– Как же ты меня испьешь, когда в тебе из-за выпитого уж днища не видать? – бойко отвечает деваха под всеобщий гогот.
Под взрывы смеха Соголон ищет Кеме и находит его по голосу, громкому, как крик, нисходящий до выдоха. Здесь всё немного странное, как во сне. Слышно звучание ко€ры и уда[21], но тех, кто играет, не видно. Тусклого освещения вполне достаточно, чтобы всех разглядеть, но на лицах словно мягкий лиловый грим, скрывающий очертания. Все полулежат на расстеленных по полу коврах, припав к валикам и подушкам. Кеме сидит и радушно хлопает лежащего рядом льва, который в ответ неохотно рыкает и приподнимает лапищу, будто собираясь смести приставалу с ног. Кеме смеется лишь громче, остальные ему вторят. Спиной к Соголон в обнимку с длинным посохом сидит старик – худющий, все ребра можно пересчитать. Рядом развалился немолодой семикрыл; без своей мотни на голове он блестит лысиной. Бок о бок с ним сидит кто-то в доспехах, похожих на те, что у Кеме. А рядом дама в длинном платье с золотыми полосками; ткань такая тонкая, что сквозь золото просвечивает тело. Мимо Соголон к ним протискивается какая-то молодая, видная; Соголон принимает ее за служанку, но она смело, как ровня усаживается рядом со стариком.
– Соголон, познакомься с моими друзьями, – говорит Кеме.
Первым оборачивается старик, и Кеме начинает с него:
– Это Алайя. Не удивляйся, если где-нибудь в Малакале или Миту ты встретишь такого же, как он. Скорее всего, это будет его близнец.
– А если таких восемь или больше, то всё равно близнец? – интересуется старик.
– Больше восьми – это уже инцест, а не близнец, – поправляет соседка, и угол опять взрывается хохотом.
– Эту злодейку, что рядом, зовут Бимбола.
– Каждую бабу, видящую мужика насквозь с его дурью, клянут не иначе как злодейкой, – усмехается Бимбола и глазами указывает Соголон местечко, куда можно сесть.
Кеме продолжает:
– Семикрыла ты знаешь, но, наверное, впервые видишь его лицо. А слева от меня Берему, лев с самой гадкой пастью во всем Фасиси. Да, зверюга?
Лев снова издает утробный рык.
– А вот справа… Справа от меня та, кого бы вам лучше не знать.
Из темноты что-то шлепает Кеме по голове, сбоку.
– Женщина, чем ты меня, черт возьми, сейчас угостила?
– Тем, чем угощают Берему, – является в поле зрения та, видная. – Я Ому. А ты кто будешь? – спрашивает она гостью.
– Я Соголон.
Кеме смотрит на старика и спрашивает:
– Ну так что, Алайя, как там наш Король?
– Дворцу служишь ты. А я всего лишь гриот.
– Который знает о власти новости, неизвестные даже ей самой?
Алайя дважды стучит посохом по ковру.
– Король все думает свои думы, – возглашает он, и лев рычит.
– Да. Берему, напомни ему, чтобы не раскидывал дерьмо, – подает голос один из сидящих.
– Ничего, – успокаивает Ому. – Представь, что мы у тебя в спальне.
– Помолчи, – одергивает ее Кеме.
– Я ничего и не говорю.
– Зато думаешь. Берему, а что скажешь ты?
В ответ снова рык, затем урчание, а затем звук, которого Соголон от льва никак не ждала.
– Людям наверху, в небе, нет дела до Короля, кем бы он ни был, – говорит Алайя.
– В каком смысле?
– В смысле, что ваш принц держит себя так, будто корона у него уже на голове, а Король все глубже погружается в свои неясные думы. Две ночи назад он их почти уже завершил. Впервые за три луны принц явился во дворец, а его никто не вызвал. И тут Кваш Кагар решил, что надо бы поработать еще, даже встал и сделал несколько шагов, пока его не уложили обратно в постель. Видели бы вы лицо принца, когда Короля увозила колесница. Взгляд был такой, что можно плавить им серебро.
– Колесница далеко его не увезла, – вполголоса рассказывает Бимбола. – В Тахе его сняли с девки, как только она под ним затихла. Прямо среди улицы, а ему и наплевать, что его видели. Так после этого сангомины нашли ее дом и спалили дотла. Только на этой неделе те ублюдки-деточки…
– Бимбола, – встревает Кеме.
– Отстань, я говорю как есть, – отмахивается она. – С тех пор, как этот бесогон заполучил себе уши Аеси, и с тех пор, как Аеси провел его на верхи вместе с его выводком, Фасиси живет на острие ножа. Демоны носятся, бесчинствуют, подгребают всё, что хотят. Вы бы видели их на рынке, как они хапают всё, на что положат глаз! На прошлой неделе одна женщина возмутилась, так один из них отжег ей язык. Другой снес голову мужчине только затем, чтобы люди это видели. И боги да будут вам в помощь, если вы просто окажетесь у них на пути, ибо тот из них, кто не наступит, тот пройдет вас насквозь, чтоб лопнуло сердце! Счастье, если вы отделаетесь всего-то оторванным пальцем. Судей не зовите, они просто не придут. Демоны распоясались окончательно, не знают удержу. Всё королевство под ними стонет.
– Это не они распоясались, это кто-то дал им распоясаться, – высказывает предположение Алайя.
– Что же станет с этой землей, когда наш Король…
– Ому, замолчи, – требует Кеме.
Берему ревет.
– Ты тоже замолчи! – говорит ему Кеме.
Лев поднимается, недовольно фыркает и уходит в соседнюю комнату.
Алайя поворачивается к Соголон:
– Это лев говорит: «Перестань быть таким трусом».
– Ему повезло, что это он, иначе я бы полоснул ножом прямо по его морде, – горячится Кеме. – Как он, бесы его забери, осмеливается назвать меня трусом?
– Tu loju, – говорит вполголоса Бимбола.
– Мое лицо не горячее! – отмахивается Кеме и делает глоток пива.
Ому с прищуром смотрит на Соголон и спрашивает:
– Ты, девочка, наверное, метишь стать у Кеме второй женой?
Кеме что-то кричит, но Соголон не слышит. «Вторая жена». Фраза пронзает голову навылет, покидает ее, возвращается и снова вылетает. Разум не знает, что на это ответить. Только и может, что впускать и выпускать это слово.
– Бедняга и с первой-то едва управляется, – усмехается Ому.
– Ому, не корчи из себя злючку.
– Я не корчу. Если бы я затевала выходку, я бы тебя предупредила.
Соголон растерянно смотрит на сидящих справа. Стариканы улыбаются, но ничего не говорят, остерегаясь соседских ушей. Бимбола в это время отлучается к стойке долить кому-то еще пива. Гляньте на него. Конечно же, у него есть жена, может, даже две. Ну а тебе-то какое дело? Между ним и тобой нет ничего, кроме легкого ветерка. Соголон хочется быть большой женщиной, которая уже понимает большие женские вещи. А это… Это заставляет ее ощущать себя просто девчонкой. Нет, не девчонкой – дурочкой. И даже не ощущать: какие могут быть ощущения у бесчувственного полена?
– В каком из девяти миров ты сейчас обретаешься? – говорит ей на ухо Ому. Соголон не отвечает. Воздух нестерпимо разрежен, нечем дышать, и вообще ей хочется уйти, скрыться, лучше бегом.
За стеною грохот, рев, крики, рычание, снова грохот, уже как при драке, топот бегущих ног. Бегущего кто-то или что-то преследует, затем резкий удар не то об дверь, не то об пол. Никто не знает, что стряслось, пока не появляется лев, с маленькой белой девочкой в пасти. Вся таверна вскакивает и с криком разбегается, кроме тех, кто рядом с Кеме. Челюсти Берему сомкнуты на шее девчушки с кожей белой, как глина.
– Берему, брось девочку! – кричит ему Кеме.
Лев ее по-прежнему треплет, а та уж и не шевелится.
– Берему! – снова кричит Кеме и хватается за копье. Берему бросает девчушку и издает громовой рык. Разбежались уже все, кроме тех, кто с Кеме.
– Ты убил ее? – спрашивает зверя Ому.
Берему строптиво рыкает и встряхивается.
– Но вид у нее как у мертвой.
Лев смотрит и рычит. Кеме по-прежнему сжимает свое копье. К девчушке подходит Бимбола. На полу лежит детское тельце, белое с головы до ног, включая волосы. Невидящие глаза открыты, отверст и безмолвный рот. От прикосновения ко лбу вся девчушка рассыпается в порошок, словно она и в самом деле была целиком из глины.
– О боги! – невольно восклицает Бимбола.
Кеме опускает копье.
– Сангомин? – спрашивает он Берему.
Лев в ответ фыркает и шипит. Кеме пристально смотрит на Соголон. Его взгляд ей не нравится.
– Гляньте, один глинистый прах, – растерянно произносит Ому.
– Он или она уже превратились в кого-то другого. Ушли, – говорит Алайя.
Соголон подойти побаивается, но все подходят и смотрят. Кроме Алайи.
– Сангомины здесь раньше если и бывали, то я их не замечал, – говорит он.
– Алайя, кого ты сейчас злишь? – говорит Кеме. – Скоро за ним явится еще кто-нибудь.
Сыпучий прах выскальзывает из ладоней Ому. Теперь все взгляды устремлены на Алайю.
– Берему его убил, – молвит тот.
Лев собирается зарычать, но Ому говорит:
– Убил кого – эту пыль, что ли?
– Кстати, ты, дворцовый страж, – обращается к Кеме Бимбола. – Тебе здесь оставаться нельзя.
– Но я ничего не сделал.
– Пусть всё вначале поостынет. Уходи.
– Вот Алайе точно лучше уйти.
– Ты думаешь, меня нужно об этом упрашивать?
– Всё, расходимся, – бросает Кеме, не оглядываясь. Но на выходе приостанавливается: – Соголон!
Ее тоже упрашивать не надо. Она бежит следом.
Выйдя наружу, Кеме шагает быстро и размашисто; Соголон с трудом удается его нагнать.
– Да дайте мне хоть одну спокойную ночь!
– Разве я тебя ее лишаю?
– Ты цапаешься даже тогда, когда к тебе никто не пристает.
– Цапался сегодня ты со своей подругой.
– Да? Я уж позабыл. В общем, дружба наша врозь. Завтра ты идешь во дворец, и голова о вас пускай болит уже у других караульщиков. А у меня обуза с плеч.
– Ах, так я обуза? Ты всех своих обуз обучаешь верховой езде и стрельбе из лука?
– Иди домой, Соголон.
– Дома у меня нет.
– Тогда куда глаза глядят. Или куда позовут. Но не за мной.
– Послушай, я…
– Больше за мной не ходи.
Шесть
Стоит уяснить, что за внешними стенами Король не живет. Здесь обитают благородные и близкие по крови, богатые и могущественные, люди старых и новых денежных состояний; те, кто пользуется благосклонностью Короля и состоит у него в услужении. А вот внутри находится еще одна крепость, с высокими отвесными стенами, расположенная на вершине горы. Там-то и находится замок Кваша Кагара и священный предел, где располагаются семь других замков. Семь, держащих за собой истории о семи королях династии Акумов, ибо любому из наследников воспрещается жить в доме мертвого короля. Принц может жить в любом из замков, в котором пожелает; может и принцесса, и Королева-Мать, и те, у кого есть кровь, но нет титула. Однако наследный принц должен возвести свой собственный замок перед тем, как восходить на трон, и в возведении том должны быть мудрость и старание. Ибо если построит слишком поздно, то старый король своей смертью оставит нового без жилища, а если слишком рано, то живой узрит в этом оскорбление от сына, уже торопящегося занять его место, и сошлет его в горную крепость, находящуюся еще дальше, чем даже Манта.