– Я не говорю, чтобы ты прощала. Просто прояви чуткость к женщине, которая потеряла всю свою семью.
– Я свою тоже теряла!
– Ну, знаешь. Это не про…
– Ну заканчивай, заканчивай – и больше меня не увидишь. Никогда!
– Я тебя услышала.
– А ты?! Какого хрена ты всё это устроила? Сначала ведет себя так, будто даже не хочет меня замечать, а теперь говорит мне не уходить и проявляет заботу, как будто я о ней просила или нуждаюсь. Чего ты хочешь?!
– Чего я хочу?
– Да, чего ты хочешь для себя?
– Будь я мужчиной, ты бы никогда меня об этом не спросила. Мужчина тебе скажет, что жизнь свою готов пожертвовать ради дела, даже глупого, и больше никаких вопросов. Конечно, ему зададут вопрос о причине, но больше донимать не будут. Может, мир, который они хотят создать, – это мир, в котором хочу жить я, и всё.
– А вы со своей водяной феей что, правда третесь своими ку?
Нсака шумно вздыхает:
– Надо же. Сто семьдесят и три года, а в глубину не больше двадцати. У меня есть мужчина. Пока ты не спросила, где он, скажу: он сейчас в стране гиен, потому что кое-кто потребовал долг. Кроме того, моя работа – это моя работа, и он мне в ней не нужен. И кстати, если б я держала в руке хоть бычий хер и при этом сосалась с его двоюродным дедушкой, тебе-то какое дело? Оплату нам утроят – если это всё, что для тебя имеет значение.
– Ну-ка не разговаривай со мной через губу, тогда и я не буду, – прикрикиваю я.
На душе немного легчает: пусть она думает, что я здесь только из-за денег.
В коридор вбегает настоятельница.
– Пропала сестра, – озабоченно сообщает она. – Звать Летабо.
– Вот те раз, – вырывается у меня. – Давно?
– Не знаю. Уходила пешком.
Подбегает еще одна божественная сестра.
– Да, точно Летабо, – подтверждает она. – Она здесь уже дольше, чем принцесса, но до сих пор держится как чужая. Помощница по кухне, но готовить ужин не явилась. Комната пуста, а в одном углу какие-то беловатые пятна.
– Понятно. Пускаюсь по следу.
– Мы сможем ее перехватить до подхода к Фасиси, – говорит Нсака.
– В Фасиси она не пойдет.
Я не трачу время на растолковывание, что эта женщина явно попытается не попасть в поле зрения часовых, а те пятна – птичий помет. Она держала у себя голубя. Или ворону.
– Седлаем лошадей, – говорит Нсака.
– Здесь нужно что-то побыстрее лошади.
Мы в небе быстрее, чем всполох лихой мысли, я и та караульщица на спине нинки-нанки. Ветер – не ветер – не раз вздымал меня в небо и переносил в прыжке через целые пролески, но здесь, на спине дракона, ветрище хлещет так, что забываешь, зачем ты в воздухе, и сам воздух холодней, чем белая грязь и застывшая вода в горах, со встречным напором, упругим и хлестким как буря. Глаза, если открывать их широко, от ветра вмиг застятся слезами. Я жмусь к караульщице крепче, чем мне бы хотелось, но она этого не замечает. Под нами валуны мышц более мощных, чем у слона или носорога, а также чешуя, озаренная последними отсветами заката. Нинки-нанка издает пронзительный вопль. Караульщица дергает поводья, что зверь воспринимает как команду на взмахе крыльев подняться выше в небесную стынь. Через плечо этой амазонки я вижу невероятную шею дракона с толстым гребнем чешуи, увенчанную рогатой головой.
Из фыркающих ноздрей рвутся султаны черного дыма; позади меня хлещет по воздуху хвост, вытянутый далеко назад. Меня охватывает озорной восторг. Я не прочь повыделывать на спине этого фантастического зверя кульбиты, если бы не голос в голове, напоминающий, что сейчас шалости в сторону: мы вылетели не за этим. Мне хочется спросить амазонку, привычно ли ей летать налегке на спинище такого исполина; я бы, наверное, так и сделала, если б не причина, по которой мы вылетели. Я думаю сказать, что не мешало бы спуститься ниже, и тут нинки-нанка сам падает в отвес так, что я чуть не вскрикиваю, а мы ныряем всё ниже и ниже, пока не оказываемся на высоте буквально в два человеческих роста над землей, взбивая тучу пыли. Тропа здесь всего одна и местами так узка, что не проедет и маленькая повозка. В Манте каждый клочок ткани, лоскуток кожи или шерсти белые, так что ни за что не сольются с чем-нибудь тусклым или темным.
– Я ее не вижу, – говорю я.
– Предоставь это Нингири, – отзывается амазонка. – Он видит тепло, особенно у добычи.
Я хочу что-то сказать, но слова застревают в горле. Сейчас мы почти касаемся земли, но при этом мчимся так, что земля, камни и туман сливаются в размытую рябь.
Нинки-нанка опять издает вопль. Я крепче хватаюсь за амазонку, прямо перед тем, как дракон поднимается и, дважды крутанувшись вокруг себя, мчится над небольшим оврагом. Там становится видна та самая Летабо – несется как угорелая, а затем пытается спрятаться за высоким камнем. Амазонка натягивает поводья, как наездник на лошади, и дракон взмахивает крыльями, чтобы замедлиться. Летабо снова пытается бежать, но нинки-нанка выпускает на ее пути струю пламени.
– Где птица? – сверху кричу ей я.
– Взлетела, и нет ее! – кричит та в ответ. – Слышишь меня? Взлетела и улетела!
– К кому?
– Будь я такой дурой, он бы меня не послал.
– Ты и есть дура: взяла и сказала, что «он». Кто этот «он»?
Она поджимает губы и отводит взгляд с таким видом, будто разговор окончен. Я киваю амазонке, и та поощряет нинки-нанку приблизиться к ней. Летабо отползает назад, но, запнувшись, падает. Дракон опускает голову прямо перед Летабо и издает такой вопль, что на ней пузырем вздувается одежда. Летабо кричит, а нинки-нанка пыхает ей зноем в лицо – так, для острастки. Та снова в крик.
– Меня послали двое старейшин. Это они стоят за всем, даже за именем.
– То есть ты и не Летабо.
– Какая мать нарекла бы так свою дочь? Они рассудили, что настоятельница подумает: тот, кто меня так назвал, назад меня точно не потребует. Ее такие привлекают.
– Сначала «он», затем их уже двое, а теперь и вовсе «они». Говори, женщина, или дракон для начала сожжет тебе руки!
Нинки-нанка плотоядно урчит. Он меня понимает, к тому же для него попахивает ужином. Он снова придвигается к Летабо.
– Уберите его от меня!
– Он похож на того, кого можно сдвинуть?
– Птица давно улетела. Сейчас с этим уже ничего не поделать!
– Зато можешь кое-что сделать ты – рассказать всё как есть. Учти, повторять свое предложение я не буду.
– Один – какой-то толстяк по имени Белекун. Второй отличался молчаливостью. По размышлении мне кажется, что он не походил на старейшину, больше напоминал воина. Одежды всегда черные, никаких синих или синих с черным. Было видно, что толстяк от него нервничает. Тот черный и дал мне ворону, чтобы я, если увижу со стороны женщины, которую вы зовете принцессой, какие-нибудь странности, сразу выпустила птицу.
– Без сообщения?
– Если бы им было нужно сообщение, они бы послали женщину, которая умеет читать и писать.
– Значит, странности? И какие?
– Есть ли что-либо более странное, чем монахиня с огромным животом?
– Ты лжешь.
– Я могу лгать с этой… этим созданием, которое на меня вот так смотрит?
– «Странность» может подразумевать что угодно. Им нужно было бы разъяснение. Ты использовала какое-то слово или символ?
– Я говорю…
– Ворона в Фасиси доберется к исходу ночи. Будешь продолжать в таком же духе – до рассвета вряд ли дотянешь.
– Я нарисовала палку! Палочку с брюшком-каплей и точкой внутри.
Аеси. Возможно. «А если не он, то кто еще?» – спрашивает голос, похожий на мой. Как мы забрели так далеко, не учтя, что за ним может стоять целый легион? Глаза, уши и носы нюхачей повсюду, даже за пределами так называемой священной плевы Манты!
– Я почти и не думала, что она будет с кем-то из нас даже разговаривать, памятуя о чистопородности своей крови перед нами, простолюдинами. Но я всё поняла по тому, как она кричала при родах.
Больше у Летабо вызнавать нечего, хотя она сама постепенно разговаривается и рассказывает, какую беспечную жизнь вела, будучи простой воровкой, до того как к ней заявились этот пахнущий насилием толстяк, а с ним молчун в черном – убийца, пропитанный смертью. А она всего лишь воровка, и всё, чего хочет – держаться подальше от того, что грядет против всех вовлеченных и той вахалы, что вот-вот разверзнется.
– Я даже не знаю имени той женщины! Я не…
Она не замечает, как я незаметно киваю нинки-нанке. Тот изрыгает струю пламени, которая зажаривает мерзавку быстрее, чем она успевает ахнуть. Дракон начинает поглощать свое жаркое.
План действий таков. Мальчика мы отправляем с Нсакой к Басу Фумангуру, который через два дня после того, как мы выпускаем голубя, откликается тайным женским эве, означающим: «Придите, придите сейчас». Но если наш голубь долетает до Конгора за два дня, то их до Фасиси долетает за один. Принцессу мы препровождаем в Долинго, независимую страну синекожих, которая не находится под властью Короля Фасиси, хотя он и любит говорить об обратном. По словам Нсаки, она, Королева Долинго, поддерживает наше дело. «Мы будем женщинами вместе», – заявляет она в послании, отправленном две луны назад с бултунджи, гиенами-оборотнями Лесных Земель.
Только в двух других королевствах есть королевы, и уклад там не похож ни на что, ведомое нам, даже на легенды и слухи об этом, которые бытуют в южном буше. О гигантской стране с цитаделью на вершинах гигантских деревьев, и со всевозможными караванами, фургонами, повозками, дверями, лестницами, лазами, банями и окнами, которые действуют сами по себе.
– Я слышала, до Долинго больше, чем луна пути. А королева и без того в существенной опасности.
– Если по суше – да, но вы отправляетесь по реке, – говорит Нсака.
– Всё равно держаться незамеченными всю дорогу не получится. Вороны летают по любому небу, и голуби тоже.
– Весь путь по реке, Соголон, мы идти не собираемся, – говорит Бунши. – Вниз до Миту нас по Убангте доставит Чипфаламбула.