Счастье где-то бродит по дороге
И приходит снова на порог.
Надо только, чтоб на том пороге
Не погас заветный огонек.
Я влюблен в эту песню, как в девушку. Стою, смотрю в окно. Разумеется, ничего не вижу. Стекло обмерзло. На улицу глядит просто матовый квадрат. Я перестаю чувствовать время…
Но вдруг песня обрывается. Скрипит одна дверь, потом другая. На снег выпрыгнул большой пушистый кот. В пролете двери я вижу девушку. Она в длинном обшитом мехом халате. Она нерешительно смотрит, словно не знает — спросить ли, что мне нужно, или уйти, закрыв дверь. Наконец она решается:
— Вам кого?
Она произносит только два слова. Но я сразу угадываю тот мягкий бархатистый голос, который я слышал за окном.
— Мне… — Я внезапно заволновался. — Я от полковника Донского. Мне…
— Вас прислал папа? — спросила она, и на лице ее мелькнуло что-то похожее на радость.
— Он прислал белку, — пояснил я.
— Белку?!
Я кивнул головой и протянул вещевой мешок, И в эту секунду мне вдруг ужасно сделалось жаль и себя, и белку, и все на свете…
— Ой! Я вас морожу, — смутилась девушка. — Проходите.
Белка, белка. Лучше бы тебя не ловили…
Не знаю, зачем я прошел в дом. Натопленная комната. (Я замечаю, что сделался чувствительным к температуре.) Уютная, чистая. Сиреневый свет падает на высокую постель, на ковры с пряничными домиками. На диване лежит гитара. У дивана девушка. Волосы у нее светлые, волнистые. Слегка подкрашенные губы и ресницы. Она не решается предложить мне сесть и беспомощно стоит у дивана. Я смутил ее своим видом. Он у меня неважный. Прошлой ночью я подпалил шинель. И теперь запросто мог наследить в чистенькой комнате. Я три дня не брился и не мылся. Флюс разделал меня лучше всякого карикатуриста.
Я заспешил. Развязал мешок. Белка выпрыгнула. И начала с любопытством разглядывать комнату. Девушка вскрикнула от восторга. Потянулась к белке. Белка прыгнула на диван, а оттуда на стеклянный сервант с посудой. Фарфоровая статуэтка — девица с обнаженными ногами — качнулась, упала на пол.
— Не прыгай! Сиди смирно! — пригрозила пальчиком хозяйка и повернулась ко мне.
— Лиля, — протянула она руку.
— Слава, — ответил я, но руки не подал. — Знаете, я не мыл их трое суток…
Я решил поразить ее откровенностью. Она улыбнулась.
— Умывальник в коридоре.
— Спасибо. Но я не смею стеснять вас…
Не трудно представить мою физиономию во время этого «великосветского» обмена репликами. Лиля засмеялась. И уже совсем просто взяла меня за плечи и вывела в коридор.
— Снимайте шинель. Вот умывальник… Я напою вас горячим чаем с малиновым вареньем. Вы любите малину? Здесь ее уйма. Я собирала…
Губы у нее были, наверное, лучшие в целом мире.
— И потом вы просто обязаны помочь мне поймать белку. Не то она перебьет всю посуду.
Чай с вареньем. Варенье в розетках с хрустальными цветами. Сопит электрический чайник. Лиля подкладывает мне пирожки, а я, забыв о приличии, уничтожаю их с волчьим аппетитом.
Белка по-прежнему сидит на серванте. Она закрыла глаза. Она спит. Может, ей снится лес…
А мне лес ни к чему. Я захмелел от горячего чая. Я сижу на стуле и пью чай из горячего блюдца… Я смотрю в красивые глаза Лили. Они голубые. В них что-то чувствуется, желанное и близкое… С такой девушкой можно быть счастливым.
— Нет, это не счастье, — вдруг говорит Лиля. Может, она читает мои мысли? Я слышал, есть такие способные люди. Но в данном случае едва ли. Просто я потерял нить разговора. Задумался.
— Здесь очень скучно, — говорит Лиля. — Как в монастыре. Мать зовет меня в Ленинград, а мне не хочется ее видеть. И папе так одиноко… Единственное, что меня утешает, — это рисунки.
Лиля снимает с этажерки альбом и кладет его передо мной. Акварель! Этюды простенькие, но с настроением. Смотришь, и очень хорошо делается…
Я говорю это Лиле. И еще говорю, что рисует она чудесно и что это надо послать куда-нибудь в журнал.
— Не стоит, — говорит Лиля. — Этой осенью я поступала во ВГИК.
Я говорю, что после армии тоже куда-нибудь поступлю.
Потом она предлагает:
— Давайте я вас нарисую…
И тут я вижу в зеркале чье-то красное, пухлое лицо. И вспоминаю, что это я.
— В таком виде… Нет. Мне пора, — спохватываюсь я.
— Сидите, — тоном, не допускающим возражения, говорит Лиля.
— Но мне действительно пора в санчасть… Меня будут искать.
— Я приду к вам завтра, — сказала Лиля. — Только вы не брейтесь.
— Если это нужно для искусства…
Я поднялся. И как-то машинально взял с дивана гитару. Я немного играю на гитаре. Прошелся по струнам. И стал наигрывать мелодию песенки, слышанной мною за окном. И Лиля стала негромко напевать.
Счастье где-то бродит по дороге
И приходит снова на порог…
Ей очень идет обшитый мехом халат. И вот эта задумчивая улыбка. Хорошо быть молодым и иметь жену блондинку.
Приходит соседка. За спичками.
— Спички в коридоре.
Соседка с любопытством смотрит на нас. Надо уходить. Лиля больше не задерживает меня.
Белка остается на серванте…
Попутчица
Я завидую ребятам, которым все в жизни ясно и понятно. Это, наверное, потому, что не принадлежу к их числу, что лишен способности предвидеть, склонен путать и впадать в ошибки.
Я раскрыл дверь и влетел в санчасть, словно у меня выросли крылья. Сестричка в белом халате и в белой косынке подняла голову. И я замер от неожиданности.
Черные волосы. Глубокие глаза. Маленькое личико с узким подбородком.
— Маринка!
Да, это была та самая девушка, с которой я познакомился в поезде по дороге в Ленинград. Мы тогда долго болтали с ней в тамбуре. Она угощала меня семечками, я ее мороженым.
— Слава. — Она растерялась, покраснела, но, вне всякого сомнения, обрадовалась нашей встрече.
Я шагнул к ней и обхватил ее за плечи. Но она смутилась в моих объятиях. Мне сделалось неловко. Я понял, что больше никогда в жизни не обниму ее вот так, запросто, как могу обнять Истру или Асирьяна.
— Как ты сюда попала, Маринка?
— Я всегда жила здесь.
Она хлопала длинными ресницами и нескладно прятала руки.
— Отлично. Докладываю, рядовой Игнатов в ваше распоряжение прибыл.
— Порядок прежде всего, — сказала она, играя в начальника, как мы, мальчишки, когда-то играли в Чапаева. — Снимите шинель. Я запишу вашу фамилию. Потом примите ванну…
Она хмурила брови, но глаза у нее были совсем не злые, и, прикусив кончик языка, старательно водила ручкой в книге больных. Записав фамилию, имя, отчество, год рождения, она тяжело вздохнула и, посмотрев на меня, совсем дружески сказала:
— Тебе нужно побриться…
— А может, нет, Маринка, — возразил я, вспомнив наставления Лили.
— Посмотри в зеркало, ты похож на… — Маринка запнулась.
— Раз я похож на… Я побреюсь.
— Вот и хорошо. А пока я приготовлю ванну.
Она оставила дверь открытой. Я слышал, как журчала вода и Маринка напевала какую-то веселую песенку…
Я побрился, принял ванну. Надел халат, безобразный. как и все его больничные собратья.
— Врач придет утром, — сказала Маринка. — А пока пополощи рот шалфеем. И прими аспирин и пирамидон…
— А может, мне нельзя принимать пирамидон, может, он мне противопоказан…
— Пирамидон всем можно, — убежденно ответила Маринка, — тонизирующее средство.
Маринка присела на край койки.
— Я думала, мы никогда не встретимся… — сказала она.
— Так не бывает… Если люди чего-то очень хотят, судьба обязательно идет им навстречу.
— Ты болтун, — улыбнулась Маринка.
Потом она взглянула на часы и заявила:
— Пора спать…
— Не уходи, — попросил я.
И она осталась. В палате лежал еще один больной. Но он давно спал, завернувшись в одеяло. Бледный свет луны падал сквозь замерзшие окна на стены. И лицо девушки (я лежал и смотрел на нее снизу) казалось мне таинственным и красивым.
Я взял ее руку. Маринка нагнула голову. Глаза ее блестели. И тогда я поднес ее руку к своим губам. Маринка выдернула руку и убежала.
«Обиделась или нет?» — гадал я.
…Меня разбудил шум за окном. Гудели машины… Я поднялся с постели… Наступал рассвет. Холодный воздух врывался в распахнутую форточку. Свет фар бил в окна, и окна плыли по стене, по потолку и потом исчезали в дальнем углу комнаты. Слышались отрывистые команды. Полк возвращался с учений.
Утром пришла Маринка, принесла термометры.
— Доброе утро, — сказала она. И улыбнулась.
Не обиделась, значит.
— Сейчас придет врач, — предупредила она. — Как твой флюс?
Однако бессовестный флюс пропал без всяких лекарств, словно воздух больницы сам по себе оказался целебным.
В палату вошел врач, крупный мужчина с выправкой строевого офицера. Он заглянул мне в рот. Сказал:
— Будем удалять.
Я понял, речь идет о моем зубе. Прищурив глаз, врач щелкнул меня в челюсть и спросил:
— Больно?
Я кивнул головой.
— Хорошо, — удовлетворенно заметил он и щелкнул вторично.
— Ой! — вскрикнул я и едва не укусил его за палец.
— Но, но… Оставьте троглодитские замашки, — недовольно пробурчал врач.
Потом он смотрел второго больного. И, наконец, ушел…
Я ждал Маринку. Но она не появлялась до завтрака.
— Маринка, ты забыла, что существует наша палата, — печально заметил я.
Она легко сжала мою руку, И тут же, словно испугавшись этого жеста, покраснела.
— Мне всегда бывает плохо после завтрака, сказал я.
— Хорошо. Я прослежу за вашим здоровьем, товарищ больной, — шутливо пообещала она.
Я ждал Маринку после завтрака. И она пришла. Но пришла хмурая и сказала, что меня ожидают гости. На мой вопрос, какие гости, она вымолвила:
— Накрашенные…
И демонстративно хлопнула дверью.
Я спустился вниз. В приемной сидела Лиля. На ней была темная шубка и такая же шапочка. Из-под шапочки выбивались светлые волосы. Прихваченные морозом, они казались отлитыми из золота. Она поднялась мне навстречу и разочарованно сказала: