– Да, ваше величество.
– Если хочешь следовать далее в Баганду, не буду тебе препятствовать. Ну а я возвращаюсь во дворец до тех пор, пока не перестану быть Королевой. Ты идешь?
– Нет, ваше величество.
– Я вижу, ты, как и я, навидалась достаточно.
Они еще ждут, когда принц, облаченный теперь в леопардовую шкуру, покинет в сопровождении старейшин помост. Как только уходит его семейство, Королева Вуту стучит по перильцу.
Обратно в королевскую ограду принц Ликуд возвращается уже как Король с новым именем Кваш Моки, что означает «повелевающий ветрами». Принцесса Эмини возвращается как Сестра Короля, но за это короны не предусмотрено. Соголон возвращается на свою постель из сена и ковриков. В полусне ее мысли вращаются вокруг близнецов: они теперь наследные принцы, и, может, есть надежда, что они ее давно забыли или им просто наскучило мстить девчонке из дальнего буша. Празднования в честь нового короля длятся три четверти луны, на протяжении которых конюшня то переполняется, то пустеет, то снова переполняется людьми и животными.
Иногда пиршество разрастается так, что выплескивается из дворцов на конюшню, и пьяные мужчины с шумными женщинами здесь широко гуляют, едят и пьют, разбрасываясь мясом, хлебом и вином. Довольно часто Соголон просыпается от звуков совокуплений по укромным углам; в этом усердствуют и мужчины и женщины, особенно распаляясь с этим делом по темноте. Кто здесь только не задействован: благородные особы с простолюдинками, жрецы и священники в схватке со жрицами и колдунами, друзья, мнущие врагов, вожди с девушками, упорно не желающими в себе их членов. А затем опять приезд на пиршество или отъезд кого-нибудь, оставленного новым Королем и королевством в горьких чувствах. Конюхи, уже попривыкнув к Соголон, начинают носить ей еду, а она к окончанию торжеств начинает ухаживать за лошадьми, чтобы как-то окупить свое здесь пребывание.
Ну а из дворца Сестры Короля за ней больше никто не приходит.
Девять
Бобо, молочно-белой масти. Он тот, с кем она разговаривает, когда работники уходят, а конюшня пустеет, хотя конюшня не бывает совсем пустой никогда. Чаще всего ночь наполняется самыми мирными и покладистыми существами во всем королевстве; более приятными, чем любой мужчина, каких она когда-либо встречала. «Когда-нибудь встретишь», – произносит голос, похожий на ее собственный. Теперь уж и не вспомнить, сколько четвертей луны назад она поняла, что это место самое приятное из всех, где ей когда-либо доводилось пребывать, а лошади – самая отрадная компания. Если бы лошадь могла преображаться как дворцовые львы, то, возможно, такой человек был бы идеальным другом – или же то, что в нем кроется, разрушило бы всё, что заложено в лошади. Со всеми лошадьми Соголон разговаривает, когда кормит их и чистит, но Бобо, белый конь с черным пятном на левом глазу, он еще и слушает – а подчас и отвечает. Разговоры о людях, которые ему не по нраву, раздражают его, особенно Кеме – может, потому, что Бобо тоже мужчина и не хочет слышать ни о ком другом, особенно когда ему расчесывают гриву. Или, скажем: «Должна ли я напроситься к Сестре Короля, даже если она обо мне не спрашивает?» На это Бобо яростно встряхивает головой, категоричное «нет».
– Потому что она не желает меня видеть или меня не хочешь отпускать ты?
В ответ он, заржав, машет хвостом. Она дает ему сено, а когда конюхи уходят, то прикармливает и яблочком. Этого достаточно, чтобы вызвать ревность у Сидики, что в соседнем стойле. Он пинает заднюю стену, намекая, что может порушить и всю конюшню, если ему не перепадет хотя бы долька. Ох они взыскательные, эти лошади! Но их капризы так просты и невинны, а простота идеально подходит девочке, извечно живущей в умеренности. Когда-то ее жилищем был термитник, но теперь эта взрослеющая девушка ищет из него выход и желательно не по грязи, в которую ее втаптывали братья.
Посмотрите на эту девушку – как она просыпается среди лошадей, отмеряет время по тому, какие из них уходят, а какие возвращаются, задает им дважды в день корм, раз в четверть луны моет по своему усмотрению, никого вокруг не замечает, а если и замечает, то не слушает, а если и слышит, то ей всё равно; а потом засыпает на свежем сене, чтобы проснуться и начать всё это заново. Джунгли сна она если и навещает, то забывает их сразу с восходом солнца; те сны, которые запоминаются, она рассказывает Бобо, на что тот посвистывает ноздрями, фыркает, коротко ржет, или просто кивает и трется об нее головой, если ему грустно.
– Нет, Бобо, львица без живота мне больше не являлась. На этот раз сон был другой, – рассказывает Соголон. – Помню мало что, почти всё стерлось. Ум ленится запоминать. Снилось, что я то ли умерла, то ли еще что-то. В общем, какая-то путаница, одно непотребство.
Бобо шлепает себя по крупу хвостом.
Время как кобра, вьется и вьется кольцами. Это чувствуется даже в конюшне с ее тишиной и покоем. Проходит полторы луны после того, как Кваш Моки стал Королем. Дождавшись ночи, Соголон впервые за долгое время выходит из конюшни. С собой она прихватывает небольшую масляную плошку и идет с ней со двора. О направлении пути она знает, хотя не знает, зачем туда идет. «Да всё ты знаешь», – звучит голос, похожий на ее собственный. Снаружи в мглистом сумраке дремлет ночь, но от белых камней дорожек исходит иссиня-бледное свечение. Черным колдовским перстом торчит в отдалении высокий и тонкий силуэт замка. Мимо задней двери дома она подходит к знакомому окну.
– Воитель? Начальник Олу?
Дверь у него обычно открыта, но Соголон лезет через окно. В прошлый раз она там чуть не подралась с занавесками, поэтому быстро замечает, что все они исчезли. Стены и двери выглядят странно. Соголон подносит лампу к поверхности и видит почему: надписи и все пометки исчезли, как и гобелены и ковры. Она опускается на колени проверить пол, но везде всё чисто, даже под стульями и табуретами. В комнате остался только один коврик. То же самое и в спальне – ни кровати, ни ковров; лишь несколько простыней да единственная миска, которая у него не была покрыта письменами. Нет и самого Олу. Можно посмотреть в соседней комнате, но чувствуется, что там он тоже отсутствует. Ушел – или забрали, или растворился в воздухе, или еще что-нибудь. Злость здесь, пожалуй, даже не самое яркое чувство; Соголон тоскливо и страшно, а еще одиноко – ощущение, которое минует ее в конюшне, но сейчас обволакивает сгустившимся коконом. Уйти – вот всё, что остается; уйти прямо сейчас, тем же путем, что пришла. При попытке влезть на приступку у окна она чувствует, что пара дощечек там сбоку сидят непрочно. Подцепив за край, она их вытаскивает и на нижней стороне видит надписи, торопливые, но четкие. Попытку выбраться в окно пресекают слабые голоса снаружи. Стражники. Соголон задувает лампу и ждет, пока они пройдут.
Уже у себя в конюшне, на более ярком свету, она перечитывает ту надпись, одновременно и значимую и невнятную:
«Грядет сей Король… владеть один… и Аеси… Боги знают почему… Йелеза Йелеза Йелеза»
Соголон перечитывает это пять раз, прежде чем замечает, что слова написаны кровью.
Всё нужное о событиях при дворе Соголон узнает из круговорота лошадей. Белая кобылка для вдовствующей Королевы Вуту, в сине-золотом убранстве для свадебной церемонии – малоприметной и на скорую руку, учитывая, что лошадь всего одна и тихого нрава. Три лошади из Увакадишу, которые уезжают в ту же ночь, а всадники на них шипят и ругаются. Спустя одну луну обратно возвращаются только две, а ездок и вовсе один. Затем поздно ночью конь для какого-то вояки, которого напутственным шепотом провожает старшая. Две молодые лошади, полумертвые от порезов и диких следов истязаний, уведенные до этого утром тремя наперсниками принцев-близнецов. Только что возвращается лошадь, ушедшая множество лун назад в Калиндар, а еще вороной конь, которого Соголон откармливает и готовит к двухдневной поездке для Аеси, куда он отправляется в одиночку. «Конь, чтоб взбирался на горы» – единственный наказ, поступивший от него, а возвышенность в двух днях езды отсюда не иначе как Манта. Многие лошади исчезают бесследно. Одна уходит в роскошном убранстве, а уже назавтра кто-то возвращает ее и требует снять все золото, после чего уводит снова. Горбясь под грузом соли, с конюшни уходит мул, а вскоре прибывает дугой, тоже согбенный, но под грузом золота. Туда-сюда шмыгают колесницы для принцев.
Несносность простой жизни состоит в том, что в ней неизбывна рутина; изо дня в день одно и то же. Именно эта повторяемость наводит на Соголон скуку. Не каждая скука одинакова, но что это за жизнь, когда уже сами скуки могут различаться между собой? Соголон вспоминаются дни, когда она встречала Олу на дороге в библиотеку, хотя сама еще не знала языка письменности. Теперь она пусть немного, но смыслит в чтении, а библиотека от конюшни хоть и далековато, но дойти можно. Олу прочитывал книгу за день и к следующим сумеркам ее забывал. Для такого чтения ей не хватает запаса слов, но идея насчет забывания кажется интересной – так вот всё забывать и начинать сначала. Вот так взять, войти в хранилище с неприступным лицом и, пока смотритель не опомнился, умыкнуть оттуда свиток или фолиант в кожаном переплете.
Идя крытым переходом, Соголон неожиданно слышит на потолке сухое шуршание. Жарко выдохнув, она пытается шагать быстрее. Не бежать, потому что бегство означало бы, что это преследование реально. Однако карабканье по потолку становится всё ближе и пугает так сильно, что она вздрагивает. Вперед вырывается сдавленный крик. Соголон, не скрываясь, бежит к дверям библиотеки, один раз мельком обернувшись – ну конечно же, за ней гонится дитя тьмы – и припуская во всю прыть. Только б добежать до этих дверей! Безопасность в самой библиотеке тоже под вопросом, но хотя бы добраться до входа! Тут впереди на дорожку выпрыгивает уродец цвета красной охры и растопыривает пальцы с длиннющими когтями.
А затем они враз застывают – то есть не просто останавливаются, а замирают, будто статуи. Тот, что из охры, застыл в рывке с правой ноги: одна нога в воздухе, другая на одном лишь носке; обе руки раскинуты, а физиономия перекошена злобным оскалом. Дитя тьмы присело на корточках, но тоже недвижимо. А где-то сзади раздаются шаги.