– Я имею в виду то наводнение, – уточняю я.
– Которое из них?
– То, что сдвинуло Таробе.
– А-а, вон ты про что… Я тогда совсем еще мальчишкой был. До потопа того была засуха. Девять лун прошло, когда народ возроптал, чтобы старейшины содеяли обряд и принесли жертвы богам – ну вот и получилась лишка. Помнится, трех приезжих старейшин выволокли на улицу и колотили, чтобы те начали творить заклинание облаков – те и начали, хотя вначале предупредили, что дождь могут только вызывать, но лишь боги решают, что делать дальше. И надо же: заклинание сработало, но добра без худа не бывает, вот дождь и зарядил на несколько лун – самое большое наводнение, да к тому же такое быстрое да сильное, что поглотило бо€льшую часть Таробе; многие там и утопли. Да только горевать по ним было недосуг: даже когда вода отступила, половина Таробе осталась под водой. Тогда люд двинулся на север, да там к новому месту и прирос.
– А с городом-то что случилось?
– Ты о чем? Ах, ты про это! Помню я в силу возраста и эти дела. После великого потопа конгорцы стали страшиться богов. Понимаешь, о чем я? Страх наказания за то, что не были строги к греху. Поэтому всё место стало таким благочестивым, что даже шлюхи теперь носят покровы, и за самую, казалось бы, мелкую провинность кара может быть ох сурова, сурова и быстра.
Я уж не спрашиваю, зачем здесь всюду понатыканы Семикрылы; уж явно не ради поверки в Башне Черного Ястреба.
Оказывается, Бунши объявлялась здесь дважды, первый раз до нашего с Венин приезда.
– Напугала меня до чертиков, – сообщает хозяин дома, но молчит, когда я спрашиваю, как можно пугаться того, кому поклоняешься. Вообще, это слово – «поклоняешься» – заставляет его хмуриться, а мне лишний раз напоминает, что благоговение и страх – не одно и то же.
– Я совершаю омовение в ванне и тут вижу, как оконная рама плавится словно масло, а из масла выплавляется она, – рассказывает он. Он безудержно кричал, пока фея не зажала ему рот пальцами. «Какие новости? Где они?» – требует она, а затем кричит, когда он говорит, что не знает.
– Будучи божественной по природе, неужто она не располагает ответами? – возмущается он. – А на следующий день после вашего приезда она появляется снова.
– Ей полегчало, когда ты сказал, что я уже здесь?
– Да как-то не похоже. Я сказал, что вы с девушкой спите наверху, а она как только пришла, так сразу и ушла.
– Странно.
– Ты изъясняешься так, будто во всем этом таится какой-то подвох.
– Откуда такая проницательность, старик? Я думала, ты просто радеешь за правое дело.
– Делу принадлежит моя голова, может, даже и глаза. Но мое сердце…
– Поведай, что ты знаешь.
– Это великое замирение сидит на спине у крокодила, Соголон. Ты здесь видишь только людей Черного Ястреба, но они не единственные, кто здесь собрался. В Джубе тоже получено известие – само собой, неофициально – о том, чтоб надобно вспомнить, где лежит позабытый меч и взять давно отложенный щит. Семикрылы собираются и в Малакале и даже в Миту, а те, кто в отпусках, созываются обратно в казармы. Не скажу за этого Короля, но когда наемников собирал его отец, это делалось для одной-единственной цели.
– Той, которой не хочет никто.
– Мы не праведней других. Через две четверти луны ожидается посольство из Веме-Виту – говорят, для разрешения спора.
– О чем же тот спор?
– Лучше поставить вопрос иначе: удастся ли его разрешить? О моем ответе ты можешь догадаться.
– Квашу Нету ни за что не следовало уступать трофеи, которых он не завоевывал.
– Трофеи? Это какие же? Калиндар и Увакадишу? Увакадишу – отдельный независимый народ, а Калиндар никогда не был добычей.
– Похоже, эта новость до Юга так и не добралась, а я не раз слышала там марабангскую речь.
– Южного Калиндара он не отдавал, это не значится ни в одном договоре. Он дал им свободу провоза и торговли, золото в обмен на соль. Южане же воспринимают это как то, что у них есть право собственности на землю, и начинают что-то вроде мягкого вторжения.
– А как к этому отнесутся жители самого Калиндара?
– До или после того как начнут сжигать построенное южанами?
Он оставляет меня за трапезой, которую кто-то приготовил. Я уже перестаю спрашивать о любовнице или женщине, которую он якобы присылает готовить и убирать. В следующие три ночи между нами сама собой складывается шутка, появится ли наша водяная фея и в каком виде – струйкой через окно, лужицей под дверью или комком в отхожем ведре? Поэтому, когда Бунши объявляется на четвертую ночь, по своему обыкновению стекая по окну и собираясь лужицей на подоконнике, я не утруждаю себя пояснением, отчего хихикаю. В скором времени она утомляет Венин так же, как и меня.
– Ну, как там ваше общение? – спрашиваю я.
– Еще не прошло и двух четвертей луны, – с вызовом отвечает она.
– Кто отмеряет твое время, Бунши? Дни бегут ох как быстро, быстрее струйки в часах! Вам с Сестрой Короля нужен другой подход.
– Они всё еще могут появиться.
– Когда? Для тебя, похоже, любое время все равно вовремя. Знала б я, что у меня столько свободы, сказала бы паромщику, чтобы он скатал меня в Джубу поразвлечься.
– Нам нужен Следопыт.
– Что тебе нужно, так это другой план, водяная. Эта миссия, если таковой ее можно назвать, сейчас на острие ножа.
– Нам нужны они.
– Так «они» или «он»? И кто «он» – Леопард?
– Волк.
– Волчий Глаз? Или как он там себя называет, Следопыт? Какая мать назовет своего сына Следопытом? А его брата, часом, зовут не Сторож? Он там как будто сел на кактус и не может снять задницу с шипов.
– У него есть нос.
– Нос есть у всех, фея.
– Такого нет ни у кого. Когда он учуял запах человека или зверя, то может вывести к его источнику.
– Ну тогда он точно волк.
– Ты не понимаешь. Он может следовать за тем запахом по земле, не важно в какую даль, или через море, даже Песочное море, и удерживать цель способен от четверти луны до года. Как только он уловит запах мальчика, всё, что ему останется – указать пальцем. Единственная причина, по которой я обратилась к Леопарду, это чтобы он вышел на него.
– Хитро. Ох уж эта водяная фея! Что ж, остальным из нас, у кого нет носа, придется довольствоваться головой.
– Это всего лишь одно из его дарований, – вздыхает Бунши.
– Что за человек? Он полубог? Колдун? Или просто очередной пройдоха, что льет тебе водицу на уши?
– Без него вам не добраться туда, куда нужно.
– Его дарование похоже на крылья. Он птица?
– Ты думаешь, это шуточки.
– Я этого не говорю.
– Я и не говорю, что ты говоришь.
– Вся эта возня вокруг замены одной венценосной головы другой, когда нынешняя точно такая же злая? Нет, водяная фея, в этом нет ничего смешного. Видно, я смеюсь над чем-то другим.
– Тебе кажется смешным «очищение» женщин, вот так запросто заклейменных ведьмами?
– Я никогда ничего не говорила о…
– Девятьсот девяносто шесть при Кваше Моки. Шестьсот две при Лионго, с позволения сказать, Добром.
– Послушай сюда…
– Пятьсот при Адуваре. Триста семьдесят шесть при Кваше Нету. Все это – женщины, которых кто-то назвал ведьмами, иногда лишь один раз! Может быть, это и смешно, может, забавно всё, что происходит под властью Короля-Паука. Просто всё – в том числе и Аеси, у которого развязаны руки во исполнение воли своего государя. Знаешь, мне сейчас в голову пришла одна забавная мыслишка. Убийство львенка. Чей-то сын, пронзенный копьем прямо в сердце. Ведь забавно, не правда ли?
– Ты кусок собачьего дерьма.
– А что, копье – забавное оружие. Просто такая длинная-длинная палка…
– Не надо.
– Но смотри, как она пронзает насквозь сердце маленького ребенка!
– Я клянусь…
– А вот нет, нет! Давай пошутим! Конечно, когда у тебя на глазах из-за гребаного канцлера на службе у своего гребаного короля гибнет твой собственный сын, ты ведь смеешься, а не плачешь?
– Бунши!
– А поскольку все короли одинаковы, то всё то не имеет значения. Другой король, но тот же мертвый ребенок.
Возможно, это взвывает ветер – не ветер, – а не я. Может, это просто сила, как говорит женщина Ньимним, но она обрушивается на комнату словно дрожь, сотрясает стены, подбрасывает в воздух кровать, табуреты, кувшины, таз, колотя их друг о друга, а затем всасывается в Бунши, раздувая ее как козий бурдюк и разрывая в клочки. По всей комнате брызги и черные пятна; они капают с потолка, катятся горошинами по полу, пятнают гобелены и превращают меня и ревущую Венин в пятнистых леопардов. Я хватаю ее в охапку, чтобы бежать, и тут вижу: по шву двери стекает черная струйка и плотно ее запечатывает, так что не открыть. Венин снова кидается в крик и слезы. Я оборачиваюсь и вижу, как капли, потеки и лужи стекаются, образуя единый крутящийся столб. В бешеном вращении он змеисто изгибается словно смерч, а затем выстреливает в меня осколками, которые вжикают мимо шеи и пригвождают меня к двери. Я допускаю оплошность: делаю вдох, и не успеваю закрыть рот, как Бунши вонзается мне в горло и через пищевод вторгается туда, где я дышу. Я начинаю задыхаться – перед глазами темнеет; она меня топит, приканчивает прямо здесь. Венин кричит трижды, а затем затихает. Я всё еще барахтаюсь, но слабею и падаю на колени; только тогда Бунши меня покидает. Все черные пятна из разных углов комнаты сплетаются воедино, образуя ее, а она выскакивает из окна.
Проходит еще четверть луны, а я по-прежнему готова убить ее за то, что она сказала; в самом деле, аж руки чешутся. Так лучше, чем сидеть и кипеть. Недолго думая, я поднимаю в воздух плод и кувшин, и они разлетаются вдребезги. Затем я замедляю взрыв до полной остановки и оглядываю подвешенное крошево, прогуливаясь среди этой застывшей вспышки. Вот что я сделаю с его головой, а вот это – с ее телом и со всем остальным миром. Затем я проваливаюсь в сон, выпустив пар своего неистовства, но просыпаюсь пустой и подавленной. «