– Не называй его великаном.
Я знаю, что больше нам обсуждать нечего, поэтому ухожу, не кивнув, но тут он мне вслед говорит:
– Твой старик, он пел.
– Да ну! Лжешь.
– Лгать мне нет смысла. Бояться тоже.
– Это тот же самый человек, который лишь сегодня утром отказывался петь?
– Я не ослышался, – говорит Следопыт надменно.
– Он не пел уже тридцать лет, может, и больше, и вдруг запел перед тобой?
– Правда, он сидел ко мне спиной.
– Молчун-гриот просто так рта не раскрывает.
– Может, он не хотел, чтобы его слышала ты.
– Или пел о тебе.
Мои слова его задевают, и он не успевает это скрыть.
– Ну а как же. О моем ничтожестве.
– Гриот никогда не будет объяснять песню; может только повторять, возможно, с каким-нибудь новым оттенком, иначе это будет обман слуха, мешающий понять вложенный смысл. Он пел что-нибудь о Короле?
– Нет.
– О мальчике?
– Скажешь тоже.
– Тогда, наверное, о любви, – предполагаю я.
– Там никто никого не любит, – отрицает Следопыт, и тут меня пронизывает безмерная грусть насчет этого юнца, который не понимает, что он всё еще просто мальчик.
И у Икеде когда-то была любовь. Когда до отца Кваша Дары доходит, что у него получится изловить всех южных гриотов, и таким образом ему не пресечь крамольных песен о королях, он вынашивает новый план. Должно быть, это наущение исходит от Аеси, что, дескать, для уничтожения человека не обязательно его убивать. Как раз тогда в реках и начинают вылавливать жен и детей с отрубленными головами.
На следующее утро мы просыпаемся от плача О’го и видим возле дома мертвого Икеде. Он скинулся с крыши. Мы со Следопытом предаем тело земле, берем лошадь гриота, и все отправляемся в путь.
Долинго. Мы добираемся туда с наступлением темноты, спустя полтора дня пути. Никто не замечает деревьев, даже находясь уже прямо под ними, пока я не велю всем взглянуть наверх. Я делаю вид, что для меня зрелище не внове, хотя не бывает так, чтобы, забредя к Долинго, у человека не замерло дыхание от ощущения чуда. Двигаясь с юга, мы вначале добираемся до трехзубого древа Мкололо – центра великой цитадели, залов правительства и дворца Королевы. Сверху к нам опускается платформа, и вслед за Следопытом все бдительно достают оружие.
– Уберите, – говорю всем я. – Долингонцы способны выигрывать бои без всяких мечей и копий, – говорю я.
– Что это за место? – потрясенно озирается Мосси.
– Кажется, Долинго, – гадает Следопыт.
– Я никогда не видел такого великолепия. Здесь живут боги? Это обитель богов? – сыплет вопросами Мосси.
– Это средоточие белой науки и черной математики, – говорю я, но он еще больше хмурит брови. О’го, кажется, прежде здесь бывал; он со знанием дела ступает на платформу еще до того, как та касается земли. Мосси и Следопыт перед подъемом спешиваются, но Якву остается в седле. Я смотрю на лицо Мосси и вижу, что на такую высоту он не поднимался никогда в жизни. Он родом из тех мест, где веруют в единого бога и что этот бог живет на небесах. Скрежет шестеренок и колес мне помнится, а вот вид веревок я выталкиваю из головы, силясь забыть. Они видят это так же, как и я. Портрет с профилем королевы с королевским геле, занимающий шесть этажей, всё еще не завершен, что удивительно, учитывая нрав этой властительницы. Когда платформа выравнивается, Следопыт вынужден подтолкнуть Мосси, чтобы тот двигался.
– Это Мкололо, первое дерево и трон Королевы, – говорит Сад-О’го ровно в тот момент, когда то же самое произносит резкий призрачный голос.
– Сад-О’го, а ты когда здесь успел побывать? – интересуюсь я.
– Два года назад. Долингонцы за бои платят большие деньги.
Бои. Я не могу даже вспомнить, когда в последний раз думала о боях, не говоря уже о том, чтобы их видеть.
А уж тем более – биться самой.
– Нам надо бы как-нибудь поговорить об этом еще раз, – произношу я, а он кивает.
В последний раз, стоя рядом с этой рекой, я в нее упала. Многое из этого – широкий каменный мост, прямая дорога, исчезающая в конце; даже те места, где река течет вверх, у меня основательно стерлось из памяти: в Долинго слишком много всего, что следует запомнить. В основном я лишь наблюдаю, как потрясены те, кто со мной. На таких высотах мы кажемся похожими на букашек. В дверь нас пропускают двое часовых в зеленых доспехах до самого носа. Все мои спутники, включая Якву, снова тянутся к своему оружию.
– Не оскорбляйте гостеприимство Королевы, – указываю им я.
Я четко помню, что двор Долинго – зрелище, бесспорно, грандиозное в своем величии.
Женщины, мужчины и звери в качестве придворных. Множество лысых мужчин в дорогих шерстяных одеждах, множество женщин с башнями из тканей на головах, оборотни из львов, леопардов и гиен. Могучие стражники с церемониальными мечами и копьями, которые в нейтральном Долинго явно никто не пустит в ход. Следопыт оглядывает золотые столбы с таким же благоговением, как Мосси и Венин всё остальное. Так много всего, на что взираешь с трепетом, что не сразу становится заметна и сама Королева. Но Королеву Долинго вниманием ни в коем случае не обойти, уж она об этом позаботится. Примостившаяся на голове золотая птица – само собой, ее корона; золотые точки на веках и губах, хмурое и привычно равнодушное ко всему лицо владычицы, которое слышала всё, что только можно услышать; надменно высокий рост; золото, струящееся по швам ее платья, из-за чего кажется, что металл выливается из нее самой. Эта царственная особа больше стоит, чем сидит, уперев руки в бедра и глядя сверху вниз с высоко поднятым подбородком.
– Соголон? Вот так сюрприз. Когда стража донесла, кто приближается, я решила, что это может быть только Лунная Ведьма. Никаких преград между нашей встречей. Путешествие, должно быть, изрядно вас утомило. Сначала вы отдохнете, а уж затем мы обо всем поговорим, – произносит она.
– У нас неотложное дело, – выговариваю я.
Она меня перебивает:
– Дела государственной важности обременяют меня. Ступайте и вкусите плодов нашей величайшей заботы, – милостиво говорит она, и к нам уже направляются два толстяка в одеяниях до пола.
– Что может быть лучше блаженно расслабляющей ванны, да или нет? А также изысканных кушаний, нет или да? Конечно же да! – услужливо лопочут они.
– О великая! Памятуй, что наше дело срочно до чрезвычайности! – восклицаю я. – Срочно – это то, что я считаю действительно срочным.
Позже, тем же вечером, меня снова вызывают ко двору. Сейчас рядом с ней сидит и стоит лишь около трети ее людей – советники, чиновники и четверо часовых по углам тронного зала.
– Воин с конской гривой, я еще никогда не видела такой кожи. Это какая-то болезнь?
– Так выглядит большинство людей, живущих за морем, ваше величество.
– Неужели? Как жутко и как восхитительно! Сядь, – говорит она, по обыкновению оставаясь стоять. Двое мужчин подкладывают под меня табурет и толкают, чтобы я села.
– А где Сестра Короля? Где моя Лиссисоло? – спрашивает Королева.
– Ваше предположение совпадает с моим, великая. Известия я получаю только от Бунши, но и их уже несколько дней не поступало.
– Значит, после всех хлопот с рождением наследника и бог весть каким варварским способом они теряют мальчика? Я хочу выслушать эту историю.
Скорее всего, она ее уже знает, но я терпеливо пересказываю ей всё, что мне известно.
– И она доверила это решение водяной фее.
– Она выбрала женщину, преданную делу, великая. Но с мужем дело обстоит иначе.
– Нет. Она выбрала не женщину, преданную делу, а женщину, преданную ей. Эти существа считают себя божествами, в то время как быть богами не хочет никто. Я не жду преданности, Соголон. Я принуждаю к повиновению, это проще. Но, учитывая, как недолго длилось наше с Лиссисоло сестринство, я удивлена, что ты здесь. Как она обретается там, в Мверу?
– На этот вопрос может дать ответ лишь она единственная.
Я удивлена ее удивлению, но пока не знаю, является ли это одной из ее игр; то, что игра уже началась, сомнения нет, и остается только продолжать.
– Бо€льшую часть этого я уже изложила вам в записке, Королева.
– Записке? Я не помню никакой записки.
«Конечно, ты этого не знаешь», – думаю я, но вслух не говорю. К чему беспокоить монаршую голову вопросом, достойным уровня советников?
– Где-то в Долинго они нашли портал. Мы считаем, что они пользуются им в течение многих лет.
– Кто?
– Кто пользуется?
– Кто такие «они»?
– Импунд… Ишологу и его товарищи. Вампиры, если угодно. Они странствуют вместе с мальчиком. Мы думаем, что они используют его как приманку.
– Какая жуткая удача, не правда ли? Сбежать от одной шайки монстров, чтобы каким-то образом угодить в другую?
– Эта дорога опасная, – говорю я, хотя на самом деле не знаю. Всё-таки здесь чего-то недостает, и мне неизвестно, узнаю ли я это когда-нибудь. Но мы с ней мыслим примерно одинаково: что-то во всем этом одновременно и слишком гладко и слишком неправильно.
– Ты теперь полагаешь, что шайка кровососов с малышом уже находится на пути сюда, в Долинго? И что они уже бывали здесь раньше?
Какой-то вздор. Мертвые в Долинго так просто не исчезают. Есть записи, свидетельства. Требования. Обязательства. Даже мертвого писца здесь непременно хватятся.
– Им хватает ума не оставлять заметных следов, великая. Так что, возможно, в Долинго они не убивают, а лишь используют его для прохода. Или убивают рабов.
– Рабов у нас нет.
Я знаю, она видит, как я моргаю, сгоняя этим хмурость со своего лица.
– У них есть сила внушения, позволяющая становиться невидимыми, – высказываю я предположение.
Рабство в Долинго полностью искоренили. Долингонцы просто не понимают, как можно воспринимать убийство рабов как смерть. Королева оборачивается к своим советникам, но вид у них такой же непроницаемый, как и у нее. То, что здесь может произойти нечто столь зловещее и без ее ведома, заставляет ее злиться, а их – бояться. По ее лицу уже видно, что кто-то должен будет поплатиться за такое невежество. О десяти и девяти дверях я решаю ей не рассказывать, хотя мне ничего не станет, если она ими воспользуется. «