Итак, я нашел заработок. Мне хотелось поделиться этой хорошей новостью с Ма Ганем. Ведь теперь он мой младший брат, мне хотелось, чтобы он за меня порадовался. Надо сказать, что мне везло. В отсеке, где хранились напитки, хозяин поставил для меня кровать. В ответ на это я предложил ему, что в ночное время буду работать за охранника. Таким образом я сэкономил ему оплату дополнительного работника, а он решил мою проблему с проживанием, что являлось обоюдовыгодным.
Но более важно то, что мне нравилась моя работа. Каждый вечер в ночном клубе творилось настоящее сумасшествие, которое сопровождалось неистовым грохотом музыки и танцами до упаду. Глядя на здешний народ, я вспоминал мой первый день на свободе, когда казалось, что завтра наступит конец света, поэтому нужно оторваться как следует и использовать любое мгновение. Завтра не существовало. Эти люди понимали толк в жизни, мужчины и женщины извивались в единой оргии, у первых от возбуждения до боли ломило в штанах, а вторые, улавливая этот невидимый ритм, в дикой беспричинной радости раскачивали своими бедрами. Словно попавшие на сушу белобрюхие угри или вьюны, они неистово корчились, доживая свой последний день. Они заражали меня. Это было светопреставление, которое надлежало отметить в безумных плотских утехах и мучениях. Завтра не существовало.
Но я не волновался. Я знал, что после этого конца света все-таки наступит следующий день. Светопреставление творилось и сегодня, и завтра, и послезавтра. О чем мне было волноваться? Облаченный в полицейскую форму, я стоял, раздвинув ноги на ширину плеч и заложив руки за спину. Среди всех посетителей ночного клуба я был самым приличным наблюдателем «сегодня». И с помощью униформы я охранял это «сегодня».
Свое дело я выполнял неплохо. Как-то вечером мне удалось доказать хозяину, что деньги он мне платит не зря. Примерно в первом часу ночи между столиками номер пять и номер тринадцать разгорелась потасовка. Четверо парней и четверо девушек ругались с компанией из четверых парней и пяти девушек. Я их не понимал, ведь они попали считай что в рай, и я не понимал, что еще можно делить в раю. Сразу столько мужиков пришло сюда с такими красотками, ну и здорово же им жилось, можно себе представить. В полночь вся мужская энергия должна сосредотачиваться на женщинах, но никак не на пустых разборках. Но у этих все было наоборот. Парни засучили рукава. Тут подошел я и, протиснувшись в центр, усмирил дебошира за пятым столиком. С улыбкой на губах я заявил:
– Браток, я только что спустился с гор, мне не просто дается мой хлеб. Сделай одолжение, устрой мне выходной.
А потом я схватил за руку задиру за тринадцатым столиком и обратился к нему с просьбой не вынуждать меня применять силу, поскольку мне не хотелось бы снова возвращаться в горы. Я несколько раз сделал акцент на слове «горы», что обеспечило мне успех в применении элементарных мер пресечения. Иногда то, чего ты стыдишься, может оказаться твоей сильной стороной, ассоциируясь с солидностью, яростью, силой и в конечном счете с успехом. Разрулив ситуацию, я возвратился к барной стойке. Выпятив грудь, я пару раз кашлянул и встал в привычную позу: руки за спину, ноги на ширине плеч. Теперь я уже проникся тем смыслом, который имел в виду хозяин, когда говорил «вид что надо». Этот «вид что надо» пронизал все мое существо, при этом дышалось мне приятно и легко, я испытывал настоящее удовольствие. Мой короткий ежик внушал авторитет, я выглядел твердым, сильным и несгибаемым. Мне бы выбежать в туалет, чтобы там втихаря просмеяться. Но я этого не сделал, а только принял невозмутимый вид. Как бы мне хотелось, чтобы рядом сейчас оказался Ма Гань. Глядя на меня, он бы увидел, какой статный, суровый вид у его «спасителя», и стоит он прямо, словно копье.
Ма Гань с кем-то разговаривал по телефону. Когда я подошел к нему ближе, он лишь мельком взглянул в мою сторону. Похоже, он меня не признал, поэтому продолжал обсуждать свои дела. Вдруг Ма Гань наклонил голову и, продолжая удерживать трубку, уставился на меня. Закончив разговор, он встал, его губы застыли в том положении, в котором он произнес последней звук.
– Занят? – спросил я.
Ма Гань никак не отреагировал, а только подвинул мне офисный стул, предлагая присесть. Ма Гань был вежлив, но былого радушия уже не проявлял.
– Ма Гань, пойдем выпьем, – предложил я.
Наконец Ма Гань засмеялся и спросил:
– Ты работаешь полицейским?
Ничего не ответив, я потащил его в бар, где мы были с ним в прошлый раз. Мы даже сели за тот же столик, только теперь поменялись местами. Мне хотелось, чтобы Ма Гань смог увидеть в зеркале мой вид со спины. В этом мире Ма Гань больше, чем кто бы то ни было, воспринимал меня как личность. И раз уж так, то мне не хотелось разочаровывать моего братишку. Ради Ма Ганя я должен обрести самый солидный вид. Некоторое время мы сидели молча. Ма Гань особой радости, как в прошлый раз, не проявлял. Меня это несколько озадачило. Я наполнил рюмку Ма Ганя и обратился к нему:
– Ма Гань, братишка, я обманул тебя.
Я опустил голову, не желая смотреть ему в глаза, и продолжил:
– Ма Гань, братишка, я не полицейский, я охранник в ночном клубе. Я был осужден на девять лет и только-только вышел на свободу. Так что я обманул тебя, братишка.
Когда я поднял голову, то увидел, что Ма Гань как-то очень странно смотрит на меня. Но, увидев мои глаза, он тотчас переменился в лице и по-дружески улыбнулся. Сказать по правде, я боялся, что он станет презирать меня. В этом мире Ма Гань больше, чем кто бы то ни было, воспринимал меня как личность, и я боялся, что он станет презирать меня. Ма Гань – человек чести, он так хорошо отнесся ко мне, и, конечно, лучше бы я не раскрывал ему своих карт. Но поскольку Ма Гань в прошлый раз раскрыл передо мной свою душу, я стал бы последним ничтожеством, если бы не сделал то же самое.
Ма Гань поднял рюмку и чокнулся со мной, и в этот момент с моего сердца словно камень свалился. Ма Гань прямодушно сказал:
– Ну, давай выпьем.
Потом Ма Гань начал рассказывать про свой бизнес. Я совершенно в этом не разбирался, но если бы не разговор про дела, у нас бы осталась только тема про то событие в детстве. А мне про это не хотелось вспоминать больше никогда в жизни. Мы общались очень долго, но уже без прежнего запала. Когда мы прощались, мне от чего-то стало тяжело на душе, не выразить словами почему.
4Я оставил у двоюродного брата два плотно запечатанных конверта с просьбой передать их моим родителям. Уже несколько дней я таскал с собой эти двадцать тысяч юаней. Сначала я решил оформить вклад в банке. Однако охранник несколько раз взглянул на меня, отчего я смутился. Я не понимал, почему он так смотрел на меня. В результате, прогулявшись по холлу, я вышел из банка ни с чем. Несколько дней я не находил себе места, пока не принял твердое решение. Я посчитал, что раз уж Ма Гань был готов отдать мне двадцать тысяч за то, что я спас ему жизнь, то и мне, видимо, надлежало презентовать эти деньги своим родителям, которые дали мне жизнь. Так я, по крайней мере, душевно успокоился. Пока эти деньги находились у меня, это было моей головной болью. Так или иначе, я нашел себе место, которое меня кормило, вся жизнь у меня впереди, так что заработать я еще успею. Брат взял мои конверты и положил на телевизор. Он не спрашивал об их содержимом, сам я ему тоже ничего не сказал. И даже если бы он набрался храбрости узнать, что внутри, то никогда бы не поверил, что там лежит двадцать тысяч. Однако мне было непонятно, зачем брат принуждал меня навестить родителей. От таких разговоров мне становилось не по себе. Я хочу сказать, что торгаши соленой рыбой ничего хорошего из себя не представляют, пусть даже речь шла о моих родителях. Эти люди обладают нечеловеческой выносливостью. Вы можете противостоять в этом мире кому угодно, но только не вздумайте тягаться с продавцами соленой рыбы. Иначе они всю жизнь положат на то, чтобы доказать свое преимущество. Они считают, что все окружающие – это продавцы свежей рыбы. «У меня-то рыба соленая, а вот у тебя – свежая, посмотрим, кто кого!» Мои родители постоянно так говорили, именно этим они руководствовались, когда стращали других. В отношение соленой рыбы можно сказать, что каково ремесло – таков и характер, каково ремесло – такова и судьба. Они уже уподобились этой соленой рыбе, которая даже в своем неживом состоянии была тверже, чем кусок льда. Словно рыба, открыв рты и округлив глаза, они бросали алчные взоры на прохожих. Единственная управа на них – это держаться от их вонючей рыбы подальше. Так что если захотел отведать соленой рыбы, то лучше покупай свежую, только заодно не забудь прихватить соль.
Однако двоюродный брат настаивал на своем. Свалив передо мной в кучу все до единого подарки, которые я принес его жене и сыну, он сказал:
– Если тебе не нужны твои старики, то, может, и брат уже не нужен?
Я отодвинул от себя подарки и неясно промычал:
– Все понял.Бизнес в ночном клубе начинал идти как надо только с половины десятого вечера. Поскольку я все равно был свободен, то помогал проверять на входе билеты. Работающим здесь проституткам билеты не требовались. Ведь на них держался весь клубный бизнес. Мы обходились с ними со всей любезностью. Однако сегодня я не пошел стоять на входе, поскольку был не в духе. Меня удручал этот рыбный запах, от которого я даже мысленно не мог избавиться. Я стоял в одиночестве у римской колонны и внимательно следил, когда же появится Сяо Саньцзы.
Нужно признать, что я чересчур ею увлекся. Мы с ней еще ни разу не общались. Попав на каменоломню, я дал себе клятву, что больше никогда не проявлю перед женщинами слабину. Однако клятвы обычно бывают напрасны, и даем мы их потому, что не можем с чем-либо справиться. Клятва – это постыдный импульс, пресекающий наши желания. Я не хотел клеиться к Сяо Саньцзы вовсе не из-за клятвы, а просто из-за своей отсталости. Я переживал, что вдруг ударю перед ней в грязь лицом. Ростом Сяо Саньцзы выдалась совсем маленькой, но была симпатичной. А самое главное – мне нравилось ее имя. Оно идеально сочеталось с ее обликом и звучало по-семейному тепло, словно она являлась младшей сестрой [20] .