– Я про запах. Несет так, будто шагаешь через болото.
– Вот я и вижу, что ты через него прошла, – усмехается он. – Ишь, какие коряги на голове.
Нсака вслед за Леопардом идет к столу и возвращается с миской слив. Слуга предлагает барышнику чашу с ягодами. О’го по-прежнему подпирает крышу, а Леопард уминает остатки мяса окапи. Я выписываю в воздухе три нсибиди – просто так, на всякий случай.
– Мы теряем время, – говорю я.
– А оно твое, чтобы терять? – язвит Следопыт.
– О, наконец-то нашел.
– Нашел кого?
– Кого-то себе по плечу.
– Верно. Здравый смысл подсказывает мне уйти, но зачем разочаровывать моего пушистого друга после стольких трудностей, которые он прошел, чтоб меня разыскать. А ты откуда, старуха? Вон вижу, чертишь в воздухе руны. Должно быть, что-то дурное тебя преследует.
Я думаю подсказать, какую часть дохлой свиньи ему для начала нужно трахнуть, но тут рассказ начинает работорговец:
– Друзья, скажу вам всё от сердца и по уму. Вот уже три года, как похитили одного мальчика. Он тогда еще и ходить не научился, а выговаривать мог разве что «няня» да «мама». Стащили его прямо из дома, ночью. При этом не взяли больше ничего и выкупа ни разу не требовали. Может быть, его продали в Малангике – я то место знаю не понаслышке, – но сейчас он по возрасту уже не годится, чтоб быть употребленным ведьмой. Жил этот мальчик в Конгоре, у своей тети, и вот его однажды ночью украли, мужу тети перерезав при этом горло. Вся их семья, включая одиннадцать детей, перебиты, – говорит он и замолкает. Видимо, для пущей значимости. К Нсаке я поворачиваюсь, пожалуй, с единственной мыслью – «чего это он так врет?». Та кивает и пожимает плечами, после чего оборачивается поглядеть, смотрит ли за ней Волчий Глаз.
– Конгор – это только начало, но может стать и концом, – продолжает барышник Амаду. – Отправиться можно с первыми лучами солнца. Для тех, кто поедет верхом, будут лошади, но лучший путь – это по Белому озеру, затем в обход Темноземья и через Нижнюю Убангту. А как прибудете в Конгор…
– Пропавших мальчиков ты берешь в рабство, а не спасаешь. Кто он тебе? – задает вопрос Леопард, буквально срывая его у меня с языка. Хорошо бы, если б он еще спросил, почему Конгор – это конец. Нсака знает, что я пристально на нее смотрю, поэтому в мою сторону не глядит. Но на меня пытливо смотрит Следопыт.
– Мальчик? Сын друга, который почил, только и всего. И я ищу его спасения, – говорит Амаду.
– Мальчик, скорее всего, мертв, – говорит Следопыт.
– Тогда я ищу справедливости, – говорит Амаду.
– А я бы искал более внятных ответов, работорговец. Почему ребенок рос у тетки, а не у матери?
– Я как раз собирался сказать. Мать его и отец померли от речной болезни. Старейшины сказали, что отец удил рыбу не там где надо и выловил ту, что предназначалась повелителям воды. Бисимби, что плавают под водой и стоят там на страже, наслали на него хворь, а с него она передалась матери мальчика. Отец был мне старым другом и сообщником в моих делах. Его состояние принадлежит мальчику.
Леопард подходит к работорговцу и принюхивается. Нсака и слуга невольно сжимают рукояти мечей.
– Не умеешь ты врать, Амаду, а вот я знаю, как отличать плохое от хорошего. Когда человек говорит неправду, слова плюхаются комьями грязи туда, где должна быть ясность, но полностью она не замутняется. Так что кое-что из сказанного тобой может быть и правдой, но мути очень уж много. Всё, что ты сейчас сказал, ты три ночи назад рассказывал мне по-иному, – говорит Леопард.
– А потом и мне, – говорит Следопыт.
– Правда не лжет! – ерепенится работорговец.
– Только очень уж меняется. Я верю, что есть мальчик и что он пропал, а если пропал давно, то его уже нет в живых. Я даже верю, что ты взаправду хочешь, чтобы он нашелся. Но четыре дня назад он, по твоим словам, жил у домохозяйки, а сегодня ты говоришь «тетя». К той поре как мы доберемся до Конгора, она, глядишь, сделается уже обезьяной-евнухом. Ты как думаешь, Следопыт? – спрашивает Леопард.
– Да что я. Что думаешь ты, старая ведьма?
– Я думаю, лучше слушать не отвлекаясь, – отвечаю я.
– Верно сказано! Ни прибавить, ни убавить! – обрадованно кивает Амаду.
– Зачем тебе такая многочисленная подмога? От остроума О’го до мощи старухи – всех собрал. Гляди, как бы не запутаться, – остерегает Следопыт.
– Сад-О’го, ты слышал? Тебя назвали тупым, – вставляет шпильку Нсака.
Это выманивает из угла великана, и он, стараясь не топать, грозно близится к Следопыту.
– Я, наоборот, сказал, что ум у тебя острый! Вы же все это слышали! – смеется тот, осмотрительно пятясь и вытягивая из-за спины топорики. Леопард чутко припадает к полу. Нсака стоит рядом со слугой, и оба сжимают рукояти своих клинков. О’го стоит в задумчивости.
– Если это засада, я порву тебя прежде, чем он расколет твою тыкву, – говорит Леопард.
– Да кому ты нужен, – усмехаюсь я.
Собравшиеся принимают кто чью сторону. О’го стоит в одиночестве. Мне всё это начинает надоедать.
– Просто не знаю, как в одной каморке может помещаться столько болванов! – срывается у меня в сердцах.
– Это ведьма – да не знает? Ты в своем роду, должно быть, редкостная. А по виду так точно ведьма: одежда из телячьей кожи, сама пропахла травами, отварами и кровью – лунная-то кровь тебе явно не по возрасту.
– Зато от тебя так и несет сангомином. Они тебя взяли крохой или ты сам до всего дошел?
Следопыт смеется. Наша пикировка для него просто забава.
– Что ты знаешь о людях, которые похитили мальчика? – спрашивает Леопард.
Следопыт внезапно ловит какой-то запах и ведет след до самого окна. Запах притягивает его так сильно, что он садится на подоконник и свешивается наружу.
– Следопыт!
– Да, котяра?
«Следопыт». «Котяра». Я нахожусь в комнате, где не продохнуть от мужского пола. Все мальчики. Даже этот О’го.
– Я говорю правду: точно мы ничего не знаем, – усердствует работорговец. – Они ведь нагрянули не ночью, а средь бела дня. Их было немного – ну может, четверо, или пятеро, или пять и еще один, но эти люди были странной и ужасной наружности. Я могу прочитать…
– Читать могу и я, – перебивает его Следопыт.
Уже сложно сказать, нахожу ли я несносной всю эту комнату или только его, но не знаю, в какую игру играет этот работорговец, и непонятно, знает ли об этом Нсака. Конечно, здесь чуют ложь, потому что этот негодяй скармливает им именно ее. Я настраиваюсь на безмолвный уход, а затем гляжу на окно и представляю, что темнота не состоит из ничего, кроме ворон.
– Никто не видел, как они вошли, никто не видел, как они вышли, – гнет свое работорговец.
– Зачем мы здесь? Как это поможет нам найти мальчика, если тот, кто заберет его последним, не тот, кто попытается забрать его первым? Хватит отнимать у нас всех время, ты, глупая водяная фея, – причитаю я.
– Соголон.
– Ты тоже заткнись, Не Вампи! Бунши, вылезай из этой гребаной оконной рамы!
– С кем разговаривает эта старуха? – спрашивает Следопыт у Леопарда.
– Бунши, ты меня слышишь?
– Следопыт, пора уходить, – окликает Леопард. – Ты…
Следопыт снова у окна, и снова высматривает и вынюхивает.
Они уже направляются к выходу, когда дверной проем начинает обтекать. Бунши. Много времени прошло с тех пор, как я видела, чтобы люди при ее виде вздрагивали. Бунши стекает по притолоке медленно как мед и скапливается на полу. Черная лужа начинает пучиться, изгибаться и обретать форму, а Леопард и Следопыт снова вынимают оружие.
– Работа демонов, – говорит кошак, на что Следопыт, не оборачиваясь, бурчит, что видал таких демонов и раньше, и понятно, что на уме у него то, что у меня подчас на языке. Он мечет кинжал в черную массу, где тот застревает, а затем с громким чмоком вырывается и летит обратно, прямо ему в глаз.
Кинжал мгновенным движением ловит Леопард. Я хочу крикнуть: «А ну завязывай с этим своим лицедейством, ты, черная сука!» – но сдерживаюсь. Бунши продолжает работать на публику, скручиваясь и раскручиваясь как тесто; сворачивается, взвивается, растекается. Рычит Леопард, тревожно суетится барышник: ведь это его сбивчивый, фальшиво-вкрадчивый говорок вызвал явление такой гостьи. «Хотя кто, как не ты, дура, надоумила его нести весь этот вздор», – хочется мне сказать ей. Наконец она выпутывается из своей собственной массы и картинно встает, словно ожидая рукоплесканий. Нсака знает, что на меня сейчас лучше не смотреть, потому что известно, каким взглядом я ей отвечу.
– Перед вами я, фея…
– Омолузу. Все это видят, – пренебрежительно фыркает Следопыт.
– Бунши! Некоторым известная как Попеле.
– Кто ты, мелкий речной бес?
– Тут Леопард много говорил о твоем носе, – жеманно заявляет Бунши. – Но отчего-то ни разу о твоем паскудном рте.
– Как он неизменно тебя вынюхивает, а следом в тебя еще и вляпывается, – ехидничает Нсака Не Вампи.
Первым смеется Амаду, затем Нсака, и даже Сад-О’го отводит взгляд, скрывая улыбку. В тусклом свете факела я вижу, как ухмылка сходит с лица Следопыта. Он обжимает рукоять топорика.
– Ты забыл, как я поступила с твоим ножом? – бдительно спрашивает фея.
– Леопард, я устал от этой комнаты, – говорит Следопыт со вздохом.
– Выслушай всю историю, а там уж решай, хочешь остаться или нет, – говорит Бунши.
– Как, опять?! Кто-нибудь, пообещайте мне, что в рассказе будет про еблю!
Бунши цветисто излагает про Кваша Дару, Басу Фумангуру и о том, как этот человек, которого Король любил больше всех, вскоре с ним порывает. У Басу есть представления о том, каким должны быть Король и его страна, что ставит на его сторону народ, но отвращает всех, кто предпочитает Север таким, какой он есть, вместе с его правящим домом и старейшинами. Затем однажды ночью Басу ловит старейшину за изнасилованием невинной девушки и убивает его. Хорошо для девушки, хорошо для всех, кто любит справедливость, но плохо для Фумангуру. Он бежит в Конгор со своей семьей и через несколько лет начинает наивно полагать, что ему ничто не угрожает. В Ночь Черепов в дом вваливаются омолузу, и она, Бунши, спасает его младшего сына. Я знала, что Нсака не будет на меня смотреть, когда я повернусь к ней, но всё равно смотрю на нее; смотрю пристально, ем ее поедом глазами – пусть она видит хмурость моего лица. Водяная фея рассказывает им, что наследником трона стал ребенок Басу Фумангуру. Я же хочу встать и сказать, что хватит такого вранья, но вместо этого гляжу в темноту, и мне там вправду мерещатся вороны.