Двоих, что пытаются дать дёру, охватывают веселые языки огня. Кеме хватает Соголон за руку, и они вместе бегут прочь.
В саду возле лестницы, ведущей к дому Олу, они останавливаются.
– Тебе надо было оставить меня им на расправу.
– Но ты не хотела погибать.
– Откуда тебе знать, чего я хочу.
– Я знаю людей, которые этого хотели, но они на тебя не похожи.
Сейчас он ей просто невыносим. Соголон, дернув плечами, собирается уходить.
Голос Кеме ее останавливает:
– Они похожи на Алайю. Городские власти посадили его на кол.
– Вот как? Но ведь он гриот, а не ведьмак.
– Ведьмы – это те, на кого указывает любой из приверженцев Сангомы.
Говоря это, Кеме первым трогается с места, ожидая, что она пойдет следом.
– Я в провожатых не нуждаюсь, – упрямится Соголон, но он не обращает внимания.
– Чтобы нанизать человека на кол, нужны определенные навыки, даже некое извращенное искусство – знать, как пронзить его так, чтобы он не умирал в течение нескольких дней. На вторую ночь все слышали, как он стонет и плачет. На третью я упросил охранника отвернуться и вонзил ему в сердце нож. Он мне улыбнулся. Он улыбнулся мне, проклятый отступник!
– Алайя не был ведьмаком.
– Он возводил хулу на Короля.
– Раньше ты говорил, что он рассказывает правду.
– Я никогда этого не говорил.
– Тогда выходит, что лгали он или я?
– Так я тоже не говорил.
– Тогда удивительно, кому служит твой рот.
– Почему твой чертов язык всегда обвивает меня змеей? Какая разница, кому я что говорю.
– Первое, на чем мы сходимся.
– Я спас его от страданий.
– Почему нельзя было просто его спасти?
Он смотрит на нее так, словно она произносит что-то дичайшее или глупейшее из всего, что он когда-либо слышал. Тем не менее он всё равно отводит взгляд.
– Сестра Короля мне говорила, что я всегда должна верить своим врагам, – говорит Соголон. – Они единственные, кто никогда не обманет ожиданий.
– Я могу…
– Куда идти, я знаю.
Когда она выходит вперед, он на секунду приостанавливается, но затем следует за ней.
– Они всё расскажут принцам, и те явятся за мной и за тобой, – говорит Соголон через плечо.
– Чтобы принцы рассказали отцу, который повелит всех высечь за охоту на человека? Никто никому ничего не скажет. Ты мне даже не сказала, как ты вообще поживаешь. Может, скажешь, Соголон?
– Ты серьезно? По-твоему, это уместный вопрос? Я хорошо поживаю, стражник. Так, как еще никогда. Всё хорошо настолько, что меня собираются упечь на какой-то безвестный холм, куда никому нет ходу, из-за того, чего я никогда не делала. Ну а как дела у тебя? Так же хорошо, как у меня?
– Поверь, слышать всё это мне очень прискорбно.
– По-твоему, я нуждаюсь в твоей скорби? Тем более что поделать с этим ничего нельзя.
– Соголон.
– Помоги мне бежать.
– Что?
– Что слышал. Помоги мне бежать. Идти в тот монастырь я не могу, понимаешь, Кеме? Никакой вины на мне нет, так почему я должна туда отправляться?
– Я… Таков наш удел, простых смертных.
– Удел быть трусами?
– Я не трус!
– В этой империи трусы все, включая вашего Короля.
– Ты даже не знаешь, что ты сейчас говоришь.
– Я знаю людей, которые не трусливы, и они не похожи на тебя. Они похожи на Алайю.
Это его ошеломляет – настолько, что он покачнулся на месте.
– Если ты сбежишь, то ты только накликаешь за собой погоню. Королю будет всё равно, какую часть от тебя они вернут, даже если просто палец или глаз. Он даже сам, если захочет, может присоединиться к этой охоте. Не превращай себя в предмет их любимой забавы, Соголон. Не надо.
Она умоляюще смотрит ему в глаза:
– Кеме, но ведь ты можешь мне помочь.
– Ты слышишь, что я тебе говорю? Это не люди Кваша Кагара. Этих хлебом не корми, дай только погоняться за беглыми рабами.
– Но ведь я же не рабыня!
Он нервно бросает взгляд влево и вправо: не слышит ли кто. Вроде бы нет: послеполуденная тишина в чести у всего королевского двора.
– Однако ты подневольная, так же как я.
– О боги, у тебя есть сказать мне хоть что-нибудь, кроме призыва сдаться? Я вижу, нет.
Она дарит ему единственно горький смешок.
– Ты теперь божественная сестра. Никто из мужчин не смеет к тебе даже прикасаться, – говорит он.
– У тебя есть какая-то иная цель меня видеть, кроме как бередить все чувства подряд?
– Поверь, я не пытаюсь причинить тебе страдание.
Из-под туники он вытаскивает нечто, завернутое в полотно, и, воровато оглядевшись, протягивает ей.
– На, возьми.
– Что это, и зачем?
– Не открывай. Потом, у себя.
– Ничего я у тебя не возьму.
– Это кинжал.
– Что? Тебе что-то известно?
– Ничего. Просто дороги коварны, а уж люди подавно.
– Нас каждое утро обыскивают. Где я его, по-твоему, спрячу?
– Ехать в Манту без защиты, Соголон, крайне опрометчиво. Придумай что-нибудь.
– Ты глухой? Я говорю, нас обыскивают каждый день. Бывает, что и не по разу.
– Тогда спрячь там, где проверять не будут.
– Там тоже проверяют.
– Я говорю, спрячь там, где не будут проверять, и всё.
– Этот чертов нож мне не нужен. Если хочешь мне помочь, то скажи им, что хочешь, чтобы я стала твоей второй женой.
– Что? Да нет, уже слишком поздно.
– Поздно для кого?
– Соголон, что ты имеешь в виду?
– Я говорю, возьми меня себе второй женой или третьей, или кем угодно еще.
– Я не могу…
Она делает к нему шаг, и он отступает.
– Ты весь из того, чего ты не можешь. Целый день я жду, когда сможешь хоть что-нибудь.
– Соголон.
– Я хорошо управляюсь со всеми женскими делами. Я уже не девочка.
– То есть как? В смысле, что?
– Ты думал, я не вижу, как ты на меня пялишься? Каждый раз, когда я оборачиваюсь на тебя посмотреть, ты смотришь на меня первым. Скажи им, что ты находишь меня подходящей и хочешь взять в жены. Скажи.
– Это не будет иметь никакого значения…
Соголон подступает еще на шаг. Кеме больше не отодвигается.
– Скажи им. Ты думаешь, я не умею делать то, что надо от жен? У тебя уже есть сучка, чтобы готовить и убирать; я могу дать тебе кое-что другое. Перестань искать во мне маленькую девочку, ее больше нет. Женщина, которую ты жаждешь, прямо перед тобой.
Она подступает, почти прижимаясь к его груди.
– Люди научили меня женским делам, для которых не обязательно иметь большую грудь.
Протянув руку, она проталкивает ее через доспех и ухватывает его за причиндал, вначале сильно, а затем с медленной, вкрадчивой нежностью.
– Я не могу пойти с ними, Кеме. Я не пойду. Не пойду. Не заставляй меня идти.
– Это вне моих рук…
– Я не пойду, ты слышишь? Возьми меня, увези, спрячь, мне всё равно куда и как. Ну хочешь, продай меня? Продай меня хорошему человеку, отдай своему отцу или брату, или кому там еще. Я не могу туда отправиться, не могу, Кеме. Не могу, не могу…
Кеме отводит ее руку от своего паха.
– Твоя госпожа как-то сказала мне, что в публичный дом тебе уже поздно.
В Соголон замирает всё, в том числе и мысли.
– Сказала это однажды утром, когда подумала, что ты мне нравишься. Так что соберись и найди ту девочку, что исчезла. Она, должно быть, где-то рядом…
Пронзительный порыв ветра откуда-то из-за спины сгибает молодое деревце, срывает лепестки на цветах, подхватывает Кеме и кружит вверх тормашками, подняв прямо над пятачком.
– Соголон! – вопит Кеме. – Соголон!
При этом он не падает, а по-прежнему с криками кружится в воздухе, вопя, чтобы она ему помогла. Соголон пытается как может, хотя не знает как; знает только, что она здесь чем-то причастна. Несколько мгновений она просто за ним наблюдает, чувствуя, как мечется ум, а вместе с тем кружится и Кеме, а по мере успокоения убавляется и его скорость. Он по-прежнему орет; как бы кто-нибудь не прибежал на шум. Соголон думается о легком ветерке, что увещевает его вернуться на землю, и постепенно это в самом деле происходит: Кеме возвращается обратно. Приземлившись, он пошатывается, судорожно кашляет и едва не падает. Соголон дотрагивается до его плеча.
– Не трогай меня, ведьма! – злобно рычит он, и она отдергивает руку, поворачивается и бежит.
Позже, ближе к ночи, она обнаруживает его подарок у себя на подоконнике, всё так же завернутый в тонкую ткань. Кинжал оказывается обыкновенным куском дерева, похожим на палочку. Кляня Кеме за обман, она хватает эту штуку, думая запустить ее в стену, и тут наружу вырывается острое и блесткое лезвие – настолько внезапно, что Соголон роняет клинок и вздрагивает от стука. Она поднимает его и медленно оглядывает лезвие, такое блестящее, что видно свое отражение. Ручка твердая, как слоновая кость, но с боков заточена так, что удобно лежит в ладони. Соголон осматривает ручку, крутит ее в пальцах и прикасается к навершию. Лезвие исчезает внутри так быстро, что она снова роняет вещицу. Затем она попеременно прикладывает ее к волосам, локтям, шее. Нет, не скрыть. Она дотрагивается до кинжала, и темноту вновь пронзает острие, посверкивая, словно осколок зеркала.
Наутро Эмини и Соголон просыпаются, несколько удивленные тем, что ночь прошла без метаний и удалось даже выспаться. Эмини говорит, что для нее это знак наступления благодати, Соголон же воспринимает это как предупреждение, только насчет чего – неизвестно. Подаренный кинжал она оторванной полоской простыни приматывает к руке. Караван выходит на рассвете. Перед выездом Эмини желчно усмехается, завидев две жалкие повозки с деревянными коробами под холщовой крышей. Все остальные должны ехать верхом на ослах, мулах и лошадях. Эмини зычно требует двух лошадей, для себя и для Соголон.
– Ты когда-нибудь сидела на лошади? – спрашивает она, но не успевает Соголон ответить, как та мужичка, что взывала насчет покорности – голос не спутаешь, – криком велит, чтобы они усаживались в переднюю колымагу. Соголон думает подчиниться, но Эмини упорствует, крича, что не собирается лежать там, где валялись простолюдины со своими вшами, блохами и клопами. Мужичка, которая сейчас собиралась сесть верхом, угрожающе направляется к ним двоим. Подойдя, она замахивается для удара, но вперед выпрыгивает Соголон и получает оплеуху, предназначенную Сестре Короля. Соголон самой непонятно, зачем она так сделала. Мужичка тоже смотрит в недоумении, после чего указывает, чтобы они обе лезли в колымагу.