- Ничего себе! Значит, если мы на просторах Солнечной системы не встретим каких-нибудь братьев -марсиан, нам так и вековать до конца времен на собственной планете?
- Вполне может быть, - Тихомиров чуть прищуривает глаза, будто пытается сфокусировать взгляд и заглянуть в будущее. - Хотя Константин Эдуардович мог и ошибаться. Ведь он до самой своей кончины так и не решился опубликовать эту свою гипотезу. Решись он на это, можно себе представить, какой всплеск интереса к космическим исследованиям последовал бы в философской среде!
“Нет, пора потихоньку выгребать из этих философских джунглей на просторы практической космонавтики, - мысленно убеждаю я себя. - У меня что в повестке дня значится? История практической космонавтики. А мы все дальше и дальше отклоняемся в философские дебри”.
- Михаил Клавдиевич, - я решаюсь круто изменить линию нашего разговора, - а когда, по-вашему, началось становление советской практической космонавтики? Во времена Циолковского, как я понимаю, и Королевин, и вы все-таки больше занимались отработкой ракет и их двигателей, чем подготовкой к штурму космоса. Или я не прав?
Тихомиров задумывается на несколько секунд, откинувшись на спинку плетеного кресла.
- Знаете, Мартын Андреевич, в тридцатые годы мы как-то не отделяли одно от другого. Да, конечно, собственно ракетами мы занимались больше, хотя и о космических полетах тоже мечтали. Но в более отдаленной перспективе. Не забывайте, что Ракетный научно-исследовательский институт, в котором мы работали вместе с Королевиным, был все-таки полувоенной организацией. От нас руководство страны ожидало, прежде всего, военных разработок. Мы делали ракетное оружие. А космонавтика... В практическую плоскость наши космические исследования перешли уже после войны. Когда Королевина в сорок четвертом году освободили из “шарашки”. Кстати, вы в курсе, что Королевин шесть лет провел в местах не столь отдаленных?
- Знаю, - киваю я. - По ложному доносу. С июня тридцать восьмого.
- Ага, да. Так вот практической космонавтикой мы начали заниматься уже после войны. В сорок шестом Королевин, Михеев, Чертков, другие наши товарищи отправились в Германию, чтобы изучить на месте ракеты Вернера фон Брауха и всю технологию ракетного дела. Тогда среди немецких разработок и были найдены эскизные проекты двухступенчатой ракеты дальнего действия. Вторая ступень этой ракеты была похожа на ракетный самолет и после запуска практически оказывалась в космическом пространстве. Хотя, конечно, и не могла еще совершить полет вокруг земного шара - та немецкая ракета в целом еще не обладала требуемой мощностью.
- Насколько мне известно, немцы так и не смогли испытать эту ракету...
- Кто его знает. Есть версия, что в январе и феврале 1945 года Вернер фон Браух решился на два пилотируемых пуска своего чудовищного детища. Но оба запуска пилотируемого варианта немецкой “Фау” оказались неудачными. Поэтому сегодня и фон Браух, и его соратники предпочитают не говорить на эту скользкую для них тему. Никому не хочется, чтобы история пилотируемой космонавтики начиналась с двух смертей.
- Как я понимаю, мы в практической космонавтике пошли свои собственным путем.
- Да, мы сразу отыскали свою собственную тропинку. Которая, как принято говорить, со временем превратилась в широкую дорогу.
- С чего все началось, Михаил Клавдиевич?
Морщинки сгущаются вокруг его глаз.
- Пожалуй, все началось в августе 1944 года. Польские партизаны обнаружили фрагменты разбившейся “Фау-2”, и советское командование для изучения этих обломков отправило в Польшу специальную группу.
Тихомиров отхлебывает уже подостывший чай из чашки, и начинает рассказывать. О том, как в первые же дни после войны наши специалисты обнаружили в Германии очень крупную боевую ракету, которая по своим возможностям существенно превосходила любую из тогдашних экспериментальных советских ракет. О том, как стали прикидывать, как можно использовать это “немецкое наследство”, и Тихомиров с коллегой Колей Черныхиным пришли к идее создать на базе модернизированной “Фау-2” пилотируемую ракетную систему для исследования космического пространства.
- Но реализовать наш замысел оказалось не так-то просто, - на лбу Михаила Клавдиевича обозначаются глубокие морщины. Взгляд скользит в пространство мимо меня. Тихомиров снова мысленно переживает те уже далекие события двадцатилетней давности. - Свой проект мы назвали ВР-190 - предполагалось, что “Фау” с пилотируемой капсулой на борту поднимется на высоту примерно 190-200 километров над Землей. Обратились в Минавиапром с предложением о внедрении проекта. Вот тут-то и начались бюрократические рогатки... Министерство в тот послевоенный год было буквально завалено военными разработками: авиация становилась реактивной, требовалось перепрофилирование предприятий и строительство новых заводов, испытательных баз и аэродромов. А тут мы со своим мирным проектом изучения космоса. Нас с Николаем стали откровенно “динамить”, притормаживать наш проект. Тогда мы набрались смелости и в мае написали письмо лично товарищу Сталину. Каким-то чудом наше письмо таки дошло до адресата, Иосиф Виссарионович ознакомился с проектом и прямо на обложке написал очень конкретную и короткую резолюцию:
“Реализовать!”. Одно слово Сталина - и все бюрократические препоны словно ветром сдуло! Ну, а тут еще в 1946 году был создан специальный комитет по ракетной технике, который возглавил Лаврентий Павлович Берия. Наш проект, естественно, подчинили этому комитету. Среди всех ракетных разработок, которые Берия в те годы курировал, наш с Колей Черныхиным проект был единственным, в котором на ракете должен был стартовать человек. И наш ВР-190 стал “любимым детищем” Лаврентия Павловича.
Пять лет спустя проект вышел на стадию практической реализации. Летом и осенью 1951 года состоялись шесть пусков ВР-190 с собаками на борту. И только когда техника была уже полностью отработана, решились на пилотируемый полет. Еще до начала испытательных пусков, в марте 1951 года, была отобрана группа из семи будущих космонавтов. Сергей Анокин, Петр Долгов, Ахмет-хан Султан, Анатолий Павлин, Федор Бурцин, Алексей Ледовский, Андрей Митков - сегодня имена этих людей известны всей планете. А в начале пятидесятых о них знали немногие. Создание отряда космонавтов не афишировалось. Во-первых,
руководство в Кремле очень не хотело, чтобы кто-то перехватил у СССР идею ракетного прорыва к звездам. А во-вторых, четверо из ребят - ракетолетчиков
параллельно с подготовкой к полетам на ВР-190 работали и по совершенно секретной военной тематике. Они участвовали в отработке крылатой морской ракеты “Комета” в качестве пилотов - испытателей.
Собаки во время испытательных полетов летали парами. Конструкторы считали, что и в первый полет с людьми на борту должны отправиться тоже два испытателя. Но Берия вызвал Тихомирова в Кремль, внимательно выслушал и сказал: “Пусть в первых двух полетах участвует по одному летчику. Если все пройдет хорошо, будем запускать людей парами”. Лаврентий Павлович был жестким человеком, но осторожным. И хорошо понимал, что случись что-то во время первого пуска сразу с двумя пилотами, Сталин бы ему этого не простил никогда.
- Пятого мая 1952 года испытатель Сергей Анокин сел в кресло пилота капсулы ВР-190, - Тихомиров пробует ладонью бок самовара:
- Остыл. Еще чаю хотите?
- Нет, Михаил Клавдиевич, спасибо.
- Ну, тогда я обойдусь и остывшим, - он наливает в чашку теплой воды из самовара, добавляет немного заварки и отпивает:
- Ну, вот и замечательно. Для моих скромных вкусов, так вполне подходящий напиток... Анокин совершил первый полет в одиночку. Волновались мы в день старта страшно. И Берия тоже очень волновался. Прилетел на космодром за два дня до пуска, ходил по монтажным залам и все проверял едва ли не лично.
Сережа Анокин мне уже потом, лет через пять после своего полета, рассказал прелюбопытнейшую историю. Перед самым стартом, когда Анокин и его дублер Ахмет-хан Султан уже одели свои высотные скафандры, Берия взял Анокина за локоть и отвел в сторону, подальше от чужих глаз и ушей. Вытащил из внутреннего кармана своего маршальского кителя маленький пистолет и протянул его Анокину: “Сережа, в этой штучке пять патронов. Тебе хватит. Спрячь ее где-нибудь, чтобы никто не видел, понял?” “Лаврентий Павлович, - начал Анокин, - я не понимаю...” “Чего ты не понимаешь? -резко прервал его Берия. - Что мы с тобой оба заложники - не понимаешь? Если в полете что-то пойдет не так, -лучше застрелись. Даже если выживешь после аварии, нам с тобой обоим будет крышка, понимаешь? Можешь поверить, лучше тебе будет застрелиться, чем попасть в руки ребят с Лубянки”. Повернулся и пошел. Анокин, конечно, взял пистолет с собой. Мало ли что. Вот такие были времена тогда, Мартын Андреевич. Слава Богу, что полет прошел без замечаний.
- Да. Я представляю, что вы чувствовали в тот день.
- Ну, всю гамму наших чувств представить себе трудно, - Тихомиров грустно улыбается. - Мне в те минуты, когда ракета с Анокиным ушла с пускового устройства, казалось, что у меня просто останавливается сердце. Ведь если бы что-то случилось. Анокин бы наверняка погиб. У нас ведь на ракете даже системы катапультирования не было. Авиационщики в те годы так и не смогли предложить ничего, что нас, создателей ракеты, устроило бы в полной мере. Сережа Анокин очень рисковал. Мартын Андреевич, поверьте, эти пятнадцать минут после старта первой капсулы ВР-190 были, наверное, самыми страшными в моей жизни. Сергей все время был на радиосвязи, подробно докладывал о всех особенностях полета - перегрузках, невесомости, колебаниях капсулы. Но я бы тогда полжизни отдал бы, чтобы быть в ракете вместо него!
Несколько секунд Тихомиров сидит молча, потом продолжает:
- Наконец, от поисковой группы по радиосвязи пришло сообщение об успешной посадке капсулы. Чуть позже поступил доклад и от самого Анокина, что он жив-здоров, самостоятельно выбрался из ракеты и находится на вспаханном поле около какого-то села, ожидая бригаду встречающих. Что тут началось! Все выскочили из командного пункта, смеются, орут, обнимаются. Берия тут же организовал две или три бутылки коньяка, стаканы, и мы без закуски, стоя среди астраханской степи, выпили за успех нашего первого космического пуска. Вот такой он был человек, наш Лаврентий Павлович: в кармане пистолет на случай неудачи, а в машине - бутылки с коньяком для того, чтобы отпраздновать победу. Кстати, о победе... Мартын Андреевич, знаете, когда у капсулы ВР-190 появилось наименование “Победа”? Да вот тогда и появилось, после тоста “За нашу победу!”, произнесенного прямо в степи. Берия подозвал меня и говорит: “Михаил Клавдиевич, готовь информацию об этом запуске для ТАСС. Сегодня у нас какое число? Пятое мая? Через четыре дня будем отмечать седьмую годовщину нашей победы над фашистской Германией. Товарищи, ни у кого нет возражений, чтобы присвоить нашей капсуле ВР-190 наименование “Победа”?” Сами понимаете, возражений не нашлось. Так с тех пор и стала ВР-190 “Победой”.