– Послушай, девочка, это потому, что за тобой нет ухода. Нет матери, которая тебя бы растила.
Соголон слушает, а сама при этом слышит: матери, которую можно было бы спросить: «Для чего ты меня растишь?»
Она смотрит на себя и вздрагивает от мысли: эти женщины вызывают в ней радость, что у нее нет матери.
Соголон думает о кошке, которая только что прошелестела через двор и живет лишь для того, чтобы есть да гадить, как хозяин. А у Соголон есть дырка в виде ку, и ему есть что туда засунуть. Детей хозяйка, судя по всему, не хочет, зато прекрасно знает, как они заводятся. У них с хозяином бывают яростные, посвященные этому ристалища, каждую четверть луны или около того. В других случаях хозяин наяривает Наниль до тех пор, пока ей не надоедает и тогда она начинает ему неистово помогать, чтобы всё побыстрее закончилось. Соголон стоит в умывальне уже невесть сколько; ночь становится всё глубже, а темень гуще. Попытки думать о том, чего она хочет, перебиваются мыслями о хозяине. Ей хочется сняться с места, уйти. Она не знает, что бы это значило, но ей хочется уехать отсюда. Хочется, чтобы люди знали ее только по следу.
«Кто тебе сказал, что ты можешь хотеть?» – спрашивает голос внутри ее. Хотеть не может ни одна женщина в Конгоре. Однажды она слышала, как хозяин в гостиной рассказывает другому мужчине, что есть люди, которые бродят по краю Песчаного моря на лошадях и странных зверях и покрывают свои лица тканью, а руки – знаками ведьмы, и иногда мужчины могут любить мужчин, или зверя, на котором ездят, а иногда своих сестер. Ни одну землю там не называют домом, не сажают зерна и не строят хранилищ, и даже когда стоят на месте, всё равно медленно движутся. Вот так и Соголон. Медленно двигаться, даже стоя на месте, – это ей ведомо и знакомо. Она уже двигалась, бежала, уходила, возникала, исчезала, мчалась, шла, скользила – что это всё, как не движение!
Соголон не блудница; это она скажет любому, кто услышит. Но она подворовывает, и об этом молчок. Покидая мисс Азору, Соголон приносит с собой всё наворованное у мужчин, и едва не каждую ночь, когда Наниль уходит ублажать хозяина, достает мешок из того места, где он припрятан. Для этого надо поднять незакрепленную плитку на полу, в углу комнаты, где она спит. Под плиткой лежит кое-что из одежды, а поверх нее тряпка, заскорузлая от застарелой крови.
– Лунная кровь, – шепотом говорит она однажды рабыне, чтобы та или еще кто, кому она скажет, из отвращения избегали притрагиваться к этим вещичкам.
Женщины в Конгоре некоторые странные поверья почитают за правду; например, что если ты прикоснешься к лунной крови другой женщины, то будешь до конца дней бесплодна. А Соголон думает единственно о прожитых днях. С тех пор как она освоила счет дней, затем четвертей луны, самих лун и всего, что за их пределами, она уже ставит себя впереди этого; уже думает, что никто для нее ничего не сделает, кроме нее самой, несмотря на то что сама находится под сенью хозяйкиной доброты. «Доброта» – вот слово, которое использует хозяйка, но не Соголон. Она скорее под сенью господского удовольствия. «Удовольствие», да, так будет точнее.
Жаркая ночь донги. Демоны жары, что прогоняют дождь и покрывают трещинами речное русло, обрушиваются на город еще до рассвета, а к полудню испариной покрываются даже дороги. День из тех, когда звери либо падают, либо бегут к мутной грязной воде, где людям больше ничего не остается, кроме как сидеть в тени и проклинать, что тень не блокирует вид незримого огня, от которого глаза у стариков закатываются под лоб и жизнь покидает их. Ночь не приносит ничего, кроме непокоя, потому что с уходом света зной не спадает. Хозяйка уходит к своей сестре, а хозяин забывается сном только после того, как кухарка обтирает его настоянной на листьях водой, которая за несколько недель настоя стала терпкой подобно вину. Остальная часть дома перебивается как может. По-настоящему никто не спит, но все заняты только собой и больше никем. Девочка заворачивается в одеяло и выходит через переднюю дверь в ночь, борясь с густым супом мутного воздуха, сквозь который бредет как в полусне.
Соголон занимает свое место. Пот струится по ее лицу и тунике, меж ягодиц и вниз по ногам, вызывая опасение, что она сейчас истечет ручейком. Люди в истоме вытирают пот, что заливает и слепит глаза, и вся площадь дышит тяжким духом озлобления. Проходят три боя, два в стиле, именуемом «конгори», и один в «западном». Западный стиль ей по нраву меньше всего. Двое прыгают в круг и атакуют, хлеща и молотя, рубят и лупят, не применяя ничего кроме силы, пока тот, кто слабее, не хватается за окровавленный лоб и переключается с нанесения ударов на глухую защиту. Тот, что крепче, продолжает лупить, пока слабый не перестает ставить ударам преграду – и шевелиться. Тогда донга затихает, проигравшего утаскивают, а из угла раздается победный рев. Заметно, что крепыш выигрывает каждую ночь. Но приветствуют его только в одном углу, оттуда бегут, чтобы схватить его, усадить себе на плечи под радостные возгласы и крики. Вот из толпы выходит человек, которого Соголон прежде никогда не видела, и порывисто идет к центру площадки. Соголон, вопреки рассудку, подбирается ближе.
На мужчине синяя юбка, завязанная высоко на талии и ниспадающая ниже колена, его головной убор – львиная грива. Он гордо стоит и вещает на языке, которого Соголон не знает. Вот она уже ближе, среди каких-то мужчин в более темной части площади; при этом она по-прежнему с головой плотно укутана одеялом. Обратно в круг выскакивает крепыш и машет толпе, заводя, но крики и вопли доносятся только из его угла. Новый человек качает головой и скалится в улыбке. С собой у него две палки. Одна длинная, которую он держит посередке, другая покороче.
Крепыш кричит, что палок может быть хоть девяносто и девять, но поражение всё равно будет одно. В середину бросается судья, но крепыш отталкивает его с дороги, секунда – и он уже с воем колотит того нового. Хрясь, хрясь, хрясь, вверх, затем вниз по смельчаку, а тот блокирует удары одной рукой. Если только блокировать, то это приводит к проигрышу, но новый лишь смеется, будто выигрывает. Вот он раскручивает палку так, что она расплывается, и каждый удар крепыша отскакивает и бьет его рикошетом по лицу, иногда по губам. Тот серчает, бранится, хлещет с размаха, больше наугад, но смельчак блокирует, отпрыгивает и снова блокирует, и пританцовывает. Крепыш взбешенно набрасывается и тут получает встречный удар по лицу, прямо той укороченной палкой, прямо по скуле у рта. Крепыш плюется кровью и, оторопело качнувшись, снова бросается в бой, быстрыми взмахами ударяя по земле, поскольку в основном промахивается. Новый герой прыгает, кружится, танцует вокруг него как назойливый комар. Крепыш тоже пытается крутиться, но уступает и дважды падает. Новичок поворачивается спиной и с видом победителя поднимает руки к толпе, и та ревет и беснуется, будто в самом деле признавая его победу. Слева от себя Соголон видит парня, который на нее пялится. Новый победитель впитывает аплодисменты, как земля впитывает жару.
– Ты летом в одеяло кутаешься? Жары, что ли, мало? – спрашивает какой-то вислогубый угрюмец, но она не отвечает. – Или ты для них приз? – не унимается вислогубый. Соголон молча отстраняется.
Новичок по-прежнему раззадоривает толпу, а толпа, как известно, любит тех, кто ей глянется. Крепыш меж тем встает. Даже Соголон думает: «Будь как лев в буше, дурень». Но крепыш, как видно, крепок в основном телом, а не умом; он с рыком бросается вперед, а новичок стоит и не двигается. Крепыш несется с палкой наперевес, как с копьем. Соголон ахает. Новичок даже не оборачивается, а стоит до последней секунды, после чего молниеносно падает наземь и сует свою короткую палку крепышу между ног.
Крепыш жестко падает на подбородок и не двигается. Шум, крики, улюлюканье, но он так и не шевелится, и свои оттаскивают его в угол. Никто, кроме Соголон, не слышит, как он орет, что не может пошевелить ничем ниже шеи. Она отходит, но видит, что за ней теперь увязался тот вислогубый. Соголон срывается на бег и мчится по проулку, ныряет там направо, а затем влево, уже в другой проулок.
Дом встречает ее тишиной. Хозяйка еще не вернулась от своей сестры – видно, заночевала. Хозяин от своего лица, должно быть, возблагодарил богов за то, что ложе нынче принадлежит только ему. Но Соголон так возбуждена своим ночным похождением, что сон ее не берет. В господском доме всего четыре двери: парадный вход, супружеская спальня, затем еще задняя дверь и хозяйская библиотека.
В спальне Соголон бывала уже не раз и успела изучить ее досконально – ничего особо интересного там нет, – а библиотеку как-то обходила стороной, но сейчас ночь, все спят, можно и зайти. Просторное пустоватое помещение, похожее на любую другую комнату в доме; вокруг всякие ткани и занавеси, пуфы и табуреты. Возле одного окна что-то накрыто белой тканью. Соголон известно, что это: кухарка говорит об этом всякий раз, когда желает, чтобы ей улыбнулась удача.
Соголон проводит рукой по холщовому покрывалу. Ладонь прижимается к скрытому под ней предмету, и сердце пугливо падает при мысли, что это может быть затаившийся неподвижно зверь. Соголон хватается за покрывало обеими руками и стягивает его. Кухарка рассказывала, что хозяин держит в доме мбеле. Завидя его, она отшатывается, потому что он в самом деле имеет сходство с животным: четыре мелкие кривые ноги, подпирающие округлое тумбовидное основание, как у молодого бегемота. При более близком рассмотрении ножки больше похожи на табуретные, но форма всё равно схожа с туловищем животного. У мбеле есть горб на спине и шишка на передней части, имеющая вид головы; голова эта покатая, как бугор, без каких-либо признаков звериной морды. Мбеле толст, с грубой шкурой, напоминающей потрескавшуюся под солнцем грязь или старую лысую кожу. Это не похоже на статуэтки, расставленные по дому, на фетиши или на тело божества в облике зверя. Мбеле выглядит так, словно некий бог был в процессе творения, но не завершил его. Судя по тому, с каким благоговением перешептывались о нем рабыня с кухаркой, Соголон ожидала, что это будет блистательно и ужасно – может быть, именно потому она к нему и притрагивается.