– А окошко к ним открыла я, – говорит Нсака Не Вампи.
– Думаешь, ты такая умная?
– У тебя вид, что тебе нужен воздух. Нам всем нужно…
– Меня не волнует, что нужно вам всем.
– Соголон, я знаю…
– Перестань говорить мне то, что ты, язви тебя, знаешь! Поняла? Меня не волнует, что ты знаешь. Что еще за тайная вечеря ба-а-альших людей, замышляющих ба-а-альшие вещи? Никтошка фея, никакущий гриот и та, кто для меня никто.
– Ты глупа. Мы всё еще можем изменить мир, – настойчиво произносит Бунши.
– Мир, говоришь? А знаешь, чего ты не изменишь? Мой разум.
– Я ж вам говорила, что это будет пустая трата времени, – вздыхает Нсака Не Вампи. – Она уж сто лет живет в лесу и общается с одними обезьянами.
– Да? А почему они не слушают тебя?
– Потому что, по ее словам, ты была там. При королевском дворе. Ты знаешь, что стоит на кону, потому что сама всё это видела.
– Королевский двор? Я что, была при дворе Короля?
– Раньше ты жила во дворце, бок о бок с королем Фасиси. Им есть что тебе рассказать, но ты не… Пойдем, Бунши. Оставим ее.
– Бунши? – спрашиваю я взыскательно.
– Она нам нужна.
– Да нет, не нужна.
– Как мне всё это надоело! – вскрикивает вдруг фея так громко, что дрожат стены.
При этом она безудержно растет и замедляется только тогда, когда голова чуть не упирается в потолок, по которому ползет ее искаженная тень. Из локтей у нее торчат плавники, а руки становятся острыми, как ножи. В ней, однако, есть что-то от акулы.
– Я устала объяснять, – вымученно говорит она.
– А я, между прочим, всё еще могу тебя убить, – стою на своем я.
– До или после того, как я обращусь в туман и воссоздамся в твоих легких или твоем сердце? Думаешь, только ты способна взрывать тела изнутри? Во дворце ты жила, когда была еще совсем девочкой. Более того – присутствовала, когда Кваш Моки разрушил род королей и вверг весь Север в упадок и порочность. Даже Лионго Доброму оказалось не по зубам с этим совладать. Каждый Король уничтожает свою старшую сестру или отправляет ее монахиней в Манту. Это идет так давно, что никто уже не знает зачем. Отец Кваша Моки был последним настоящим монархом, восседавшим на троне в Фасиси, и Север остается обречен, пока престол там вновь не займет настоящий Король.
– Это какой такой Север? Север, что побивает Юг в каждой войне? Север, что разрастается на восток и на запад? Какой такой Север вдруг оказывается обречен?
– О-о. Годы изобилия скоро закончатся, помяни мое слово.
– Ничего я не собираюсь поминать из того, что ты…
– Ничего, еще помянешь. Когда наступят годы запустения, то они охватят и Север и Юг, так что даже боги не смогут заступиться.
– Вон оно что! Значит, вы тут вынашиваете тайный замысел, чтобы жирные свиньи Севера не оголодали?
– Да язви ж богов, ты когда перестанешь быть стервой из сельской глубинки? – теряет терпение Нсака Не Вампи. Ветер – не ветер – взвивается и задувает в комнате все светильники. Не Вампи взмахивает рукой, и они загораются снова. Я стараюсь не показывать вида, что меня это удивляет. «Ты здесь не единственная с дарами», – говорит ее взгляд.
– Она даже не северянка. Была своя, да вышла.
– Не тебе судить, где я своя, а где нет.
– Ты вон говоришь, что не привязана никем и нигде. А когда в Фасиси больше ста лет назад проводилось то «великое очищение от ведьм», ты что-то пыталась предпринять? Траурная песнь об этом передавалась от женщин к женщинам годами. Некоторые из них о ту пору еще даже не стали женщинами, кого-то сожгли потому, что не так накладно было дать короне убить свою жену, чем с ней разводиться. Ты тогда не заботилась ни о ком, кроме себя; зачем тебе, действительно, заботиться о ком-то сейчас? Вся эта нескончаемая жизнь без какой-либо иной цели, кроме как жить себе во благо… Что ж, я-то, надеюсь, умру раньше, чем ты. В писаниях сказано, что это верно. Ты та, кто бросила своих собственных…
– Не думай, что я не закрою твой рот, если ты сама его не закроешь.
– Думаешь попробовать?
– Хватит! Вы обе! – не выдерживает Бунши.
– Надо было посулить ей деньги, или орехи, или что там еще в ходу у обезьян. Не знаю, за каким хреном ты пыталась к ней взывать.
– Укажи мне этого Аеси, чтобы я могла его убить, – бросаю я Бунши.
– Во второй раз ты провалилась, так что…
– Зато удалось в первый раз. Я кому сказала: укажите, где он.
– Значит, ты можешь нанести свой удар? Но ты посмотри, как он вернулся! Ты из нас хоть кого-то слышала? Он возвращается и вернется снова, и не перестанет этого делать никогда. У нас задумка другая, – говорит Нсака Не Вампи.
– Убьем его, выждем восемь лет, найдем и снова убьем.
– Поговори с ней ты, Бунши, я уже притомилась.
– Убить его сейчас, да и дело с концом – говорю я.
– Убить его ты не можешь.
– Кто меня остановит? Что это за дьявол, которого нельзя сразить намертво?
– Он не дьявол, – говорит Бунши.
Я оглядываюсь в поисках чего-нибудь, что можно грохнуть об пол. Мое гневное сверкание глаз задает вопрос без слов.
– Он не дьявол, – терпеливо повторяет Бунши. – Он бог.
Девятнадцать
У Фасиси злобы на меня нет – нет вообще ничего. Не знаю, тосковала я или боялась. Будь я мастерицей в счете, сказала бы, что с тех пор, как моя нога касалась этой земли, минуло сто тридцать шесть лет. Мой нос чует запах реки внизу квартала Ибику. «Задерживаться здесь мы не собираемся», – говорит Нсака Не Вампи. Это всего лишь остановка на пути в Манту, хотя с этой твердыней придется повременить – нечто, понятное нам обеим еще до выхода в путь. Я уже объявила, что не подчиняюсь указаниям моей праправнучки или этой изворотливой смоляной блямбы, которая по желанию превращается в женщину, но чаще всего довольствуется тем, что просто растекается лужей по полу, влезает к людям в жилища и там наушничает. «Они еще легко отделались после того, что мне нарассказывали», – думаю я, но не говорю вслух, когда мы две луны назад покидаем Омороро. «Не приходишь с ожиданиями – не уходишь разочарованный», – внушаю я себе от начала нашего пути с Юга по морю. «А чего мы не выбрали более короткий путь?» – спрашивает у феи Не Вампи, но та не отвечает.
Я хочу вспомнить последние слова, которые они сказали, несмотря даже на то что всё было неприглядно, но я давно это забыла, и оттого у меня странное чувство – не злости, нет. Но и слово «печаль» здесь не вполне к месту. Не знаю, что за слово. Моя семья. Я помню, что они делали и что делала я. Помню, как мои львы стали на меня набрасываться, и ветер – не ветер – швырнул одного из них, кажется, Ндамби, с такой силой, что я слышала, как у нее при ударе о стенку хрустнули ребра. Рев, удар, крики, кто-то умоляет, чтобы «она перестала нас мучить» – всё это приходит на ум и проходит сквозь, но лица не различаются, и время для меня утрачено. «Всё иначе», – как говорит Нсака Не Вампи, хотя что еще она может сказать.
Дом стоит так же, как тогда, когда я видела его в последний раз. «А куда ему было бежать?» – произносит голос, похожий на мой. Наружные стены обмазаны глиной: как раз недавно был сезон дождей. Какая-то женщина лущит горох, девушка мелет зерно, а еще одна шмякает паука, что прокрался в дом и напугал детишек. Я высматриваю что-нибудь в ширине глаз, в остроте скул, в длинных ногах – в чем-то, что, на мой взгляд, присуще мне. Хотя Нсака, казалось бы, тоже отсюда, но я ничего в ней от себя не замечаю. Где здесь мужчины, неизвестно, а она мне даже не удосужилась сказать, по-прежнему ли это семья воинов. Хотя, судя по новому рву вокруг королевской ограды и строю солдат, что недавно протопал по одной из улиц, напрашивается вывод, что Фасиси как на военном положении.
Фасиси изменился. Покрупнел, расширился, стал громче и многолюдней, но дело не в этом. Несмотря на шум, есть в нем что-то тихое, словно затаившееся, и требуется некоторое время, чтобы это распознать. Дело вот в чем: в городе нет музыки. Местами можно расслышать бой барабана, а из соседнего храма доносится хор голосов, но нет ни кор, ни калимб, ни нгони[45], ни арф, ни смычков, ни балафона[46] – и никого, кто бы на них играл, вторя своему пению. В мою здесь бытность пение исходило от гриотов, я это помню. А ныне, лишенная музыки, я брожу среди людей, которые не слышали ее никогда, и неизвестно, что у богов считалось бы хуже.
Фасиси стал другим. Короли сменяли королей, взимая себе мзду даже с самых малых улиц. Земля, что перестраивается под войну, означает землю, где никто не строит жилищ выше двух этажей, а в основном и того меньше. Земля, созданная под войну, строит вокруг себя стену, на что уходит не менее пятидесяти лет и десятки тысяч рабочих рук. Земля, обустроенная для войны, теперь располагает смотровыми бастионами на вершине каждого района, даже плавучего. Но дом всё еще стоит, и я стою в пределах его внешнего двора и не двигаюсь, пока Нсака не говорит:
– Идем.
– Раньше здесь стоял нкиси-нконди. Больше чем с ребеночка, – говорю я.
Нсака кивает, но ничего не отвечает.
– Куда он делся?
– Тебе придется спросить у… – она осекается.
Я хочу, чтобы она продолжала, особенно если это приведет к драке. А что, было бы неплохо. Не знаю почему; может, потому, что, покидая этот дом, я была готова всех здесь поубивать. По крайней мере, иногда на меня такое находило. Вместо этого Нсака поворачивается ко мне и говорит:
– Я знаю, тебе кажется, что прошло всего несколько лет.
– Я знаю, сколько времени прошло.
– Я не говорю, что ты знаешь, я говорю «кажется».
– Помнится, когда я впервые переступила этот порог, мне сказали, что вид у меня некормленый.
– Вид у тебя до сих пор такой, что тебе поровну, – говорит она и заводит меня в мою собственную гостевую.
Мы проходим мимо комнаты, где я ожидаю услышать львиный рык, а вместо этого слышу детские повизги. Два мальчика и две девочки; нет, три – одну я в полумраке не разглядела, пока ее глазенки не высветились в свете лампы. Из комнаты показывается также растрепанная женщина с толстыми руками.