– Не приходи сюда с какими-то небылицами и без упоминаний, что те демоны выглядели точь-в-точь как она, – вставляю я. – Или она, наверное, опустила это в своем рассказе?
– Она сказала, что это омолузу, гуляющие по крышам демоны теней. А Бунши не тень, она…
– Вода. Я уже слышала.
– Бунши не прорастает с потолка, – сердится Не Вампи.
– Бунши прорастает везде, где только может просочиться.
– Она не из тех!
– Она из тех, кто уберег для нового рождения Аеси; ума не приложу, откуда в тебе такое упрямство. Я видела ее своими собственными глазами – или ее сродницу.
– Ты будешь дослушивать остальное или нет? – теряет терпение Нсака.
– Ладно, выкладывай, – киваю я.
– Итак. Басу кричит семье, чтобы они разбегались, а сам хватает единственного, к кому тянутся руки, – годовалого сынишку Сестры Короля. Рабыня бежит к жене, но омолузу изрубают их в куски. Детей приканчивают быстро, но не из милосердия, а лишь потому, что с малыми расправляться проще. Потом берутся за рабов в зернохранилище, убивают всех, кроме Басу с ребенком. Он подбегает к Бунши, чтобы она их спасла, но прямо за их спинами по потолку черной тенью мчится омолозу.
«Обоих вас я спасти не могу! – восклицает Бунши. – Отдай ребенка мне, если хочешь, чтобы он жил!»
«Тебе не следовало привозить его сюда», – печально молвит он и бросает малыша. Хотя нет, неправда; передает его с рук на руки бережно, как свое собственное чадо.
«Я был ему отцом», – молвит он с печалью.
Мальчику тогда был годик, может, чуть больше. Бунши превращает свой палец в коготь и вспарывает себе живот, чтобы запихнуть туда ребенка как в утробу. Басу Фумангуру был храбр до конца, но при нем не было оружия. У нее же был нож, который их режет…
– Потому что вы все одна шайка.
– Тихо. Перебить их всех она бы не смогла, поэтому ретировалась через окно.
– Самый отважный поступок, на который она способна. А в большинстве случаев она и вовсе забивается в угол и там пересиживает с удрученным видом.
На этом истории, казалось бы, конец, но Нсака этого не произносит.
– И всё это было три года назад? – спрашиваю я.
– Это еще не всё, – говорит Не Вампи.
– Бунши отродясь не была ни воительницей, ни охотницей, ни защитницей, ни убийцей. По логике, в тот момент она должна была позвать тебя, но ты не услышала от нее ни слова, верно? Эта дура, похоже, обратилась к тебе только тогда, когда всё было уже безнадежно.
Теперь молчит уже Нсака.
– Так она здесь? Эй! Ну-ка выйди, зараза! – говорю я.
– Почему ты ее так ненавидишь?
– Да перестань, я уже слишком стара, чтоб кого-то ненавидеть. В лучшем случае то, что установилось между нами, – это безразличие.
– Как скажешь. Ты всё еще винишь ее в том, что она помешала тебе убрать Аеси, хотя это была не она.
– Похоже, у нее никогда не вызывали восторга и мои новые попытки, – усмехаюсь я.
– Помешать тому, чтобы он родился заново? Может, ты просто живешь слишком долго. Вы всё никак не устанете от своих нудных споров. Аеси уже не в силах изменять умы так, как раньше, она тебе это говорила. А ты всё ищешь перемен, какой-то справедливости, восстановления династической линии. Ты пойми, даже она не остановит правду, когда та раскроется.
– Это почему же?
– Ведь и Аеси по-своему чтит порядок вещей.
– Каким это образом?
– Погрешность в династической линии исходит не от него. Ты читала гриотов? Назначение Аеси лишь в том, чтобы прислуживать власти, и хочешь верь, хочешь нет, ему всё равно какой. Ему всё равно, кому он служит, но как только он оказывается там в услужении…
– Я тебе не верю.
– Мне все равно. Позвать тебя было, как всегда, идеей водяной феи.
– А я знаю, зачем она это сделала и почему продолжает обращаться ко мне.
– Должно быть, из-за твоих сотен лет добрых дел.
– Если бы! Она приходит ко мне только тогда, когда уже слишком поздно или когда все, кто был передо мной, терпят неудачу.
– Ты имеешь в виду меня? Меня никто и не звал. Мальчика я исправно доставила. Но ведь есть чем гордиться, когда тебя зовут только после того, как все остальные сдались и выдохлись. Молодец, прапрабабушка! – подмигнув, улыбается Не Вампи.
Я вижу в ней всю невысказанную обиду, накопленную против меня. «Да оставь ты ее, и дело с концом!» – хочу я сказать, но не могу.
– А ведь историю ты так и недосказала, – говорю вместо этого и жду.
– Ах да. Бунши относит ребенка к одной слепой, которая живет там же в Конгоре. Мальчик всё еще грудничок, и она берется вскармливать его грудью. Она была одной из немногих в стране, кого не уличили в ведовстве.
– Вот и ладно.
– В том-то и дело, что неладно. Муженек избил ее до полусмерти за то, что она взяла без его разрешения сосунка, и продал его торговцу сразу, как только договорился о цене.
– Она бесподобна, эта твоя водяная. Особенно в точности своих суждений о характерах.
– Фея-то здесь ни при чем, похерила всё слепая кормилица.
– Хорошо хоть, что его продали не в Малангике.
– Нет, не там. Ты ушла прежде, чем я успела сообщить, что обыскивать Малангик нет смысла. Мальчика он отвез на невольничий рынок в Пурпурном Городе, недалеко от озера Аббар. Это было как раз, когда Бунши прислала ко мне весточку. Я отследила мальчонку до некоего торговца благовониями и серебром, который рассчитывал продать дитя далеко на востоке; там за маленьких смуглых мальчиков дают золото. Пока я его искала, узнала, что караван уже успели разграбить наемники, на границе Миту и Темноземья. Кто-то налетел на него как буря и всех поубивал.
– Митуиты ворье обычно незлобивое, – удивляюсь я.
– Это были не митуиты и даже не грабители, потому что ничего не тронули: ни серебра, ни мирры, ни даже мускуса. Забрали только мальчика и кое-что еще. Мертвецы смотрелись как самые старые старики, – произносит Нсака, глядя на меня, и спохватывается, боясь обидеть единственную старуху в этой комнате. Она имеет в виду, что они выглядели так, словно кто-то высушил их досуха.
– До шелухи? – спрашиваю я, а она кивает. Кто-то будто прокалывал им грудь и высасывал всё до капли. Все слезы, кровь, желчь, соки, костный мозг – всё, что питает тело для жизни, оставив только кожу да кости. Даже кожа превратилась из кофейной в пепельную, а глаза стали блеклыми и умолкшими, как у оглушенных войной. Может, именно поэтому, хотя все были мертвы, от них не пахло тленом. Наемники говорили, что то место пахло так, будто на него вот-вот обрушится гроза.
– Ты теряешь время, не договаривая мне всей правды.
– А что я должна говорить?
– Импундулу никогда не летают одни или с себе подобными.
– Я не сказала, что это был импундулу.
– А я и не спрашиваю. Импундулу, если с кем-то странствует, держится всегда впереди всех; всех, кроме своей ведьмы. Когда ей от него польза, она его приманивает, а так он резвится сам по себе. Не все тела там были найдены, включая мальчика. Единственная причина, по которой он может быть жив, – он стал хорошей приманкой.
По лицу Нсаки видно, что она мне не верит.
– Ты хоть раз пересекалась с одним из них? – спрашиваю я.
– Я не…
– То есть нет. Потому что, если б ты с ним когда-нибудь пересеклась, тебя бы сейчас здесь не было.
– Куда уж мне до Соголон, самой бедовой женщины на свете.
– Никогда не встречала того, кто бы отнял у меня это право.
– Мы так с тобой далеко не уедем. Что ужасного в этом импундулу и почему ты думаешь, что некоторые тела пропали?
– Потому что дело в птице-молнии. Вампир на зависть всем вампирам, снежно-белый красавец с гривой как у коня, и только вблизи видно, что это не волосы, а перья. Белизной подобен облаку и белее альбиноса, у которого кровь всё равно течет близко к коже. Из каких они мест, никому не ведомо, потому что на месте они не задерживаются, умело скрывают свои следы и всегда в пути. Так они и странствуют, перемещаясь из одного места в другое, извечно в поисках следующего сердца, чтобы вырезать его из груди, и следующего тела, чтобы выпить из него кровь. Едва завидев жертву, он настраивает против нее ее же разум так, что ночь для нее превращается в день, и только она не знает, что белое одеяние на нем – это крылья. Среди жертв в основном женщины, но есть и дети и мужчины. Кого-то он убивает, кого-то меняет, но всех насилует. Однако жутче всего, это когда он в порыве ярости действительно превращается в птицу, ибо от одного лишь взмаха его крыльев грома достаточно, чтобы разрушить стену, а молнии – чтобы поубивать всех, кто за ней прячется.
– Ты когда-нибудь его убивала?
– Никогда. А вот его ведьму однажды да.
– Тут ему и конец. Что ж, тогда это не так уж сложно.
– Это его, наоборот, освободило, и он целую луну не давал житья одной деревеньке между Маси и Нигики, налетая туда ночами. В один из тех налетов он попытался утащить из хижины дитя, схватив его за ноги. Мать схватила первое, что подвернулось под руку, и швырнула в импундулу. Это оказался светильник, налетчик улетел весь в огне. А наутро люди прямо на берегу реки нашли обгорелого дочерна мертвеца с крыльями, но уже без перьев. За все годы я слышала примерно о двадцати импундулу, но их явно больше. Видимо, не всеми ими помыкают ведьмы.
– Сердца были вырезаны не у всех жертв.
– Напоминаю: он не странствует в одиночку, не ходит только с другими импундулу. Был такой Обайифо, покидавший перед нападениями свое тело, но они меж собою рассорились. Кроме того, импундулу убивает не всех. Некоторых он обменивает.
– Ты такого встречала?
– И дожила, чтоб рассказать тебе.
– В бедовости Соголон нет равных.
– Он уже напился достаточно, так что нападать на меня не собирался, а с ним путешествовала одна девчушка. Она и подбивала женщин открывать ему свои двери. За поиски той девчушки мне заплатила ее мать.
Коротко скажу: тот импундулу растлил разум девчушки всего-то за четверть луны, а мальчонка Лиссисоло в лапах у нечисти уже целых три года. Я не говорю Нсаке, что найденное нами в итоге не будет уже ни ребенком, ни сыном, ни тем более Королем. Я видела ту дочурку, которая за пять ночей познала желание, хищную похоть и, еще не став девушкой, сделалась ублажительницей вампира. Все мои потуги усовестить нечестивую парочку вызывали лишь смех. Так что Лиссисоло королевской власти не видать.