Похохатывая, озорницы одна за другой устремились к ближайшему кратеру и нырнули в густую черную тень, которую отбрасывали два крупных валуна на краю кратерной воронки.
Я снова остался один среди тишины и холодного безмолвия лунного пейзажа.
- Нужно немедленно вернуться на станцию, выпить брома, валерьянки и... И стаканчик водки, - произнес я вслух и опасливо покосился на отпечатки девичьих губ на стекле гермошлема. В отличие от лунных девушек оттиски губной помады не исчезли.
- Валерьянку и бром пить не стоит, а вот водочки прими всенепременно, - прозвучал хрипловатый голос у меня за спиной.
5
Я резко обернулся.
В двух шагах от меня стоял пожилой неказистый мужичок, одетый в стоптанные сапоги со смятыми в гармошку голенищами, старенькую ватную телогрейку болотно-зеленого цвета и надвинутый почти на самые глаза серенький бесформенный картуз. Из-под распахнутой телогрейки выглядывала вылинявшая тельняшка, неумело подштопанная на груди широкими
нахлестными стяжками. В уголке губ незнакомца торчала свернутая из пожелтевшего газетного обрывка толстенькая самокрутка, которой он периодически попыхивал, выпуская изо рта облачка сизого дыма.
- Гуляют девки, - сказал мужичок и кивнул небритым подбородком в сторону кратера, в котором только что исчезла стайка веселых девиц. - Солнышко ведь к вечеру клонится. А когда ж молодежи гулять, как не по вечерам?
Я шумно проглотил застрявший в горле ком и выдавил:
- А... Э... А вы, простите, кто?
Мужичонка некоторое время с недоумением взирал на меня, а потом лицо его расцвело доброй улыбкой:
- Ах, прости старика. Проклятый склероз! Забыл представиться!
Он за козырек приподнял кепку и сообщил:
- Меня Мироном Федотычем кличут. Ты можешь звать просто - Федотычем. По должности я - лунный староста. Староста всея Луны, так сказать.
Он почесал согнутым пальцем темечко, снова нахлобучил картуз на голову и продолжил:
- Из валунного рода мы. Валунный то есть. А ты, стало быть, Никанор Никифорович Дюдюльников? Лунный дозорный Лукоморского Союза, так? Мы намедни про тебя по радио передачу слушали.
- В-вы. - я никак не мог совладать со своей речью. Губы пробирало дрожью. - Ва. Ва. Валунный?
- Валунный, - подтвердил мужичок и кивнул в сторону кратера, в котором скрылись танцевавшие девушки. - А озорницы наши - это девы лунные. Сиречь кратерные.
- К-к-кратерные? - меня трясло в нервной лихорадке.
- Кратерные, - валунный Федотыч глубоко затянулся и выпустил в пространство длинную струю сизого дыма. - Потому, как живут в кратерах!
- Живут, значит, в кратерах... - я сделал глубокий вдох, пытаясь унять колотившееся где-то под горлом сердце. - А там.
Я ткнул указательным пальцем в сторону видневшихся на горизонте округлых холмов и цепи лунных гор.
- А там живут холмовые и горные, - с готовностью пояснил Федотыч. - А есть еще русалки - девы луноморские, ребята массконные да всякие там чуды талассоидные.
- Этого не может быть, - горячо возразил я. - Луна -это абсолютно безжизненное тело. На нем нет ни жизни, ни нежити!
- Это кто ж тебе сказал такую чушь? - осведомился Федотыч, попыхивая самокруткой.
- Наука это говорит! - с жаром выпалил я. - На Луне нет ни естества, ни колдовства!
- Хреновая у тебя наука, если она не замечает совершенно очевидных вещей, - спокойно сделал вывод Федотыч и лукаво прищурил левый глаз:
- И меня, значитца, нету?
- Н-нету, - я энергично замотал головой. - Вы мне просто кажитесь!
На лбу у меня выступил холодный пот. Чертовщина какая-то! Я стою и разговариваю с призраком, с собственной галлюцинацией! Эх, вот ведь беда какая! Спятил ты от одиночества, доктор наук Дюдюльников!
Федотыч молча с любопытством рассматривал меня, докуривая самокрутку.
- По-моему, я окончательно сошел с ума, - сказал я сам себе вслух. - Может, на солнце перегрелся. А может, у меня кислородное голодание началось.
- У тебя началось острое алкогольное недопивание. На почве полного непотребления алкоголя, - подправил мой диагноз Федотыч, отстрельнул пальцами окурок в сторону и окинул меня критическим взглядом:
- Да, братец... Без бутылки ты, пожалуй, и в правду не разберешься. Так что, нальешь стаканчик горькой за знакомство-то али нет? Посидим, погуторим, покумекаем. Заодно и избушку свою покажешь.
Он кивнул в сторону видневшегося из-за камней купола лунной станции.
- Хорошо, пойдемте, - лунный призрак упорно не желал исчезать. И я сделал вывод, что мне действительно лучше поскорее убраться на борт станции. Принять водочки, лечь, отоспаться, - может быть, глюки и рассеются. Сами собой. Ведь не в самом же деле я спятил?
Я повернулся и молча зашагал к куполу. Федотыч бодренько засеменил рядом.
В тамбуре я снял скафандр, а Федотыч тщательно вытер об половик подошвы своих сапог и отряхнул полы телогрейки.
- Пропылился я тут маленько, - пожаловался он. -Ветерка на Луне не бывает. Вот и налипает на тебя постепенно все это лунное пылевое безобразие.
Я осторожно приблизился к нему и тронул за рукав телогрейки. Рукав, вопреки моим ожиданиям, оказался вполне материальным.
- Чудак ты чудило, - усмехнулся Федотыч, проследив взглядом за моей рукой. - Думал, что я привидение, так?
- Думал, - утвердительно кивнул я.
- Нет, - покачал головой лунный гость. - Я - не призрак, я самый что ни на есть реальный субъект!
- Но этого просто не может быть! - в отчаянии вскричал я. - Луна - это безжизненное космическое тело!
- Вот заладил, - Федотыч досадливо поморщился. -Безжизненное, безжизненное. Было безжизненное, а сделалось самым жизненным! Пошли выпьем, что ли? Или ты так и будешь гостя в сенях маять?
Мы отправились на кухню, я достал из холодильника запотевшую бутылочку “Лысогоровской” и колбасную нарезку. Поддел зубчиком вилки металлическую пробку и плеснул на треть водки в два граненых стакана.
- Ну, за здравие, - Федотыч легонько чокнулся своим стаканом о мой и залпом опрокинул водку в рот. Крякнул, занюхал рукавом телогрейки и потянулся за колбасной нарезкой.
Я тоже одним глотком выпил водку и взял колечко колбасы.
Некоторое время мы молчали, пережевывая “лукоморскую особую”.
- Ладно, - махнул рукой Федотыч. - Не буду тебя терзать неизвестностью. Наливай по второй, и я тебе все расскажу.
6
...В начале нынешнего века в глухой восточно-сибирской тайге вблизи реки Подкаменная Тунгуска было большое поселение подлунного народа. Жили в бревенчатых избах, просто и некооперировано -без людей, то есть. Да и какие в тех местах могли быть люди? На сотни верст вокруг непроходимая тайга, темные чащи да топкие болота. Правда, изредка случалось, что охотники за дичью или золотишком в своих исканиях забредали и сюда, в самую глушь, но им так умело отводили глаза, что незваные пришельцы покидали берега Подкаменной Тунгуски в полном и непоколебимом убеждении, что на ее берегу нет ни единой души - ни живой, ни неживой.
Жили в подлунной деревне весело и дружно. Лешие и бабки-ёжки в лесу промышляли: кто зверье мелкое добывал, кто грибы собирал, кто травы целебные выискивал. Водяные и русалки славились на всю округу рыбной ловлей - таких сомов и щук, бывало, поднимали со дна, что ни одну вывихнутую от удивления челюсть потом вправляли знахари-эскулапы да бабки-ворожки. Ну, а домовые и белокурые навки, само собой разумеется, шарились больше по домашнему хозяйству.
Навки хлеба пекли знатные и компоты варили разные, а домовые кузнечным и скорняжным делом занимались.
Так оно жилось - велось аккурат до раннего утра 30 июня 1908 года от Рождества Христова.
В то страшное утро народец подлунный проснулся от диких воплей бабы-яги Парашки - нашей самой вещательной вещуньи:
- Ой, беда! Ой, летит!
Народ, знамо дело, двери и окна пораспахивал, наружу спросонья выглядывает, интересуется: что, мол, да где?
Смотрят, бежит по улице деревенской тетка Парашка. Босая, расхристанная, волосы нечесаные торчат во все стороны. Бежит и орет, что есть мочи:
- Ой, чую! Ой, горе летит страшное!
И тычет толстым пальцем куда-то в ясное утреннее небо на западе.
Людишки подлунные на двор повысыпали, колдовские чары сотворили и тоже прислушались. Коллективно, значит.
И точно - большая беда с неба летит. Целит угроба небесная точнехонько в самый центр нашей деревни.
А надобно сказать, Никанорушка, что лет за десять до этого было гениальное по своей прозорливости предсказание англицкого подданного Гербертия Уэлльского: ожидать, мол, следует вскорости нашествия с кровавой марсиянской планеты. Прилетят на Землю осьминогии сухопутные, ходить будут на избах трехногих да народ человеческий - а заодно и нас, народец подлунный, - жечь лучами непонятными, истреблять смертно.
Прав оказался иноземец Гербертий. Стоим мы всем миром посреди улицы деревенской и вправду чуем: летит страсть небесная, несет внутри себя треножники проклятые.
Что тут сделалось! Мужики растерянно репы чешут, бабы голосят, ребятишки орут. Паника, одним словом. Неуправляемая политическая ситуация, понимаешь ли...
Ты, Никанор, водочки плесни-ка...
Благодарствую... Эх, хорошо пошла, вернуться не обещала!
Да. Я как увидел такое дело, рев этот многоголосый да страх всеобщий, призадумался, но не растерялся. Вышел посеред улицы, кинул шапку под ноги и крикнул, что есть мочи:
- Братия и сестры мои! Народец подлунный!
Голос у меня тогда был еще молодой, зычный. Мгновенно установилась тишина.
- Нешто так и сгинем все вместе? - спрашиваю громко. - Не дадим отпора тварям небесным?
Вижу, оклемываются постепенно наши мужички с бабами. Приумолкли, призадумались. Да и у ребятишек соплей поубавилось. Проняло их, значит. Упали мои слова на благодатный грунт, то есть.
- А ну-ка, - говорю громовым молодецким голосом, - встанем все дружно за землю отеческую! Соединим в одно целое чары да магию нашу и врежем силушкой богатырской по вражине марсиянской!