Омороро. В пяти улицах от святилища высотой в сотню человек, которое народ именует Стоячим хером. Город, где я, помнится, забыла про себя всё. Чего женщина Ньимним не говорила мне вплоть до ухода, так это что я могу изменять выражение своего лица. И не только: одной лишь ладонью я могу разгладить себе морщины или увеличить себе грудь, приплюснуть нос или сделать более толстыми губы. Мне не особо-то важно: формы есть формы, и хотя все они мои, ни одна из них не является мной.
Я смотрю вниз, вижу у себя пять пальцев, и мне этого достаточно. Это место даже не таверна и не опиумный притон, а чайная. Этот мужчина не ищет себе другую жену, полюбовницу или наложницу, а даже если и да, то чайная – не самое подходящее место, куда за этим ходить. Выправка у него не воинская, но он одет для войны, со своим щитом, внемля призыву своего Короля, что каждый мужчина должен быть наготове. Я рассказываю ему, что родом из племен саванны, а северный язык знаю плоховато.
Мой муж отправился на запад, подыскать льва, которого можно убить в доказательство, что он может считать себя ровней другим мужчинам, хотя убийство льва в Омороро карается законом. В чулане – комнатой это едва ли назовешь – он хватает меня и швыряет на кровать, потому что думает таким образом мной овладеть. Мне он обещает слизать с меня глину моей саванны. Я задираю юбку, и он говорит:
– Хвала богам, я уж думал, что на меня пахнет копной из буша.
А я говорю:
– И вправду хвала: я ожидала петушка размером с рыбку. Запихнешь и будешь мне рассказывать, как оно, – говорю я ему, и вот он всё говорит и говорит, что собирался, собирается и будет со мной проделывать.
Он рассказывает вещи, которые меня, старую, повергают ну просто в смех. Но поскольку я сказалась помоложе, я хихикаю. Утомившись слушать, я взбираюсь сверху и вставляю его в себя. Он всё еще разговаривает, когда я протягиваю руку себе за спину и сжимаю ему муде, встряхивая.
– Жахай так, будто никогда меня больше не встретишь, – велю я, но не жду, а начинаю наяривать сама, можно сказать, тараню яростно, напористо. Так, что не у меня, а у него ноги задираются кверху. Он начинает, задыхаясь, лопотать:
– О… погоди… я…
Как будто из него можно взбить больше, чем он может выдать.
Я чуть не называю его слабаком, хотя свое дело он так или иначе делает. Властно обжимая ему штырь, я довожу его до извержения, в котором он содрогается словно от удара молнии. Славный малый, он уверяет, что не потеряет твердость, пока не изойду и я. Я тоже по этому истосковалась, но это и действует на нервы, ведь сколько бы людей ни утверждало о вершине блаженства, однако извергаясь, ты все равно расходуешься, становясь излишне обнаженной, беззащитной, истощенной. Он всё еще подо мной, когда я, подняв глаза, вижу на тыльной части оставленного в углу щита какую-то черную оболочку. Похожа на Бунши из обожженного дерева, которая собирается у него отсосать.
– Что случилось? Что я такого сделал? – всё еще кричит он, когда я уже давно вылетела из кровати и скачу во весь опор на лошади.
Вот как развеивается суть и даже имя женщины.
С четверть луны назад, среди ночи, меня подстерегает воспоминание. В памяти всплывает образ женщины. Передо мною женщина, женщина без имени, потому что раньше у нее их было несколько, но она растеряла их все, потому что в мире не осталось никого, кто мог бы ее позвать или назвать. Никого, кто мог бы сказать: «Я ее знаю, и это то, кем она является». Она переживает всю свою родню, детей и детей своих детей. Послушайте, что о ней говорят; что она никогда не умрет, даже если очень состарится. Она и так стара. Триста и семнадцать, ходит молва на Севере; сто семьдесят и семь, ходит молва на Юге. Раньше она была ведьмой южного буша, а еще призраком Кровавого Болота, но было время, когда она была женщиной, матерью, воительницей, блудницей и воровкой. Потому что так называют ее люди, но никто не спрашивает, как называет себя она.
Ведь и Соголон, это тоже чье-то чужое имя. Некоторые утверждают, что это имя ее матери, но всё, что она когда-либо знала, сплошь слухи. Отрывистый шепот при разговоре братьев, не предназначенный для ее ушей, так что имя могло быть и Сугулун, и Сагола или Сонгулун, или что угодно еще. Шепот мог быть разговором о другой женщине, о собаке или о месте, которого даже нет на карте. Уже давно она должна быть мертва, даже ей это понятно, но гляньте, она всё еще жива, и всё еще страдает, и всё еще преследует его, потому что теперь, кроме этого, не осталось больше ничего.
То, чему она перестает давать имя.
Малангика. Тайный рынок ведьм. Место, которое доказывает правдивость всего, ради чего люди, по их разговорам, охотятся и убивают ведьм. Не ищите тот город ни на одной карте, потому что там вы его не найдете. Возьмите самую глубокую соляную шахту, углубитесь раза в три, и всё равно Туннельный город окажется еще ниже. Люди теряются где-то между Кровавым Болотом и Увакадишу, но это место не то и не другое. Поговаривают, что золото, а не соль – вот истинная причина, по которой старые люди копали так глубоко, втыкая повсюду древесные стволы, чтобы туннели не обрушивались. За своим копанием старые люди оставались здесь так долго, что начали строить дома, конюшни, а затем и город, пробивая в куполе отверстия, чтобы проходил солнечный свет, но всё больше и больше полагались на свет ламп. Затем они исчезли, как исчезают многие старые люди и старые города. Ходят слухи, что они так сильно влюблялись в свое золото, что не могли с ним расстаться, поэтому запирались в подземелье и умирали вместе с ним. А потому было лишь делом времени, чтобы мертвый город, подобный этому, привлек к себе некромантов и тех, кто ведет с ними дела.
Но сперва о Мверу. Той старой лачуги я не покидаю, а остаюсь и наблюдаю за тем, как Следопыт перемогает все этапы своего горя. Когда ярость заставляет его седлать лошадь, я проникаю в его голову насчет того, куда он поедет. Конечно, из-за мальчика, но вампирская камарилья не летает на запад, куда направляется Следопыт. Значит, он идет не по запаху – или, может, у мальчика запаха больше нет. Его монстр пожирает всё, что может им пахнуть. Следопыт усердно скачет, меняя лошадей, пока не прорывается в Мверу. У меня лошадь всего одна, так что и путь занимает на несколько дней дольше. Он думает перемолвиться с Королевой насчет ее мальчика; может, даже и убить Королеву, а с ней и мальчика. Однако Лиссисоло сама не знает, где он, и посылает на его розыски бо€льшую часть своей повстанческой армии и даже отдельный женский полк, который идет в Нигики, чтобы примкнуть там к армии Юга, еще не зная о ее отступлении. Мне об этом известно, так как я держусь маршрутов голубей и сбиваю их с неба. Мверу скрывает меня точно так же, как и в прошлый раз, в длинных охвостьях своих теней. Я остаюсь там и жду несколько дней.
А дальше происходит то, что, божится голос в моей голове, случиться не могло никогда. «Это потому, что ты дура и всегда ею была. Кто еще мог сюда проникнуть? Кто еще мог вытащить кого-нибудь из Мверу?» Следопыт на всем скаку вылетает из тоннеля, а сразу следом за ним гонится небольшой отряд Лиссисоло. «Куда он со всей дури скачет?» – спрашиваю я себя, а глаза следуют за ним и прямехонько к ответу. Вон он, сидит скрестив ноги, парит и что-то там пишет в воздухе. Поза такая, будто под задом табурет, а рука растирает то ли камушки, то ли ком земли, который затем бросает. А значит, дальше ничего не произойдет – не происходит. То есть покинуть Мверу Следопыту ничего не препятствует.
При посредстве Аеси.
Всадник, скачущий следом буквально на расстоянии вытянутой руки, врезается вместе с лошадью в невидимую стену. Такое случалось и прежде.
Аеси. При мысли о нем глаза мне по-прежнему застилает красным. Вот и сейчас я как будто ощущаю что-то непостижимое, хотя и знаю что. Он пробуждает во мне желание. С этим списком я была веревкой и шестерней без тяги – и вот он дает мне силу.
Итак, Малангика. Следопыт входит один, а выходит с Импундулу или Ишологу, потому что вряд ли у этого тоже есть ведьма. Подойти слишком близко я не рискую: либо мой запах учует Следопыт, либо Аеси обнаружит мертвую зону, которую его разум не может прощупать. Но у них есть Ишологу, а маленький принц уже несколько лет не сосет вампирскую кровь. Мне смешно. Им даже не придется искать: он и крыло летучей мыши явятся к ним сами.
Давайте на скорую руку. Я смотрю, как они заходят в ту деревню. Наблюдение я веду из леса и чуть сама не попадаюсь монстру, которого они ждут, чтобы поймать. Они не изловили его даже с помощью приманки Ишологу. Монстр Сасабонсам нападает из-за деревни, хватает женщину и улетает. Они за ним гонятся, отдаляясь от меня, которая еще не забыла свое умение стоять на верхушках деревьев. В погоне за крылом летучей мыши они натыкаются на повстанческую армию Лиссисоло. Я уже видела этот отряд раньше и знаю, что все они женщины. Аеси творит свою магию и натравливает их друг на друга, перебив бо€льшую часть и почти всех лошадей.
Ни Следопыт, ни Ишологу участия в схватке не принимают. Вскоре после они уходят, но один из всадников, которого Аеси, как ни странно, не сумел себе подчинить, нашел лошадь и двинулся следом. Я тоже отправляюсь в погоню, но выбираю другую тропу, ведущую к холму, который, я знаю, им не миновать. Честно говоря, добраться туда раньше, чем мимо проедут они, я не ожидала, но тот всадник, должно быть, каким-то образом их задержал. Его с ними нет.
Никто из них меня не замечает. Я не знаю, выбрала ли я это место какой-то своей частью, или это место выбрало меня, или же всему свое время, и теперь оно мне говорит: вот здесь, прямо здесь, и сейчас. Как странно: то, чего ты ждешь всю свою жизнь, вдруг берет и просто приходит к тебе в обыденной спешке. Это время самое подходящее, и он тоже, наверное, это чувствовал. Я шепчу свое имя и даю ветру – не ветру – метнуть его по воздуху. Возможно, так играет со мной моя голова, но я готова поклясться, что вижу, как мой голос летит вниз по этому холму и огибает неровность, чтобы добраться до него. До Аеси. Он, не мешкая, оставляет двух других и направляется ко мне. Я уже успеваю спуститься со склона, когда слышу позади себя мягкий стук копыт его лошади и его шаги.