— Какое счастье, что мы вас встретили. Мы хотели срезать, пошли через школу — и вдруг видим, какие-то типы грабят информационный центр. Мы пригрозили, что вызовем полицию, а они погнались за нами.
На премию «Золотой глобус» Джезз не тянет, но охранник верит.
— Стойте здесь, — говорит он. — Могут потребоваться ваши показания.
Как только он исчезает, мы пускаемся бежать дальше. Встреч с Малькольмом Птахом мне до конца жизни хватит. Через две улицы от школы мы решаемся перевести дух.
— Ну, зато они не пошли грабить. — Голос Джезз еще дрожит от бега. — Все могло быть гораздо хуже.
— И приключений ты получила, — тяжело дышит Дэйзи, прислонившись к забору. — С лихвой.
— Неплохо бы еще капельку романтической истории.
Едва Джезз произносит эти слова, как в конце улицы появляется розовая точка и мчится сквозь ночь, как рассвет в ускоренной перемотке. Вот и они, думаю я. Вот и Эд.
Вот и Эд, и у меня наконец-то будет возможность все исправить. Сказать ему, что он умный, и наверняка есть какая-то причина, почему он не умеет читать. Да если и нет причины — мне все равно. Я скажу ему, что лучшей ночи, чем сегодняшняя, когда мы смеялись и разговаривали, закрыв лица руками, в моей жизни не было. Я скажу ему, что хочу провести с ним сегодняшний день, и завтрашний, и послезавтрашний; и в один из них я обязательно поведу его в мастерскую Ала и покажу все свои работы. Покажу свойства стекла, как оно меняется от нагрева. Покажу, как оно остывает, превращаясь в чудо, сделанное твоими руками.
— Чуете? — ликует Джезз. — Погода меняется.
— Слава Богу, — отзывается Дэйзи. — До смерти надоело потеть.
Я вытягиваю руки вверх, всей кожей ощущаю перемены. Под конец не бывает грома и молний. Только легкий бриз. Я чувствую себя как «Ника Самофракийская, крылатая богиня победы», которую показывала мне миссис Джей. Мраморная статуя хранится в Париже, в Лувре. Ей снесло голову, но вид у нее все равно торжествующий. Полуангел, получеловек с широко распростертыми крыльями.
Поворачиваюсь к Джезз и решительно заявляю:
— Я поцелую Эда.
Джезз улыбается.
Фургон тормозит, из него выпрыгивают Лео и Дилан. Лео идет к Джезз. Он расплывается в улыбке, и в этой улыбке то, чего раньше я не видела: Джезз ему нравится. Она сурово наставляет на него палец:
— Я не встречаюсь с уголовниками.
Смотрю, как он берет одну из бесчисленных косичек и медленно наматывает на палец.
— Не пойду я в уголовники. Пора взрослеть.
Я открываю заднюю дверь фургона, и во мне снова «дзынь» наоборот:
— Здесь пусто.
— Так мы же решили не грабить школу, — не переставая накручивать косичку на палец, говорит Лео.
— А где Эд?
Рука Лео замирает, он поворачивается ко мне. И я без слов понимаю, что Эд сейчас с Бет.
— Тем лучше для него.
Сажусь на бордюр.
— Тем лучше для него.
Ложусь на тротуар.
— Тем лучше для него.
Джезз ложится рядом.
— Я смотрю на звезды, — предупреждаю я.
— Ты хочешь уменьшиться, чтобы твои проблемы потеряли всякое значение?
— Не-а. Смотрю, потому что сейчас небо не застилает смог. Мне нужно, чтобы ярко светили звезды.
— Нервы сдают, да?
— Мне грустно. Зато теперь я знаю правду про Тень. Почти уверена, что знаю правду про родителей. Или буду знать, когда утром спрошу у них про развод.
— Извини, что ввязала тебя в сегодняшнюю историю. Я бесцеремонная подруга. Вечно норовлю высказаться о твоих маме и папе, а сама даже не знаю их толком.
— Как ни странно, ты права: реальность — лучше. Правда — лучше. Больнее, но лучше.
— Как она? — спрашивает Лео.
— Все в порядке, — отвечает Джезз. — Иди сюда, на тротуаре всем места хватит. Мы проверяем, все ли звезды на месте.
Теперь мы лежим бок о бок и слушаем, как Дилан и Дэйзи выясняют отношения.
— Прости, что я швырял в тебя яйца на твой день рождения.
— Ты лучше число запиши, чтоб не забыть на следующий год.
— Ладно. А какое вчера было число?
И мы хором кричим:
— Девятнадцатое октября!
— То есть мы будем вместе и в следующем году? — веселеет Дилан.
— Надежда есть. Но врать мне больше не смей.
— Хорошо, мне нельзя врать, а тебе нельзя обзывать меня придурком.
— Логично.
Дилан достает из кармана клочок бумаги и читает вслух.
— Если б мое чувство к тебе было толпой футбольных фанатов, ты оглохла бы от дикого рева. Если б мое чувство к тебе было боксером, то соперник лежал бы на ринге мертвым. Если б мое чувство к тебе было сладостями, в двадцать ты бы стала беззубой. Если б мое чувство к тебе было деньгами, ты гребла бы их лопатой.
— Это не твои стихи, так? — спрашивает Дэйзи.
— Мысли мои. Лео только придал им форму.
— Сойдет, — говорит Дэйзи и засовывает листочек в карман.
Полежав еще немного, я встаю и иду за велосипедом. Ему порядком досталось, но ехать можно. Отматываю от руля шлем. Надеваю. Медленно, ощущая кожей прохладный ветер, качу по улицам. Эффект темного стекла скоро пройдет, начнет светать. Птицы шумно хозяйничают в мире, принадлежащем пока только им. И мне. Я петляю из стороны в сторону. Прошедшая ночь не будет для меня ночью, когда меня бросили ради Бет. Или ночью, когда я чуть не поцеловала Тень. Это ночь-приключение. Начало чего-то настоящего.
5:30
Уже
Она говорит что прощает
Она говорит так и быть в этот раз
Она говорит поцелуй же меня что ты
медлишь
Она говорит поиграй косичками
Она говорит я для того их и заплетала
Она говорит здорово что веет прохладой
Я говорю до завтра
Она глядит на часы и говорит
Уже завтра
Птицы кружат над нашими головами. Я беру Бет за руку. Она перестает шептать мне на ухо, понимая, как и я, что все кончено. Что я пришел извиниться и расстаться по-настоящему. Я не могу быть с ней, раз думаю о Люси.
— Ну вот мы с тобой и попрощаемся. Ты ужасно поступил, когда исчез, не сказав ни слова.
— Рано или поздно ты выбрала бы парня из своей школы.
— Я хотела выбрать тебя.
В ее голосе такая печаль, что жить не хочется.
Мы еще немного сидим под деревом, а потом она говорит:
— Тебе пора. — И отпускает мою руку.
Поскольку она необыкновенная девушка, она дает мне свой велосипед и две банки пива из отцовских запасов. «Чертовски необыкновенная», — сказал бы Берт, и я чуть не фыркаю, представив, с каким бы выражением лица он это говорил.
— Эд, — останавливает меня Бет. — Не повторяй с ней ничего нашего.
Доехав до поворота, я оборачиваюсь помахать.
Но ее уже нет.
***
Я беру курс на доки и нахожу Берта там же, где оставил в последний раз. Открываю банки с пивом, и мы болтаем о событиях этой ночи. О том, куда я могу податься. «У тебя есть еще одно дело», — говорит Берт, и я знаю какое. Возможно, Люси не хочет со мной встречаться, но я должен все выяснить. Хотя бы попытаться. Не посеешь — не пожнешь.
По пути я заезжаю домой за краской. Мама сидит за столом, выписывая тощие цифры.
— Ну, что сказала Мария? — целуя ее в щеку, спрашиваю я.
— Полную чушь, — улыбается она в ответ. — Где ты был?
— Гулял по городу. Отмечали последний школьный день Лео. — Я откусываю от маминого тоста. — А ты знаешь, что он ходил на курсы по стихосложению?
— Нет, но неудивительно. У меня талантливые мальчики. — Она ерошит мне волосы.
— А что предсказывают числа?
Она пробегает авторучкой по колонкам цифр.
— Аренду мы осилим. Серый волк под горой пропускает нас домой в этом месяце.
Перед тем как снова уехать, я наливаю маме чашку чая. Серый волк еще околачивается возле наших дверей, но так будет не всегда. Новый сюжет у меня уже в голове: одетый в макдоналдскую униформу, я гоню прочь свору диких собак. Лучше уж в униформу, чем в знаменитый оранжевый комбинезон.
Я вкатываю велосипед в калитку. Мама с папой сидят в шезлонгах перед сараем, пьют кофе и болтают.
— Шесть утра. Вы что, меня поджидаете?
— Мы радуемся прохладе, — отвечает мама. — И поздравляем себя сразу по нескольким поводам. Во-первых, наша дочь закончила вчера двенадцать классов.
— Поздравляем, Люси Дервиш, — подхватывает папа. — Ты справилась.
— У меня еще экзамены впереди и собеседование на факультет изобразительных искусств.
— У тебя все получится, — улыбается мама. — Вчера вечером мы были в мастерской. Ал предложил нам взглянуть на твой проект, прежде чем он передаст его в школу.
— И как вам? — Я сажусь между ними на землю.
— Глаз не оторвать, я в жизни ничего подобного не видела, — заявляет мама. — Дочь-художник, вот ты кто у меня.
— Ты упрятала меня в бутылку. Как тебе удалось? — удивляется папа.
— Для начала сделала тебя складным, потом протолкнула внутрь, дернула за веревочки, расправила и укрепила на умном пластилине, чтоб не убежал.
— Хо-хо, доставил я тебе хлопот.
— Я дорожу тобой, пап. А что еще вы празднуете?
— Не поверишь: я закончила книжку.
— Вот это да! Здорово, мам.
— А твой отец почти закончил работу над новым номером и вчера показал его мне. Выдавать ничего не буду, но мне понравилось. Смешно и грустно.
Папа улыбается:
— Если в юморе нет грусти, это не больше чем заехать тортом в лицо.
Меня бы устроил торт в лицо, означай это счастье для нас троих.
— Жутко хочется посмотреть, пап.
— За нас, — говорит мама, поднимая чашку кофе.
— Вы кое о чем забыли. Вы хотели сказать мне, что разводитесь. Это ничего, — успокаиваю я маму, которая отрицательно машет головой. — Мне почти восемнадцать, я пойму.
— Люси, мы не разводимся. Я тебе тысячу раз говорила. Я люблю твоего отца, а он любит меня.
— Но живет при этом в сарае.
— Ну, может, для следующей книжки в сарай перееду я, а папа будет жить в доме. А может, я уеду на пару месяцев. Ты теперь большая, справишься. Справишься?