– «Божественное сестринство», тебя?
– А что я, черт возьми, не годна? – говорит она более запальчиво, чем намеревалась, и его брови вновь сходятся у переносицы.
– Для кого это было, для матери или отца?
– Да.
Кеме смеется:
– В Манту, девочка, просто так не едут и тем более не приглашаются.
– Тогда зачем идешь ты?
– Меня не спрашивай. Я же не монахиня.
Так, решено! Этот Кеме ей тоже ненавистен, хотя улыбка та же самая. Та же проклятущая улыбка, сияющая из той же проклятущей бороды, обнимающей всё тот же твердый подбородок того же распроклятого лица.
– Твой отец, должно быть, тебя лупасил? Или твоя мать?
При дворе Соголон кое-чему научилась. Расскажи о себе немного, но достаточно, и о тебе сложат историю на свой лад. Поэтому на слова Кеме она просто кивает.
– Наверное, ты из тех неугомонных, кому нужна такая жесткая рука.
У Соголон гнев пузырится под кожей, но она успокаивает себя долгим вздохом.
– И вот ты убегаешь в то место, где бабы любят кнуты еще больше, чем твоя мать или отец. Так ты бежишь, чтобы избавиться от него?
– Я бегу избавиться от мужчины, за которого он хочет выдать меня замуж.
– Ты еще отвязнее, чем я думал. Зачем девице бегать от брака? Ты хоть подумала о страданиях, которые ты этим причиняешь своим родителям? Неужели девчонка в рубище не знает, для чего она нужна? Наверное, приданое? Оно было для них неподъемным?
– Что-то многовато вопросов.
– Чтоб лучше знать. Потому что тех, кто мне не открывается, я убиваю.
– Даже девушку-беглянку? – спрашивает она, на что Кеме отвечает улыбкой. – Ты уже приказывал меня убить, – напоминает Соголон.
– Да, именно так. Разведчик увидел в направлении Манты дым, и мы ехали сюда четыре дня, а днем ранее увидели, что могло быть источником дыма. Ты знаешь, о чем я говорю?
– Нет.
– Как тебя звать?
– Чибунду.
– В следующий раз, Чибунду, думай как следует, где говорить правду, а где ложь, ради своей же шеи. От этого каравана не осталось ничего, во всяком случае, что оставили после себя гиены. И вот ты, единственная живая душа, которую мы находим за многие дни, бредешь как раз с того места.
– Ну и что? Я ничего не видела.
– Только одна дорога, девочка. Независимо от того, куда ты от нее сворачивала, судя по твоим синякам. Но и тут каждая тропа ведет обратно к дороге. Так устроено для того, чтобы женщины, подавшиеся в монахини, не заблудились и не околели в пути.
– Не видела я ничего.
– А что это за кровь на твоем плаще? И почему он оборван чуть не вполовину?
– Я ту бучу не вызывала.
– Я не говорю, что ты вызывала, а только сказал, что ее видел. Мне даже не нужно ничего расспрашивать. Расскажи, как всё было на самом деле. Например, почему ты там оказалась и что с тобой случилось?
– Ехала с торговцами. И тут они.
– Были они. А что ты?
– А что я. Я рабыня торговца, а не торговец.
– И почему ты не сказала этого раньше?
– Рабыней я больше не буду.
– Ах вон оно что. Теперь понятно, какое бы лихо на них ни обрушилось, тебе только на руку. Ну и что же там произошло? Мы нашли колеса повозок, но без повозок, конскую и воловью упряжь, но без коней и волов, женские пальцы в перстнях, но без женщины. Разведчик мне сказал, что ездит по этой дороге два раза в год, иной раз и три, но не помнит там ни одного озерного дна без озера, да еще такого идеального, будто кто из богов присел половинкой своего зада. Насчет этого тебе нечего сказать?
– Я… я… Просто отключилась. Что уж там стряслось. Ничего не помню, кроме того, что поднялся крик, а потом я пришла в себя.
– И ты теперь единственная выжившая. Какой благословенный сон! Я знаю, что это такое.
– Правда?
– Какой-то милосердный бог забрал твою память. Чем еще это можно объяснить? И кто хотел бы помнить об этом? Всё, что ты помнишь, – это что ты чья-то рабыня. Но могу тебя успокоить, по законам Фасиси ни один человек не может быть порабощен дважды.
– Сангомины.
– Что?
– Помню, как мой хозяин прокричал: «Сангомины!»
– А зачем сангоминам нападать на каких-то торговцев?
– Как зачем? Потому что они злые и убивают для забавы.
Кеме заливисто смеется, настолько выводя Соголон из себя, что она зажмуривается.
– Сангома дает нам мути[27], глупая. И по€ля, чтобы связывать нас с духами, и зверя, чтобы давать нам храбрость львов. Именно благодаря учению Сангомы в нас нет изъянов или болезней, и даже целостность рассудка зависит от него. Среди нас каждый воин носит мути на лице, груди или руке. По секрету скажу: некоторые даже натирают им член. То, что ты сейчас говоришь, сродни богохульству, или же тебя околдовали ведьмы.
– Среди нас ведьм не было.
– А всех ли ведьм ты учитываешь? Как насчет тех, что наполовину женщины, наполовину змеи? А те, что омываются кровью мертвых? Или те, что живут под землей? Ведьм вокруг нас столько, сколько камней на берегу.
– Я никаких ведьм не видела.
– Ну так и они не видели тебя, иначе б ты была бренчащим костями трупом. А куда направлялся твой хозяин?
– Ты ведь сам сказал, что эта дорога ведет только в одну сторону.
– В Манту, что ли? С каких это пор монахини занимаются торговлей?
– Спроси об этом торговца. Рабыне не дано знать, что у хозяина на уме.
– Самой тебе ума, я вижу, не занимать. На рабыню ты похожа менее всего. Завтра мы отбываем. Кое-кому из наших не по себе так долго ночевать рядом с мертвыми королями.
– Мертвыми королями?
– Как долго ты уже здесь обретаешься?
– Несколько дней.
– Это кое-что. И ты хочешь сказать, что тебя ничего не затронуло? Так и осталась непорочной?
«Фи, такие вопросы задавать женщине», – думает Соголон укоризненно, но вслух не произносит.
– Да, – отвечает она.
Про ночного зверя она не упоминает.
– Странновато для такого места. Это город мертвых, девочка, некрополь королей. Здесь погребены умершие монархи и принцы, жившие еще задолго до династии Акумов. Короли-великаны, жившие тысячу лет назад, когда у леопардов еще были бивни, а у слонов пятна, когда человек был выше того вон дерева. Оглянись назад, – он указывает на те три столпа, между которых она пряталась. – Средний – Камак Злой, правый – Барка Добрый.
– А третий?
– Это неведомо даже старикам.
– Маршал, перестань искать себе вторую жену, – слышится голос с ленцой.
Голый маршал подошел и стоит. Вероятно, он думает, что поддел Кеме, но на самом деле он осек Соголон, которая сейчас собиралась спросить, что Кеме понимает под словом «раб»; не потому, что ее волнует его ответ – катись в пропасть и он, и все его идолы, – а чтобы отхлестать его за мнение, что рабы-де сплошь глупы или невежественны, а не пленники злого рока, или вражьей победы, или невольничьего ярма деспотов вроде его Короля, а то и самого Кеме, который может раба купить.
– Даже ты годишься лучше, чем кто-то, пахнущий звериной кожей, – говорит он.
Соголон оглядывается в поисках, кому направлены эти слова, но, кроме нее и Кеме, здесь никого нет. А этот ей хоть и знаком, но она не знает его по имени.
– Маршал, на каждом человеке хоть где-то да есть кусок звериной кожи. Взять хотя бы ремешок на твоем шлеме.
– Он не она, – бросает тот, уходя.
– С маршалом надо обходительней, – говорит ей Кеме. – Как бы ты себя чувствовала, если б он носил на себе кожу твоей матери?
Смысл до Соголон не доходит, пока маршал вновь не появляется в поле зрения. Не доходя до костра, он припадает на колени, затем на землю, а встает уже как лев. Ее сердце делает кульбит – ведь это может быть Берему или тот другой лев, с которым она подружилась, но в человечьем обличье она его не признает, а тот другой оборотнем явно не был. Оба вызывают в памяти одну и ту же картину. Львы в Красном воинстве… Значит, Кваш Моки всё же нашел им применение. Но это придворные дела, и Соголон теперь досадует на себя за то, что думает о королевских премудростях, как будто имеет к ним какое-то отношение. «Смена политики» – какой странный речевой оборот; использовать такой она уж и не чаяла. Да его, пожалуй, и произнести-то некому. «Встань пораньше, девочка, постарайся, – звучит в голове голос, похожий на ее собственный. – Проснись и покинь это место до всех. Никто и не хватится, если ты уйдешь. Встань рано».
Холодный всплеск воды в лицо, и Соголон просыпается. Потрясенная и размытая, она не видела, кто плеснул воду. Между тем люди вокруг плещут водой на огонь и торопливо собираются в путь. Впереди Кеме и маршалы уже на лошадях, готовые к отъезду.
– Ты на лошади, привязанной к коню маршала, – сообщает ей Кеме.
– Я иду в Манту.
– Ты едешь в Фасиси.
– Нет, я не собираюсь обра…
– Не собираешься куда? Нас послали для сбора сведений, и ты – то самое, что мы нашли. Начальство требует от нас показаний. Вот ты, как свидетель, их и дашь, – говорит он.
– Никакой я не свидетель.
– Можешь указать и это, если захочешь. А мы уже выезжаем.
– А если я не хочу?
– Чего ты хочешь, мне на самом деле без разницы, всё равно ты едешь с нами. Свободной или в цепях – это уже на твой выбор. Определяйся.
2. Девушка, гонимая охотойBingoyi yi kase nan
Двенадцать
Давайте на скорую руку: Кваш Моки, стремясь доказать, что он тоже Лев Севера, а не его Кобра, вторгается в Увакадишу, независимую страну. «Там вновь вступили в сговор с Югом, замышляя бесчинства и разрушения многие», – вещают окьеаме. Силы из Омороро и Веме-Виту сговариваются с Увакадишу пересечь реку Кеджере и вторгнуться в земли Севера. Калиндар. Король Юга войны не объявляет, не приходит и на помощь Увакадишу. Делами войны Южный король себя не утруждал, так как из пальцев ног у него росли лилии, высочайшее дерьмо почиталось священным и запрещено было к выбросу, а его бабушку не мешало б спалить заживо, потому что она была не бабкой и не дедом, а гремлином токолоше. «Надо бы спросить, неужто никому на Юге никогда не приходило в голову зачать новую династию? Ведь эта уже сотни лет не в своем уме», – судачит и посмеивается люд Фасиси. Увакадишу теперь под пятой. Но огонь Борну – страны, некогда стертой Квашем Кагаром из памяти, – вновь начинает мерцать своими зловещими проблесками, со случайными нападениями без вылазок, поджогами без пламени, пробоинами без таранов и убийствами без яда и стрел. Опять же мелькают слухи, что не обошлось без ведьм.