И тогда вперед выступил Черный Человек шабаша. Он запел — ломким, до странности лишенным тембра голосом, и подхватили остальные:
Именем невыражен, неназван во плоти,
Старый мой Владыка, о хозяин темноты,
Силою холодною, невиден и несвят,
Силой одержи его с макушки и до пят,
Темный мой Владыка, что древен и могуч,
Попираешь землю ты, главой касаясь туч,
Слово твое — камень, и плоть твоя — как тень,
Гнев твой — словно ночь, и радость твоя — день,
Слушай, о Владыка, приближенного мольбу…
Что только не примерещится — свет факелов будто заколебался, померк…
— Покарай, Владыка, того, кто зло замыслил и учинил слуге твоему 'Эрне-ст'а Сиграму.
— Rentum tormentum! — подхватил хор.
— Покарай его силой своею, именами Цернунн, и Балор, и Бараббас.
— Rentum tormentum!
— Да не будет ему ни света, ни любви — ни мира, ни покоя — ни счастья, ни радости — ни воздуха, ни жизни!
— Rentum tormentum!
Меня пробрала дрожь. Проклятие! Не в смысле «мать твою, падла!», а настоящее, старомодное, добротно наложенное проклятие. А уикканские проклятья имеют забавное свойство сбываться. Можете считать это суеверием, но я пару раз имел случай убедиться в этом — со стороны, конечно. Вот и проверю на собственной шкуре, насколько действенна их так называемая магия.
Господин принял от склонившегося Черного меч — длинный, прямой, с темным клинком и серебряным эфесом.
— Жертву Господину! — приказал Черный вполголоса.
Принесли жертву — человеческое тело, видимо, не куклу, а быстророжденный клон, распяли на алтаре, усыпанном хлебными крошками. Были еще какие-то действия, ритуалы, но я не запомнил их.
— Именем тайн бездны, — тихо говорил Рогатый, и толпа ловила каждое слово, — пламенем общины, силой запада, молчанием ночи и святым обрядом я исполняю ваше желание. Кабие ааазе хит фел мелтат.
Как-то внезапно толпа распалась на пары. Молча и сосредоточенно участники улеглись на покрытый сброшенными ранее плащами и соломой пол и принялись совокупляться. Я написал бы «заниматься любовью», но это выражение тут не подходит — чтобы его употребить, нужна любовь или хоть приязнь. Ведьмы и ведьмаки занимались работой.
— Кабие ааазе хит фел мелтат, — повторял Господин, и каждая из яростно дергающихся пар шептала: — Мы работаем для погибели… Мы работаем для погибели…
«Никогда в жизни не видел такой бездарной групповухи», подумал я, едва слышно хихикнув. От усмешки мне сразу полегчало. До чего же дойти надо, чтобы превратить самое светлое из человеческих занятий в муторный ритуал? Не-ет, дамы и господа, мне с вами не по пути.
Накачка длилась минуты три. Потом, словно по неслышной мне команде, пары одновременно расплелись с коротким стоном неудовлетворенного желания, а Господин вонзил меч в грудь жертвы.
— Дело сделано, — звенело у меня в голове, — дело сделано, было черное, стало белое. Дело сделано, дело сделано…
— Радуйтесь! — Прозвучало это как приказ, и приказ был исполнен в точности. Ритуал завершился, и больше детей Рогатого не сдерживало ничто, кроме белой черты на полу.
Я не стал смотреть на неформальную часть шабаша. От тяжелого, сладкого запаха благовоний меня уже тошнило, а похабные сцены мало волновали (хотя кое-что могло бы представлять интерес для специалиста. Я, например, и предположить не мог, что гипертрофированный орган Рогатого имеет какое-то функциональное применение). Гораздо больше меня волновал Дэймон Аббасон в его естественном облике.
Выскользнуть из сумрачного «места радости» и найти в пустых куполах комнату магистра для меня не составило труда, хотя я едва успел вовремя — приближалась полночь, шабаш завершался, круг вот-вот должен был быть разомкнут, чтобы пляска не продолжилась и на следующие сутки, и тогда коридоры рега наполнятся усталыми колдунами, разбредающимися по домам. А в комнате мне оставалось только ждать.
Когда дверь, наконец, открылась, мои часы показывали половину первого ночи. Я дружески помахал вошедшему уикканцу бластером и указал на низкий пуфик — кресло я занял сам, и уступать не собирался.
— Присаживайтесь, senor Аббасон, — дружелюбно предложил я.
Уикканец осторожно опустился прямо на пол.
— По какому праву?.. — прорычал он хоть и яростно, но не слишком громко.
— Офицер Макферсон, полиция лунного самоуправления, — представился я вежливо. — Хочу задать вам несколько вопросов.
— Дела веры не относятся к ведению полиции!
— А с чего вы взяли, что меня интересуют дела веры? — Да, жалок тот, в ком совесть нечиста! — Пришел я к вам… почти как частное лицо.
— Провалитесь вы в девятый ад Саваофа!
— Невежливо, сеньор. — Я поднял бластер и демонстративно увеличил мощность. Теперь, вздумай я выстрелить, мне не понадобится даже прицеливаться — ком плазмы спалит все, что зацепит хоть краем.
— Вы не посмеете. — Похоже, Аббасон не слишком верил своим словам.
— Посмею, — успокоил я его. — Или вы думаете, что я примчался к вам из Моря Облаков для милой дружеской беседы? Меня интересует Эрнест Сиграм — помните такого? Вижу, что помните. Кто он? Где проходил репрографию? Что такого пытался скрыть своей смертью? Только не убеждайте меня, что он случайно довел себя до метаболического истощения.
— Вы ничего не узнаете, — ответил Аббасон. Я отметил для себя, что, несмотря на страх, он держится спокойно… нет, не то слово — уверенно! — Ничего.
— У вас довольно интересный предрассудок, — произнес я, запуская руку в карман. — Сидите смирно.
Я нагнулся вперед и всадил в его щеку заряд гипнарка прежде, чем он успел опомниться. Уикканец слишком поздно сообразил, что я делаю. Он начал трансформацию, глаза его вспыхнули золотом ярости — и погасли, когда наркотик проник из кровяного русла в мозг.
— Сидеть, — приказал я. Приподнявшийся было Дэймон плюхнулся обратно на мягкое покрытие. — А теперь рассказывайте подробно. Кто был главным в общине — вы или Сиграм?
— Вопрос задан некорректно, — лениво произнес Аббасон.
Вот недостаток гипнарка — пациент отвечает только на заданный вопрос, как примитивный сьюд, и, чем сильнее воля допрашиваемого, тем, как правило, короче его ответы — лгать он не может, а говорить не хочет.
— Какова была роль Сиграма в общине?
— Он служил управителем.
— Управителем чего?
— Связей.
— Связей с кем?
— Не знаю.
От-так-так!
— Почему не знаешь?
— Блок памяти.
Чтобы снять репрограммный, внедренный в самые глубокие слои личности запрет, нужен полный комплект гипнургической аппаратуры — при условии, что вскрытие блока не сотрет вообще все воспоминания пациента, оставив у меня на руках мускулистый овощ. Я растерянно пошарил по карманам. Гипнокорректора у меня там, разумеется, не завалялось. Были, правда, мушки в ассортименте, включая совершенно нелегальные, но если я попытаюсь накачать Аббасона обезволивающим выше бровей, это может плохо кончиться.
Тупик.
Попробуем зайти с другого конца.
— Какова твоя роль в общине?
— Я — Господин! — Даже гипнарк не выдавил из уикканца гордости. Я никогда не понимал психологии искренней веры. Этот человек всерьез полагает, что является воплощением Рогача 'Эрне вне зависимости от напичкавших его организм косметических аугментов, и это придает ему сознание собственной значимости, какого мне не добиться, даже соверши я двенадцать подвигов Геракла (хотя что там за подвиги — в основном зверушек ломать).
— Какова роль в общине… э… — Я попытался вспомнить. — Джеймса Слончевски?
— Он Черный.
— А Ирейн Квилл — Госпожа?
— Да.
Меня всегда интересовало, является ли такая иерогамия одновременно и светским браком. Все уикканцы, с которыми я пытался заговаривать на эту тему, тут же поднимали жуткий скандал с обвинениями в оскорблении чувств верующих — на этой почве у них вообще паранойя — но внятного ответа мне добиться так и не удалось. Я потратил секунду, подавляя искушение спросить у Аббасона. Ему-то сейчас не отвертеться….
А вообще картина складывается до отвращения нестандартная. Мы имеем классическую троицу руководителей общины, возглавляемую, как водится в черной уикке, Господином (у белых на первом месте жрица, но двое ее ближайших сподвижников всегда мужчины). И к этой слаженной команде примазывается четвертый, остававшийся без места в иерархии, но именуемый тем не менее верховным жрецом.
— Было такое, чтобы Сиграм воплощал Рогатого? — поинтересовался я, осененный внезапной догадкой.
— Нет, — выплюнул уикканец. — Никогда.
Час от часу не легче. Получается, что досье, которое мне составил Вилли, врет как политик. И еще — что за община такая, что в ней все руководство выменяно? Конечно, уикканцев привлекают отдаленные колонии именно потому, что здесь не так жестко соблюдаются законы о био — и психонормах, у нас на Луне оборотничество вообще ненаказуемо. Но в мозгу Сиграма судмедэксперт нашел следы предельной репрографии, у Аббасона стоит блок памяти…
— У Черного и Госпожи тоже стоят блоки памяти? — поинтересовался я.
Аббасон кивнул.
Как весело. Мелькнувшая было мысль оставить неразговорчивого Господина в каталепсии и наведаться к его коллегам сгинула, не оформившись до конца.
— Блок поставлен до вашего прибытия на Луну? — забросил я пробный шар.
— Нет, — прохрипел уикканец.
Ладно. Поиграем в двойную угадайку — мало того, что я не знаю, получу ли ответ, но даже не представляю, какие следует задавать вопросы.
— Почему умер Сиграм? Не хотел раскрывать тайну? — брякнул я наугад.
— Да, — неожиданно отозвался Аббасон.
— В чем состоит тайна?
— Блок памяти.
— Почему Сиграм стрелял в меня?
— Это был не Сиграм.
Я поперхнулся.
— А кто?
— Неизвестно.
— Опять блок памяти? — сыронизировал я.
— Нет. — Действительно не знает.
— Тогда какого… — я чуть не сказал «дьявола», но вовремя осекся, — он бегал по Городу с гаузером наперевес?!