Тем не менее он угрожает обезглавить конюха, если завтра лошадь не будет сытой, довольной и веселой. Конюх принимает его слова за шутку, пока тот не взмахивает кинжалом длиннее меча и не тычет острием ему в яйца, отчего конюх испуганно отпрыгивает. Я знаю, почему такого рода угрозы милы его уху, как и то, что он бы их, не колеблясь, исполнил. С места, где он стоит, еще различимы восточные ворота и проходящий через них акведук, поэтому он идет в другом направлении, не обращая внимания на ворчащий в небе гром и переходя с этой мелкой дороги на ту, что крупнее. Сегодня он будет пить, гулять, куролесить и искать себе приключений. И жахаться, жахаться, причиняя боль, и куражиться, а если кто подойдет с недобрыми намерениями, то получит нож в брюшину или в спину.
На нем одежда, снятая с человека, которого он убил в Пурпурном Городе. Голос, похожий на мой, спрашивает: «Что заставляет тебя просто хотеть смотреть, как умирает человек?» Этой своей сучке я отвечаю, что мир ни единого человека от такой потери не оскудеет, потому что этот человек тоже был подонком. Укради у вора, и боги рассмеются, убей убийцу, и боги возликуют – если вы верите в богов. От Следопыта я однажды услышала: он не сказать чтобы не верит в богов, а просто не верит в веру.
Вначале он прячется два года, потому что каждый божий день думает, что я приду. Я позволяю ему считать, что мертва, на что, собственно, и существует прошествие времени, и постепенно он смелеет. Такие, как он, всегда идут на поводу у своих побуждений, то есть ищут места, где не задают вопросов и не оставляют следов, где никто никого не приходит искать и где каждый ни во что не ставит тех, кто там живет. То есть Маси или Джуба, эти зловонные дыры Юга и Севера. У меня ушло два года, чтобы подобраться к нему вплотную, и совсем не потому, что он всегда в движении – следов он особо не заметал. А потому что я сама была готова, а он не первое имя в моем списке.
Правда такова: в первый раз я последовала за ним посмотреть, как он обустроился в этом мире. Он знал, что близится война, что в сознании многих она уже здесь, а тут и он, мастер военного дела с Юга; знаток боевых тактик, хотя и столетней давности. «Опыт-то опытом, а на поле что€ потом?» – поддевает его армеец, вербующий в Малакале людей. Я следую за ним прямо к окну, но не слышу, о чем разговор. Однако вижу, как Якву петушится, хлопает ладонью по их столу, вероятно, крича о своих боевых заслугах. О том, как в свое время он был тактиком великой армии, даром что на вид ему нет и двадцати.
Генерал вздыхает со скучливой гримасой – дескать, «такой молодой, а уже двинутый». Его помощник выглядит так, будто хочет сказать: «По крайней мере, наш Кваш Дара раззадорил к оружию всех, даже девок». Якву, по-прежнему в теле Венин, сколько сил ни прикладывал, мужчиной так и не сделался. Несмотря на старания: остриг себе волосы, растрепал их, терся губкой, чтобы отрастить себе бороду, да только весь покорябался; курил всякую вонь-траву, чтоб был грубее голос, но лишь стал звучать как евнух. Видела я и то, как он у себя в комнате плотно обтягивал грудь, чтобы не выдавалась, и только тогда ходил на состязания или блядки. Сколько раз он трахал шлюх пальцем и языком, чем вызывал у них смех, после чего свирепел и их избивал. Однажды, когда через город проезжала цирковая труппа из Кампары, он залез к ней в фургончик и выкрал один из деревянных клоунских херов. После этого он трахал им всех шлюх подряд, причиняя боль, но горе той, которая бы посмела над ним надсмехаться.
Итак, гляньте, как он вышагивает по этой улице, закрывая дневные дела ради ночной работы. Гуляка-охотник, идет себе и не знает, что охотник стал дичью. Правду сказать, он должен был сдохнуть еще полгода назад, и каждое оружие, которым я владею, было уже приставлено к его шее, лицу, спине, даже сердцу, но я отпускала его. Только с последней четверти луны я сознаю почему. Потому что то, чего я в самом деле желаю, это охота, а не убийство, по крайней мере пока. И потому что я уже знаю, что как только заберу его, мне останется только одно. А еще потому, что на мертвецов не охотятся. Якву идет по этой улице, потому что ищет что-то настолько секретное, что это тайна даже для него самого. Проходя по этой улице, он теряет мнимую развязность и идет так, как его вынуждает строение бедер и ног; в поисках человека, который пристанет с посулами потом заплатить, и он расплатится, только не деньгами. Я помню, как в первые дни, находясь в теле Венин, он мне говорил: «Не обольщайся, этот вопрос не про тебя, но меня занимает, как вы, женщины, можете раз за разом испытывать пики блаженства, чего не бывает у мужчин?» На что я ему отвечаю: «Для тебя это останется тайной, ну а для меня уверенностью: с тобой их не будет испытывать ни одна из женщин». Я знаю, при всей навязчивости это вызывало в нем отвращение, а также, как бы он этого ни искал и ни добивался, он возненавидит того, кто вознамерится ему это дать.
Он заходит в курильню, где не подают опиум. Чтобы привлечь внимание мужчины, женщине много не нужно, достаточно просто быть рядом. Я остаюсь за дверью и слушаю, как Якву говорит тому человеку, чтобы он подверг его любому наказанию, какое, по его мнению, можно назначить. Он издает всевозможные стоны, рыдания и вопли, словно рассчитывая, что люди за дверью его подслушивают. Вскоре после того, как мужчина со стоном спускает, он капризно кричит ему, чтобы тот убирался. Это часть, которая Якву люба больше всего: та, где он может сжечь свой стыд гневом, а также, где мужчина не преминет поставить эту наглую стерву на место. Якву никогда не наносит удара первым, потому что в этом нет необходимости. Кто-нибудь потом наведет порядок – он заплатит и за это.
А потом он хочет непременно кому-нибудь поведать, что он при всем этом испытывал, но кто из окружающих, услышав, не покрутит пальцем у виска? Разве что сочтут его девственницей или двинутым извращенцем. «Ты тот, кто украл ее тело», – хочется мне ему сказать. И ты, в свою очередь, хочешь донести, что она украла твое желание быть мужчиной. Ты не просто принял форму женщины, которую украл, но тебе это еще и начинает нравиться.
В каком-то смысле всё это чудовищно, но с чувством возмущения покончено. Потрясенность, ужас, даже отвращение – всё это миновало. Я говорю о том, что действительно чувствовала, или не чувствовала, но слышала. Голоса всех тех женщин в комнате, которые называли меня Лунной Ведьмой; которые теперь именуют Лунными Ведьмами себя. С этим пустота, которую я надеялась заполнить местью, действительно наполнилась до краев, просто мне потребовалось столько времени, чтобы это увидеть.
Это не означает, что я эту гребаную суку Якву не прикончила. В той же курильне я подхожу к нему и говорю:
– Венин, поговори со мной, когда я тоже увижу предков.
На эту встречу я, правда, вовсе не навязываюсь. Якву удивленно поворачивает голову, а мой ветер – не ветер – ее откручивает, пока не щелкает сломавшаяся шея.
Спустя несколько дней до самого Севера и даже до такого жалкого места, как Джуба, доходит новость, что кто-то убил сына Сестры Короля, а это значит, что у Лиссисоло был сын, хотя она и была монахиней. А поскольку Сестра Короля заключила союз с королем Юга, который теперь мертв, с целью сделать своего мальчика Квашем таким-то, то Следопыт, которого задержали, вполне может предстать перед судом за цареубийство. Кваш Дара, отложив поиски Аеси, во всеуслышание заявляет, что Север ни к каким убийствам не причастен, и если что, то ответственность за исчезновение его канцлера несет Юг. Я сплавляюсь вниз по реке, а через какое-то время отплываю в Нигики на пиратском судне, в обход речной блокады между Севером и Югом.
Оно щекочет мне нос и будит. Я отмахиваюсь, но оно появляется снова и опять щекочет мой нос, вынуждая чихнуть, что дико раздражает. Я откатываюсь, но оно влезает мне в ухо, становясь еще несносней.
– Да язви ж ты богов! – кричу я и отмахиваюсь. Снова щекотание.
– Не перестанешь – укушу, – сонно говорю я.
– Обещаешь? – спрашивает он лукаво.
Этот лев меня уже оседлал; могучие лапы похожи на два столпа, хвост дыбится между ними, а он приятно-шершавым языком пошаливает с моими грудями, наготове сделать своим могучим жезлом то, к чему изготовился.
– Люди предупреждали меня о вас, гривастых, и о вашем ненасытном голоде, да я не слушала, – говорю я, на что он самодовольно ухмыляется.
– Возражений не слышу, – мурчит он, и при этом трется своей головищей с массивной золотой гривой, округлыми ушами и жесткими бакенбардами о мою левую щеку, а затем о правую.
– Мой первый день в легионе Буйвола, – говорит он. – Скоро ухожу.
– Уходишь? Еще чего, – говорю я в темную пустую комнату.
Когда я напросилась в эту тюрьму, охранники не знали, что делать. Я им сказала, что если они ищут сведущих людей в деле о смерти принца, то им следует поговорить со мной. Хоть я его и не убивала, но была там, когда кто-то это сделал. А потом ты обыскиваешь меня и находишь список, в котором значится имя мальчика. Затем ты меня здесь запираешь; хотя почему бы и нет? Идти мне больше некуда по крайней мере лет восемь или двадцать, если отсчитывать, когда тот полубог снова войдет в возраст. Я пережила всех, кого можно знать, и если оставить эту историю одному ему, то единственное, что вы будете знать, это россказни Следопыта, а этот глупый распутный дурак даже и не знает, что эта история не просто больше, чем он, но и на сто семьдесят семь лет старше. Потому что, несмотря на всю его любовь и все его утраты, этот человек с носом – всего лишь мальчик. Хотите правду? Это женская работа.
Так что давайте всё сделаем по-быстрому.
От автора
Возможно, его назовут годом чумы. В 2021 году я бежал от пагубной болезни из города в сельскую тишь, словно дело было в каком-нибудь чумном 1665-м. Это значит, что данный роман я начал вдали от дома, за обеденным столом Эбби Боггс и Майло Тиссена, которые открыли только что купленный ими пансионат для гостей, что в итоге пробыли там более полугода. Благодарность, которую я к ним испытываю, не поддается описанию, но всё же вот