ама я думаю, как сильно мы порой ошибаемся.
— А люди едут куда-то, — наконец произносит он. — Вон та синяя, как считаешь, куда направилась?
Знакомая игра.
— В пустыню. Где красный песок и неподвижная жара.
— Пустыня уродлива. Там нет ничего живого, — возражает Эд.
— Есть, надо лишь знать, куда смотреть. — Щелкаю три раза браслетом — на счастье и чтоб собраться с духом — и говорю что думаю: — Ну и ладно. Что ты молчал про Тень. — Щелкаю браслетом еще раз. — Я знаю почему. Как бы там ни было, все изменилось.
Я двигаюсь, и теперь мы сидим рука к руке. Он тоже двигается.
Мы сидим наяву, и мне больше не нужно искать утешения в воображаемых сюжетах. Пусть Тень грабит школу, пусть рисует океаны. Пусть что хочет, то и делает. Я сижу, касаясь Эда.
Скребу ногтем по фургону, и краска в нескольких местах сходит.
— Знаешь, — показываю я, — в другой жизни этот фургон был синим.
Я смотрю только на нее. Стоит наклонить голову — и я прильну к ее веснушке, а если прильну, меня уже не остановить.
— Люси, мне надо кое-что сказать тебе. — Она спрашивает «что?», и я говорю, что это про Тень. — Про меня и Тень.
Слова наконец-то вырвались наружу. Я рисую, как Тень возвращается к своему создателю и обретает тело. На словах, правда, все выходит не так быстро, и стройные очертания разговору придает Люси, а я от напряжения даже не замечаю, что сел, вместо того чтобы лежать рядом с ней.
— Он же преступник, — говорит она.
Так оно и есть, хотя я не преступник — дайте мне время, я нарисовал бы стену, и все стало бы ясно. Стена возникла много лет назад и не кончается. Мальчишка, чьи мысли мечутся в голове, а наружу выбраться не могут. Паренек, мысленно распахнувший все двери навстречу миру, но ему самому в них не выйти. Парень, глядящий с обочины, как синий автомобиль уносится вдаль.
Она говорит, что автомобиль едет в пустыню. Что пустыня не безобразна, что если присмотреться, там тоже есть жизнь. Но я устал присматриваться. Я хочу простой жизни, без сложностей. Хочу сесть в одну из этих машин и уехать туда, где можно рисовать в воздухе, где мои мысли будут видны без слов.
Люси придвигается ко мне, а я к ней. Думаю о стене с закупоренным привидением и едва касаюсь Люси. Она улыбается мне, и я больше ничего не знаю. Она говорит, что фургон, на котором мы сидим, в другой жизни был синим. Я хочу в это верить.
***
Лео с компанией возвращаются, и мы снова втискиваемся в фургон. Лео стартует, а я завожу разговор, просто чтоб слышать ее ответы.
— Розовый омерзителен.
— Не всегда, — возражает Люси. — Миссис Джей водила нас в прошлом году на выставку одной художницы, Анжелы Бреннан. Там была уйма картин в самых насыщенных цветах: розовом, зеленом, красном. Тебе бы понравилось.
— Я не поклонник розового.
— Тебе бы понравилось название картины: «Все такое, какое есть, а не иное».
— Называй мы вещи своими именами, все было бы проще.
— Что бы ты делал, если бы не работал в магазине?
— Работал бы в «Макдоналдсе», что еще.
— Нет, ты не стал бы, — уверенно говорит она.
— Не стал бы. Я бы изучал искусство. Но у меня даже двенадцати классов нет.
— В университете Монаша есть курс, заменяющий одиннадцатый класс, но если закончить его успешно, сразу принимают в универ. Когда я училась в десятом, Ал предложил мне такой вариант.
— И там только практические занятия?
— Какие-то эссе нужно сдавать, но в основном курс практический. Может, подашь документы?
— Денег на обучение все равно нет.
— Можно получить грант, и потом, ты можешь работать на полставки в том же магазине.
— Посмотрим, — соглашаюсь я, замечая, что Лео смотрит на нас в водительское зеркало.
Та художница права: все такое, какое есть, а не другое. Эссе я писать не умею, и в магазине красок больше не работаю, так что выбирать не приходится. Хотя... Знай я об этом курсе, когда Берт был жив, все было бы по-другому. Он сказал бы: «Не посеешь — не пожнешь», — и сделал бы все, чтоб я там учился.
Лео заезжает на парковку при казино. Ночь здесь все еще шумная и людная, хотя время идет к двум. Мы огибаем здание и наблюдаем, как народ валит к ярко освещенному входу.
Вдоль стоянки такси тянется очередь на Марию. Надо полагать, людей, жаждущих чуда, в городе хватает. Мама последние пять баксов отдаст за проблеск надежды, а когда человек уповает на тебя так сильно, неправильно брать с него деньги.
— Плохое у меня предчувствие, — говорю я, когда девчонки отправились в туалет. — Не хочу заходить.
— Слушай, ты всю жизнь доказывал маме, как глупо во все это верить, а теперь сам туда же? — дивится Лео. — Не станет Мария Контесса раскалывать нас при девчонках.
— Не знаю почему, но не хочу туда заходить.
— А я хочу. Мне нужно узнать, за что Дэйзи на меня взъелась.
— Ты забыл, что у нее день рождения, — сообщаю я.
У Дилана даже зрачки расширяются.
— Я так и знал, что неспроста швырял в нее яйцами. Не заходите без меня! Скажите девчонкам, что я в туалете или еще что.
Он стремглав бежит к казино и исчезает за дверьми. Мы остаемся, и я опять гну свое:
— Лео, я не шучу. Не пойду я туда. Предложу Люси перекусить вместе где-нибудь. В половине третьего встретимся здесь же. Полчаса — больше чем достаточно, чтоб развезти девчонок и доехать до школы.
— Ты на меня злишься, я знаю. И знаю почему, — отвечает Лео.
— Брось. Просто дергаюсь, что меня поймают, и все.
— Я не знал, что это фургон Чокнутого Дэйва. Джейк дал мне адрес — улица Монтегю, а когда до меня дошло, поворачивать было поздно. Но я сказал Джезз, что дальше со мной нельзя.
— Я помню.
— Я не полный придурок. Я знаю, что делаю.
— Она всерьез тебе нравится, верно?
— Видел бы ты, сколько она ест леденцов, — улыбается он. — Больше, чем я пирожков с мясом.
— Сильно!
— Сильно, — повторяет за мной Лео, а сам глядит, не выходит ли Джезз. — И зачем только я взял в долг! Будь хоть один шанс добыть деньги иначе, не трогая школу...
— Придумаем что-нибудь. Договоримся с Малькольмом, найдем способ.
— Нет никакого способа, — отрезает он. — Я всю ночь думал, пока она кружилась вокруг меня. Ничего другого не выдумал. Но ты со мной не ходи. Это мои проблемы.
— Идешь ты, иду и я.
Вот уже целую вечность мы смотрим на эти двери, словно ждем, что все, что нам нужно, появится оттуда. Неоновая вывеска, под которой мы стоим, то и дело мигает, превращая нас в дрожащие тени. Немного погодя Лео говорит:
— Я хочу признаться, что Поэт — это я. Не чтобы закадрить. Просто чтоб она знала.
— Безвыходная ситуация, — напоминаю я. — Как только скажешь, закадрить уже не получится.
— Верно, — кивает он. — И все равно.
Я киваю в ответ.
— И как скажешь? Напрямик, без подготовки?
— Именно так.
Наконец они выходят из казино, и Лео говорит:
— Плохо дело.
— Угу. «Все так, как есть, и не иначе», — мелькает у меня в голове, когда к нам направляются Раф, Дилан и девчонки. Много бы я отдал, чтоб было иначе.
В казино царит тот же радостный «дзынь», что во мне. Мы идем в дамскую комнату и забиваемся в кабинку признаний.
— Эд — тот, кто мне нужен. Эд, а не Тень! У него чудные волосы, он слушал меня, когда я говорила про маму с папой, и его не отпугнула моя тошнота.
— Это, безусловно, важные качества, — соглашается Джезз, — но самое главное?
— Ток. Меня точно бьет током.
Джезз сияет.
— Я знала. Я предвидела.
— А обо мне ты ничего не предвидишь? — спрашивает Дэйзи. — О моих токах?
— Предвижу, — уверенно отвечает Джезз. — По-моему, ты встретишь того, чей электрический разряд сильнее, чем у Дилана.
— Точно?
— Железно. Ты только выпиши в столбик, чего хочешь, и расскажи об этом Вселенной — и все будет.
— А Вселенная — это кто? — вопрошает Дэйзи. — Конечно, люди все время говорят о ней, но неужели ей делать больше нечего, как подслушивать трех девчонок в кабинке признаний?
— Главное в теории Вселенной — не перемудрить, — учит Джезз.
— Ну ладно.
Дэйзи вытаскивает помаду и пишет на стене.
— Итак, ты с Эдом, я с Лео, — заключает Джезз. — Все даже лучше, чем я думала.
— Я чувствую себя такой дурой, что искала Тень. Глупо, да?
— Ничего не поделаешь. Люди не знают, чего хотят, пока желаемое не окажется у них на виду.
— Мне нравится, когда Эд у меня на виду.
— Ему самому, похоже, нравится быть у тебя на виду.
— Готово. — Дэйзи окидывает взглядом свой список. — Вот парень моей мечты.
Я читаю.
— Необычный список. Никогда не встречала парня, который будет выпрямлять мне волосы плойкой, когда по телику идет футбол.
— А хорошо было бы, — говорит Джезз. — До волос на затылке так трудно дотянуться.
— Это точно. И страшно удобно, когда парень делает вкусные сандвичи с запеченным сыром и помидорами, — продолжаю я зачитывать вслух. — И когда по субботам он беспрекословно помогает в овощной лавке твоих родителей — несмотря на то что побаивается твоей мамы.
Джезз перехватывает инициативу:
— А парень, который не отступает даже тогда, когда ты назвала его придурком в розовом фургоне на автостраде, — ну просто находка.
— Ничуть не меньшая, чем парень, который целуется, как тебе нравится, потому что ты сама его научила. Да, это, безусловно, важные качества, — суммирую я.
— Безусловно, — подтверждает Дэйзи.
— Дэйзи! — зовет Дилан и колотит в дверь дамской комнаты кулаком. — Я знаю, что ты там! Выходи, у меня для тебя подарок.
Джезз приоткрывает кабинку признаний.
— Ты только не волнуйся, но, по-моему, воплощение грез, перечисленных в туалетной кабинке, стучится в дверь.
— Что-то Вселенная сегодня не торопится, — вздыхает Дэйзи.
Мы выходим, и Дилан протягивает ей букет цветов.
— С днем рождения!