Вглядываюсь в громадный зрачок, пытаясь угадать в нем то, чем изобилуют полные драматизма рассказы бывалых глубоководников: тупую жестокость, животную злобу. Но… Из темной глубины живого зеркала на меня глядит что-то ошеломляюще печальное и трогательное… Это правильно, когда говорят, что взгляд спрута напоминает взгляд человека. Взгляд спрута казался мне странно осмысленным.
Щелкнул переброшенный Боллом рубильник. Овал акварина осветился жемчужным сиянием. Кальмар молниеносно выгнул щупальца и отпрянул далеко назад. Теперь, в свете прожекторов, вижу его целиком. Веретенообразное, похожее на ракету тело – сейчас оно было кирпично-красного цвета – имело в длину что-то около четырех метров, а вместе со щупальцами, пожалуй, и все восемнадцать. Угрожающе вытянув ловчие щупальца (его, должно быть, ослепил внезапный свет), кракен[17] минуту висел над илистым дном, ундулируя[18] ромбовидными плавниками. Затем растаял за пределами освещенного пространства.
Из-за округлого края четвертого бункера появились две жуткие тени и пронеслись мимо – вероятно, кальмары из того же рода гигантов-архитевтисов, что и первый. Однако их размеры произвели на меня удручающее впечатление: если верить собственным глазам, в «территориальных водах» станции свободно разгуливали тридцатиметровые монстры. Где гарантия, что это еще не самые крупные экземпляры?..
– Мне не приходилось иметь дело с этими тварями, – сказал за моей спиной Болл.
– Мне тоже, – признался я. – У Мадагаскара я видел кракена, всплывшего на поверхность, но то был какой-то мелкий полудохлый экземпляр.
– По словам прежних наблюдателей, здесь они водятся в изобилии.
Скверно, подумал я и ощутил пренеприятный зуд в левом плече. Память о черноперых акулах Красного моря… С тех пор я как-то недолюбливаю изобилие.
Болл щелкнул пальцами, рассмеялся. Начинается…
Осмотрев пистолет-пневмошприц, я вылил содержимое двух ампул в стальную обойму, проверил давление в кислородном баллончике и разложил все это хозяйство перед собой на столе. В кончиках пальцев я тоже начинаю ощущать покалывание. То ли еще будет.
Сижу и жду. Рядом в кресле корчится Болл. Восьмую инъекцию нам сделали одновременно, но у него это начинается раньше. Я вижу, каких усилий стоит ему сдерживать «смех».
Собственно, это не смех, а очень неприятное, болезненное состояние, которое сопровождается позывами к беспричинному неудержимому хохоту, начисто лишенному всяких эмоций. Беспричинность пугает и злит, но ничего поделать не можешь – смеешься.
– Нет, Грэг, невыносимо… – произносит Болл сквозь сжатые зубы.
Грэг?.. Ну да, он переврал мое имя.
– Терпение, Свен! Каких-нибудь двадцать минут…
Главное сдержаться, тогда все-таки легче. Но Болл не сумел. Захохотал как безумный. Громко, болезненно, страшно. Стоит только начать…
Он нашел во мне хорошего партнера. Мы хохотали до слез, до колик в груди. Едва удерживались в креслах, изнемогая. Постороннему наш идиотский дуэт мог бы показаться забавным. Для нас это была пытка.
– К черррту!.. – прохрипел Болл, почему-то по-русски.
Он, покачиваясь, подошел к одному из мешков, ударом ножа распорол водонепроницаемую оболочку, запустил руку в прореху. Вынул бутылочку виски, плеснул в стакан мне и себе.
– Пей. Помогает.
О том, что спирт помогает, я знал: вопреки строжайшему запрету врачей некоторые глубоководники считали этот способ подавления «люциферова смеха» наиболее действенным. Что ж, попробую хоть раз, была не была!
Я быстро почувствовал усталость. Действует…
– Остальное – в жертву богам, – сказал я, перевернув бутылочку вверх дном. Остаток виски вылился на пол. – Наш винный запас можно считать исчерпанным, не так ли, Свен?.. Ну, что же вы молчите?
– Не беспокойтесь, Грэг, мне удалось захватить всего лишь одну. Специально для этого случая.
Хотелось бы верить.
Я посмотрел на часы и взял пневмошприц. Болл стянул через голову свитер. Легкий щелчок – и на его загорелой спине появилась еще одна розовая точка. Девятая. На жаргоне глубоководников девятая инъекция называется «поцелуй Эвридики». Поэтично, но слишком много иронии. Я передал шприц Боллу.
Увидев мой красноморский шрам, он тихо присвистнул:
– Полдюйма от сонной артерии… Когда-то вам, коллега, повезло.
Он прав, тогда мне действительно повезло… Я выпрямился и одернул свитер.
Этот шрам всегда привлекал внимание подводников. Из-за своей характерной серповидной формы. Не спрашивали кто – и так понятно. Спрашивали – где, как и когда. И я отвечал. Не потому, что любил поговорить на эту тему, а потому, что должен был отвечать: среди разведчиков моря такая информация ценилась. И вероятно, поэтому мои ответы были не столько живописны, сколько академически бесстрастны: место, время, прозрачность и освещенность воды, биологический вид акулы – словом, полный перечень тех обстоятельств, при которых подводная смерть нанесла человеку нацеленный в горло удар, промахнувшись всего на полдюйма. Но сегодня я был бы не прочь увильнуть от беседы.
– Черноперая? – спросил Болл.
– Да… Откуда вы знаете?
Он – не смутившись:
– Будем считать, угадал.
Угадал… Они с Дуговским наводили справки – факт. Мне, разумеется, нет до этого дела, но хотел бы я знать, на кой ляд «международникам» такие подробности? Вооруженные девизом: «Все пронюхать, все предвидеть, все предугадать!» – экспедиционные штабы их института умудрялись довольно регулярно садиться в лужу едва ли не в каждом из своих начинаний. Вот как теперь, с Дюмоном и Пашичем…
Болл разобрал пневмошприц и устало завалился в кресло напротив.
– Поздравляю, – сказал он, поднимая ноги на стол.
– Спасибо. Однако мне не совсем понятно – с чем?
– Промежуточный цикл завершился… Через восемь часов мы опять станем рыбами.
Я промолчал. Разговаривать не хотелось. И он это, кажется, понял – глаза хитровато сощурились.
– Грэг, я расскажу вам одну историю… Можно?
Что-нибудь ослепительно героическое на фоне обязательно мрачных, если не жутких, событий… Придется слушать.
– Случилось это, – начал он, заложив руки за голову, – где-то в рифовых водах микроархипелага Дахлак. Кстати, вам не приходилось там бывать?
– Приходилось. Очень живописные воды.
– И, как утверждают аквалангисты, едва ли не самые опасные в акватории Красного моря.
– Что значит – опасные?
– Имеется в виду необычайное коварство дахлакских акул, среди которых…
– Вздор, – перебил я, разглядывая рисунок на его подошвах. – Выдумки невежд, новичков, спортсменов-любителей и… не знаю кого там еще.
Ну времена! – подумалось мне. Опытный глубоководник, пелагист-вертикальщик, ангел тьмы, наконец, уж если бравировать нашим жаргоном, – совершенно не знает верхнюю воду. Впрочем, разделение труда среди подводников в последнее время становится модным.
– К сожалению, – сказал Болл, – я почти не работал с аквалангом.
– А я начинал с акваланга и говорю вам, что все это вздор. Вы поверили бы россказням о коварстве глубоководных акул?
– Нет, мне хорошо известны их повадки. Но я столько наслышан о верховодных.
– Занятный фольклор, не правда ли? К счастью, всего лишь фольклор. Акулы, даже верховодные, – назойливые, любопытные твари, с которыми следует быть настороже, и только. По-моему, такие понятия, как свирепость, кровожадность, коварство, неприменимы к животному миру вообще.
– Простите, Грэг, а шрам на вашем плече – тоже фольклор?
– Гм… Скорее маленькое ротозейство с драматическими последствиями. Я устанавливал на дне гравитометр и, увлекшись работой, порезал плечо о коралловый куст. Запах крови взбудоражил акул… Но даже в этом случае они атакуют только потому, что запах крови рефлекторно связан у них с представлением о еде.
– И вы хотите меня убедить, что это никак не свидетельство их кровожадности?
– Ведь точно с такой же «кровожадностью» мы атакуем аппетитно поджаренный бифштекс.
– М-да… – огорченно произнес Болл. – Рассказ не получился. Жаль. Я хотел рассказать об одном подводнике, который был ранен акулой во время изыскательских работ в районе знаменитого теперь подводного месторождения нефти и газа.
– Дахлакского месторождения?
– Да. Это по программе экономического сотрудничества, Грэг, между вашей страной и…
– Припоминаю. А как звали подводника?
– Он был ранен в плечо, – продолжал Болл, пропустив мой вопрос мимо ушей. – Тогда он сделал то, что на его месте не каждый бы сделал. Он увел за собой обезумевшую от запаха крови стаю акул подальше от работающих в воде товарищей… Представляете? У него практически не было шансов спастись: следом клубилось кровавое облако, а в руках – ничего, кроме короткого копья… Его фамилия Соболев.
– Вот как! Странное совпадение.
– Совпадения, – поправил Болл. – Черноперая, рана в плечо и, наконец, ваша фамилия.
– Свен, а вы уверены, что это был именно я?
– Конечно. А вы не уверены?
– Ну если даже фамилия… Только это произошло не в рифовых водах Дахлака, а у побережья одного из крохотных островков Суакина. Но, несмотря на маленькую географическую ошибку, я должен сделать вам комплимент: вы – мастер угадывать.
Болл усмехнулся:
– Вы думаете, я получил все эти сведения от Дуговского? – Он вдруг помрачнел. – Нет. Просто мне запомнилось то, что однажды рассказывал Пашич.
Пашич… Пашич… Вилем Пашич… Нет, акванавта по имени Вилем Пашич я раньше не знал.
– Не ройтесь в памяти, Грэг. Он знал вас заочно.
– Тогда зачем весь этот разговор?
– Мне захотелось выяснить, тот ли вы Соболев.
– Угум… А если мне захочется выяснить, тот ли вы Болл?
Он поднял брови. На лбу – глубокая складка мыслителя.
– Вы хотите сказать, что я с вами неоткровенен?
– Мы с вами никак. Кто в этом виноват, не знаю. Может быть, я… Ладно, спокойной ночи, Свен.