещь, как время, я и живу не зря. Когда я только попал на каменоломню, мой срок даже дал мне возможность покачать права. Один парень из Сягуаня, не подумав, взял и прямо у меня под носом испортил воздух. Вот тогда-то я и осек его, сказав, что мой срок – девять лет, а не два года, как у него, так что в следующий раз пусть встает против ветра. Этот малый сразу присмирел, как школьница, так что в большинстве случаев время играло мне на руку.
Стоя под фонарем, я делил эту чудную ночь со своей тенью. Она то укорачивалась, то удлинялась. Такие метаморфозы весьма напоминали некоторые физиологические штуки, происходящие в подростковом возрасте. Это радует, но в то же время и напрягает. Той весной, когда я учился на первом курсе, я постоянно ходил с таким ощущением. В этот «стоячий» период я с удивлением обнаружил, что меня внешне привлекают абсолютно все девушки. Ну как такое возможно? Все они казались потрясающими красотками. Я даже консультировался по этому поводу у своего брата, он, парень не от мира сего, тут же выдал мне два высказывания из древних канонов. Первое – «Солнце каждый день новое», а второе – «Древо жизни вечнозеленое». Эти две фразы, словно правила по гигиене, помогли мне проникнуть в тайны моей плоти. Я ощущал, что стал тревожным и страстным. И теперь, когда мой орган наливался кровью и увеличивался, я вспоминал о том, что солнце новое, а древо жизни – вечнозеленое.
Однако девушки вокруг меня становились все более заносчивыми. Выпятив груди, они плевать хотели на мое возбуждение. И я не мог их винить. Если и приходилось кого-то винить, так это моего отца. Этот торговец соленой рыбой неожиданно развернул свой бизнес у нас в университете. Пользуясь статусом родителя, он то и дело наведывался в хозотдел университета, добиваясь у местной столовой «исключительного права на поставку» своего товара. Этому тупорылому мужику неожиданно удалось подкупить заведующего отделом. А что же завотделом? Он метил в члены партии и тем же вечером, имея тысячу пропахших рыбою юаней, отправился к ректору. Ну разве нельзя было подкупить кого-нибудь из партийцев? Отец же решил умаслить кандидата в члены партии. Рыбой провонял весь наш кампус. Моя репутация благодаря папаше-идиоту была полностью растоптана. Этот запах рыбы отец передал и мне, так что чем-либо хвастаться мне не приходилось. Понятное дело, что девушки в моем присутствии проявляли заносчивость. Так мое солнце обрело соленый привкус.
Я стал пропускать занятия. А на улицах было хоть отбавляй нормальных девчонок. Верхом на велике я гонялся за теми из них, которые тоже ездили на велосипедах. Их волосы, щиколотки, грациозная линия работающих вслед за педалями бедер, исходящий от их тел запах – все сводило меня с ума. Порой какая-нибудь необычная красотка могла изменить весь облик улицы, с ее появлением воздух наполнялся какими-то чудесными импульсами, но стоило девушке завернуть за угол, и улица вновь приобретала первоначальный вид и выглядела старой, неустроенной и грязной. Во время моих преследований девушки ни о чем не догадывались. Это было пьянящее, душераздирающее чувство!
И вот я обнаружил ее. На улице, ведущей от площади Барабанной башни к гостинице «Наука», я нашел ее. Теперь первое, что я должен был сделать, – это выяснить время, в которое она обычно проезжала по примеченному участку дороги. Но эта задача оказалась непосильной. Она петляла, словно лисица, а еще неожиданно оборачивалась в мою сторону, подобно змейке. Уголки ее прищуренных глаз чуть устремлялись вниз. Среди всех, кого я преследовал, она была самой изощренной лисицей, самой пленительной змейкой. В тот первый раз, когда она появилась, я осторожно начал свое преследование, пока не поравнялся с ней. Вместе мы съехали вниз по склону, тогда мне казалось, что я и вправду мог уловить прекрасное подрагивание воздуха. Я искоса поглядывал на нее, ветер обдувал ее поднятое вверх личико, уголки ее прищуренных глаз чуть устремлялись вниз, короткие волосы взвихрились, приоткрыв чистый лоб и полупрозрачные ушные раковины. Я решил действовать. Сколько раз мне хотелось что-нибудь предпринять, но постоянно меня что-то останавливало. Застенчивость, уничтожавшая мою храбрость, сделала меня посмешищем для самого себя. Это физически меня очень изматывало. И тогда я придумал один очень изощренный и действенный способ. Я пошел в книжный магазин «Синьхуа», где отдельно подобрал стихотворение и мелодию, после чего соединил их вместе. Таким образом, у меня получилась великолепная любовная баллада. Именно ее я собирался посвятить моей лисичке, моей змейке.
И вот этот волнующий момент наступил. Она снова засветилась на площади Барабанной башни. Я стал нагонять ее. Подъезжая к гостинице, я начал ускоряться, а оказавшись прямо за ее спиной, резко затормозил. В это время на перекрестке загорелся красный свет, неожиданно она заметила меня, выказав некоторое удивление. Я быстро вытащил из-за пазухи заготовленное послание и забросил его в корзину ее багажника. Она взяла листок и, наклонив голову, с умным видом ознакомилась. Не прошло и нескольких секунд, как она улыбнулась и спросила:
– Это мне?
Будто состоявшийся поэт, я утвердительно кивнул.
– Стихи хорошие, музыка тоже. – С этими словами она положила листок в мою багажную корзину и, собираясь отъезжать, повернула голову и добавила: – Но Брамс никогда не сотрудничал с Сюй Чжимо.
Я отупело застыл, готовый провалиться сквозь землю. Я не мог объяснить, зачем совершил такой дурацкий поступок, объяснить это можно только тем, что, когда человек думает в одиночку, в голове у него полное дерьмо. Красный свет загорелся по второму кругу, я пришел в себя и оголтело рванулся вперед. Вся улица разразилась визгом тормозов. Нечего колесам крутиться в этом мире. А ну, остановитесь, вашу мать, расступитесь.
В три часа ночи появился мой двоюродный брат. Посреди опустевшей улицы его фигура несколько напоминала дикого зверя во время ночной охоты. Я подошел к брату, он поднял голову и в некотором ступоре отступил на шаг назад. Продолжая глядеть на меня, брат медленно растянул рот в улыбке. Снова окинув меня взглядом, он обеими руками дважды крепко хлопнул меня по плечам. Я чуть было не расплакался, но все-таки постарался сдержаться. Брат вытащил сигареты, среди глубокой ночи мы закурили, делая одну за другой глубокие затяжки. До наших ушей доносился свист проносившихся мимо машин.
Брат вытащил из бокового кармана куртки пачку денег и, на ходу останавливая такси, сказал:
– Поехали, поехали немного потратимся.
Официантки принесли нам сигареты и выпивку. Сигареты и выпивка – это просто объекты удовольствия, но вместе с ними приходило осознание свободы. Мы выкуривали одну сигарету за другой, по глотку запивая пивом. Это действовало как бальзам на душу. На каменоломне мы зачастую готовы были разорвать друг друга за сигарету или за глоток водки, распуская ради этого кулаки и не боясь пролить кровь. А сейчас у меня вдоволь и сигарет, и выпивки. Мало-помалу они возвращают меня к жизни. Сигареты и спиртное – это наш допинг, мужчинам без этого никуда. С сигаретой в одной руке и с банкой пива в другой, я то запивал за