***
По дороге на станцию я спрашиваю у Эда:
— Тень стал бы носить костюм?
— Ни в жизнь, — отвечает он.
— Откуда тебе знать? Вы же почти не знакомы.
— Уж настолько-то я его знаю.
Сейчас разговаривать с Эдом не так легко, как с закрытыми глазами, но и не так сложно, как я думала. Что ж, средняя степень неловкости после того, как сломала парню нос, уже что-то.
— Чем сегодня занята Бет? — спрашиваю я.
— Ужинает с родителями, как всегда по пятницам.
— И ей все равно, что ты гуляешь со мной?
— Бет не выходит из себя по пустякам. Мы с тобой не на свидании.
— Ага. Верно. Само собой. — Гляжу на звезды, надеясь обнаружить, что мне все равно, и оценить ущерб, нанесенный моему самолюбию.
— Ну, что там видно? — спрашивает Эд.
Ничего утешительного.
— А знаешь, мы состоим из того же, что и звезды. Мы — сгусток атомной энергии.
— Тебе говорили, что ты не такая, как другие девчонки?
— Да, я в курсе, — огрызаюсь я. — Между прочим, десять минут назад, когда твой лучший друг танцевал с девушкой, ты закрывал мне лицо ладонью. Ты тоже не очень-то такой, как другие парни.
— Справедливо.
— По-моему, непохожим быть лучше, — продолжаю я. — Тень точно не такой, как все.
— Почем ты знаешь? Ты же его даже не видела, — сердится Эд.
— Зато я видела его картины, а в искусстве человек раскрывается. У него есть стена, там девушка как дорожная карта, а рядом у парня из машины валит дым.
Эд молчит.
— Ты что, не понимаешь? Мотор заглох.
— Понимаю. Девчонка его бросила, и он льет слезы, бедняжка.
— Вряд ли он льет слезы, но даже если так, разве быть ранимым — плохо?
Эд судорожно закатывает глаза.
— Осторожней. Сейчас ты напоминаешь мою маму.
Он закатывает глаза еще раз.
— Ну и что это значит? — интересуюсь я.
— С чего ты взяла, что он ранимый?
— А с чего ты взъелся?
— Я? Ничуть. Проехали. Тень ранимый. Давай сменим тему. От станции до депо можно пройти пешком.
Прекрасная мысль. Тема закрыта, мистер.
— У меня велосипед рядом с «Барриз». Можем доехать на нем.
— Гляжу на часы. Одиннадцать тридцать.
— Во сколько тебе надо быть дома? — спрашивает он.
— Родители знают, что мы гуляем всю ночь. А тебе?
— Свободен до двух тридцати.
— А потом?
Он улыбается:
— Бет.
— Ах да. Конечно, — бормочу я и снова гляжу на звезды. Нет. Ничего не выходит. Мне совсем не все равно.
Значит, слухи верны: подростки занимаются сексом. Если Тень окажется таким, как я думаю — а он, безусловно, окажется, — то, возможно, и я буду не только читать на эту тему. Мы встретимся и сразу поймем друг друга, и всю ночь не сомкнем глаз, и капля за каплей мой мир станет его миром, а его мир — моим; ночь тем временем кончится, мир вокруг порозовеет, и в розовом свете он меня поцелует. Открывая друг друга, мы дойдем до главного — и тогда это случится, но не будет ни страшно, ни странно.
— У меня это будет с Тенью, — произношу я, представляя, как целуюсь с Малькольмом Птахом. Еще не договорив, я изо всех сил пытаюсь повернуть время вспять. Но нет. Куда там. Самый идиотский комментарий уже не стереть.
Брови Эда живут своей жизнью.
— Да ну, — говорит он, давясь от смеха.
— Что смешного?
— Ничего. Пусть будет с кем угодно.
Он все смеется, одновременно похлопывая себя по ногам. Руки чешутся сломать ему нос во второй раз.
— Хорошо. Я сморозила глупость. Можно подумать, ты ни разу не представлял, как у тебя это будет с девчонками.
— И не только представлял.
— Я хотела сказать, не представлял, как это будет с девушками, с которыми у тебя этого не было.
Секунду назад я была уверена, что уже сгорела от стыда, но, похоже, еще не предел.
— Я представлял, но со знакомыми девушками. А ты с Тенью даже не знакома.
— Ну давай, скажи, что ни разу не думал об Анджелине Джоли.
— Так я хотя бы ее видел.
— А я не видела Тень, и что с того? Я знакома с тем, кто его видел, а это почти одно и то же!
Эду опять смешно.
— И не исключено, что я его даже видела — там, на вечеринке.
— Ты о Горилле?
Я не знала, что брови могут взлетать так высоко.
— Нет, не о Горилле. О парне, которого встретила снаружи. Настоящий эстет, очень внимательный и в стильном костюме.
— Я бы сказал, ничего общего с Тенью, — пожимает он плечами.
Я демонстративно отворачиваюсь, давая понять, что его мнение меня не интересует. Зачем он делает из меня дуру? Можно подумать, я сказала, что у меня это будет с мистером Дарси. Вообще-то я такое говорила, но за давностью лет это не считается, тогда я была совсем зеленой.
Джезз впервые пришла ко мне с ночевкой, и мы составляли списки, с кем у нас это будет.
Заглянув в мой перечень, она покачала головой.
«Здесь только книжные герои». — «Ну и что?» — «Ну и то. Впиши хотя бы одного реального человека. С кем реально у тебя бы могло это быть?» — «С Тенью». — «Граффитчик-невидимка — все равно что книжный герой». — «Он не невидимка. Просто я пока его не видела».
До станции Эд и я молчим. Пока ждем электричку, почти не разговариваем. Он то и дело похохатывает, мне то и дело хочется сломать ему нос.
В поезде мы садимся напротив друг друга. Я вспоминаю про мистера Нерешительность-на-Танцполе.
— Скажи, Лео — надежный парень?
Эд водружает ноги на сиденье рядом со мной.
— Мы дружим с первого класса.
— Прекрасно. И все-таки, он надежный парень для своих девушек?
— У него не было девушки после Эммы.
— Эмма — это та, с большими... полушариями?
Он расплывается в улыбке.
— Точно. Девушка с ба-альшими полушариями. А еще с мозгами и юмором, кстати. И с характером. Мне нравилась.
— Почему они порвали?
— Не знаю.
Он знает, но не скажет, что, в общем, правильно. Но я оставила Джезз в темном танцзале именно с Лео, и если ей следует что-то знать, я должна вовремя ее предупредить. Хоть Джезз и считает себя сильной, но я видела, как она смотрела «Дневник Бриджит Джонс» и рыдала в три ручья.
— Так, значит, после разрыва с Эммой у Лео девушки только на ночь?
— Он ничего не скрывает. Прежде чем это произойдет, Джезз будет в курсе.
— Если что-нибудь вообще произойдет, — вставляю я, чтобы они не думали, будто для Джезз вопрос решен. Я и сама так не думаю, но как знать? Главное, чтоб Лео не считал, что победа в кармане.
— Пожалуйста, — говорит Эд. — Если что-нибудь произойдет, она будет в курсе.
Я представляю, как это будет и каково будет Джезз. Как она переживает и волнуется. Рисует себе встречу с Лео завтра, и послезавтра, и потом. Дни ложатся под ноги, как плашки домино, — и тут он вводит ее в курс дела.
— Какой ужас, — бормочу я.
— Ужас — сказать ей правду?
— Ужас — сказать ей правду потом. Правду надо было говорить с самого начала, когда начал ухаживать!
— «Привет, я Лео, если что, меня интересует только секс» — так, что ли?
— И это все, что его интересует?
— Я так не говорил. Я разыграл ситуацию. По-моему, Джезз ему нравится.
Достаю мобильник.
— Оставь их в покое. Лео куда лучше, чем о нем думают.
— Что-то непохоже, — говорю я, набирая номер.
— Люси! — слышится в трубке. — Здесь потрясно! — Надо думать, Джезз поднимает телефон над головой, чтоб я сама убедилась, потому что трубка разрывается от музыки. — Наконец-то я живу! А как у вас с Эдом?
— Нормально. Джезз, послушай, будь осмотрительней. С Лео.
— Почему? Ты что-то знаешь?
— Нет. Просто я уехала, а мы собирались быть вместе.
— За меня не волнуйся. Веселись! — Кажется, она посылает в трубку воздушный поцелуй и дает отбой.
Эд выразительно двигает бровями.
— Опять ты злишься, — вздыхаю я.
— Ну, нос я тебе не затыкаю.
— Тебе не понять, каково будет Джезз. А я знаю. Когда наше... что бы там у нас ни было... закончилось кровью и перебитыми костями, мне было страшно обидно.
Его брови чрезвычайно красноречивы.
— Ладно, кровь шла у тебя. Наверное, тебе тоже было немного обидно.
— Да ну?
Поезд прибыл на станцию, мы стоим у дверей, но они не открываются. «Небольшие технические неполадки», — объявляет машинист. Обещает скоро все исправить. Я представляю, как он жмет на все кнопки в своей кабине, но те, что должны нас выпустить, не срабатывают. Мы с Эдом не отрываясь смотрим на двери. «Жми на другие кнопки», — думаю я. Чем дальше, тем нелепее.
Сквозь стекло виднеется кусочек неба, нарисованный Тенью. — Вот ведь ирония, — замечаю я, не ожидая, впрочем, что Эд поймет.
— В чем? Что мы заперты в вагоне, а напротив, за стеклом, — нарисованное небо? Или в том, что мы там же, откуда начали?
— Ну, наверное, и в том и в другом.
— Из того, что я не знаю, кто такой Аттикус Финч, еще не следует, что я тупой.
— Я никогда этого не говорила.
— Я знаю, что такое ирония.
— Ну и ладно.
— Зачем было идти со мной в кино, если я ни капли тебе не нравился?
— Я нечаянно.
— Нечаянно пошла в кино?
— Да нет же. В кино я пошла сознательно. Нечаянно — про другое.
— Ты даже такси для меня не вызвала. Знаешь, как больно, когда перебит нос?
— Ты до сих пор на меня злишься.
— Да, до сих пор злюсь. Ты даже не поинтересовалась потом, что со мной. После таких «нечаянно» принято звонить и извиняться.
— С этим не поспоришь, — согласно киваю я. Почему я не догадалась позвонить? Почему не посадила его в такси? Могла бы вызвать папу. — Мне даже в голову не пришло позвонить.
Его брови так яростно взмывают вверх, что я пячусь.
— Зато меня стошнило, — говорю я в свое оправдание. — Значит, угрызения совести у меня были.
Его брови резко опускаются.
— Тебя стошнило?
— Дома. Полную раковину. Одежду пришлось выбросить.