– Вот и все… – закончил я, сделав на последнем слове рассчитанное заранее затяжное, но твердое ударение.
– Вот и все… – чуть слышно сказала она, повторив мою интонацию.
Я протянул ей сверток. Белые пальцы Ружены безразлично ощупали целлофан.
– Что здесь? – спросила она.
– Ласты. Его… Это традиция.
Она помолчала.
– Игорь, – сказала вдруг, – вы опытный врач. Вы хирург. Это было очень больно, но сразу и… видимо, навсегда.
Она все поняла: мой приезд, мое намерение объяснить все до конца и ей, и себе, мой умышленно беспощадный рассказ и даже заранее рассчитанное ударение… Что ж, быть может, так лучше. У нас обоих возникла необходимость переступить чудовищную грань по эту сторону непоправимого. Но я сделал это чуточку раньше, она же делает это сейчас. И я пытаюсь помочь. Я знал: такие тяжелые раны умеет лечить только время. А я – лишь в роли его ассистента…
– Смотри, Томашек! – раздалось где-то рядом. – Они еще стоят! Я говорила, что это счастливое место!
Зазвенел, удаляясь, девичий смех.
Смеются… И правильно делают. Для них мы с Руженой – просто влюбленные. Они и не знают, что между нами лежит океан человеческих судеб. И хорошо, что не знают… пока. Потому что у них тоже будет свой океан. И мне хочется, чтобы в этом их океане было поменьше штормов, ураганов, а больше попутного теплого ветра счастливых свершений. И если в безднах новых миров у них появится надобность в крике, то пусть этот крик будет криком победы и торжества. Им дано все: суша и море, планета, солнце, вселенная, мир, ошеломительно большой, глубокий, беспредельный. Так не забудьте же собственных слов: «Это счастливое место! Не вздумайте ссориться, люди!..»
Я взглянул на Ружену. Она смотрела в вечернюю мглу над заливом. Там плыли огни уходящего в море пассажирского лайнера. Я с грустью подумал, что вот сейчас должен оставить ее и уйти.
– Игорь, – сказала она. – Расскажите мне о себе…