Китайские генералы понимали, откуда дует ветер. Ответом на расширение революционного пожара стали провокации, приведшие к военным конфликтам.
В июле 1929 г. чанкайшисты объявили о национализации принадлежавшей Советскому Союзу Китайско-Восточной железной дороги и взяли управление КВЖД под свой контроль, арестовав более 200 человек советских специалистов…
К началу 1931 года все утряслось, все вернулось на круги своя, но натянутость отношений между СССР и Китаем осталась. Не улучшило положения и начавшееся в этом году наступление Японской императорской армии в Маньчжурии.
Японцы были активнее и куда опаснее китайцев. Под разговоры о мирном урегулировании военного конфликта они захватывали куски континентального Китая. Соотношение войск тут было примерно 1 к 10 в пользу китайцев, но на стороне императорской армии была выучка и техническая оснащенность. У японцев имелась даже танки и авиация.
В этом завоеватели космических просторов убедились через час, когда один из японских самолетов нарисовался в китайском небе.
Откуда тот появился, никто не понял. Деготь, возможно, углядел его раньше, но при таком шуме до кого разве докричишься? Но вряд ли. Слишком много интересного имелось на земле, чтоб разглядывать пустое небо. А вот когда появились горы, и они стали смотреть окрест, тут он и объявился. Конечно, аэроплан не был им соперником в скорости. Федосей хорошо помнил, как вовсе не так уж и давно сам гонялся на самолете за диверсантом, уничтожившим экспериментальную ЛС-установку на «Троцком» и не догнал, но он также помнил, что соревнование между самолетом и профессорским аппаратом выиграл его пулемет. Не сумев догнать врага мотором, он догнал его крупнокалиберной пулей.
А что получилось один раз у одного, то вполне может получиться и второй раз у другого.
Пилот не стрелял. Пока.
Скорее всего, пытался разобраться, с чем столкнулся.
Федосей рукой показал — снижаемся. Осторожность не могла помешать — мало ли что может прийти на ум их крылатому собрату.
Он вполне представлял, что за мысли сейчас крутятся в голове пилота полутораплана: что это он такое видит? Свои перед ним или чужие? Чего о них ждать?
Война тут шла преимущественно на земле. Самолетов у чанкайшистов практически не было и преимущество императорской армии в воздухе было подавляющим, так что возможность повстречать в небе китайский самолет была крайне маловероятной. Тем более, что они вовсе не походили на аэропланы…
Только это состояние не могло продолжаться вечно. Нерешительность пилота должна была оборваться каким-то поступком. Федосей приблизился к товарищу и, показав двумя пальцами на свои глаза, ткнул рукой в сторону самолета. Деготь в ответ похлопал себя по кобуре, но Малюков отрицательно покачал головой. Все еще могло обойтись без стрельбы.
Но не обошлось.
Все испортил летчик — взял да и начал стрелять.
Похоже, что он давно собирался это проделать, только не мог выбрать с кого начать и когда аппараты сблизились, это стало для него невыносимым искушением.
Дымная пулеметная трасса прошла чуть левее и выше, чем хотелось бы пилоту, и как раз там, где это устраивало советских космонавтов.
— В стороны!
За ревом двух двигателей он и сам себя не услышал, но и так все было ясно.
Оба аппарата нырнули к земле, и прибавил скорости. Теперь, когда война объявлена, вооружению аэроплана они могли противопоставить только хитрость и скорость.
Лес под ними слился в одну ярко-зеленую массу, сквозь которую взблескивала вода рисовых чеков. Разлетевшись, они не потеряли друг друга из виду. Теперь летчику предстояло выбрать с кого начать. И он выбрал Дегтя.
Тот прибавил скорости и понесся над самыми верхушками деревьев. Выхлоп аппарата почти касался крон, и за Дегтем вскоре потянулась дымная полоса, в которой японский пилот ничего не видел. Тогда он поднялся повыше, метров на двадцать. Врага он теперь видел, но пущенные им очереди неслись выше. Пару раз он набирал высоту, стараясь в пике достать коминтерновца, но тот не дремал — часто оглядывался, грозил самураю кулаком, и разбивал эти ухищрения ловким маневром.
Федосей наблюдал за игрищами со стороны, остро сожалея, что сидит не в боевой машине, вроде той, что показывал на параде в честь годовщины Октября, а этом облегченном варианте. Наган и полтора десятка патронов к нему это вам не пара крупнокалиберных пулеметов!
Самым лучшим вариантом, конечно, было бы сесть и спрятаться под деревьями, только это — потеря времени, да и неясно, что делать на земле, где идет война, с двумя наганами. Проще было убежать. То есть улететь. Но возможность эта могла представиться не раньше, чем у японца закончатся патроны или бензин. Или желание стрелять.
Федосей терпел, морщась каждый раз, когда видел как на пулеметном дуле расцветает огненный цветок, а там терпение и у него закончилось.
Воспользовавшись азартом пилота, он дождался, когда тот поднялся метров на 300 чтоб сверху сделать то, что никак не получилось в горизонтальном полете, подлетел сзади и, пожалев человека, дважды выстрелил в двигатель.
За ревом своего аппарата он не услышал, как замолчал мотор аэроплана, и струя масла, рассыпаясь в тугом воздухе каплями, показала, что хоть в этот раз проиграл соревнование пилот, но и в этот раз его выиграла пуля.
Самолет клюнул носом. По крыльям почти незаметно для постороннего глаза пробежала судорога.
Белый шелковый шарф пилота, только что вившийся за ним словно знамя, поник и сменил бойкий трепет на ленивое колыхание.
Через секунды, молотивший воздух затухающими движениями винта полутораплан притянуло к земле, и он заскользил, спускаясь все ниже и ниже над зеленой бамбуковой шкурой китайского леса. Пилот продолжал стрелять, хотя это смотрелось жестом отчаяния — пользы из неприцельных очередей нельзя было извлечь никакой.
Вывернув голову, Федосей смотрел, как сбитый самолет планирует на фоне мелкой воды, потом плюхается на брюхо, вздымая вокруг веера брызг, как из кабины выскакивает пилот и его рука, вздетая верх, вздрагивает от выстрелов. Ничего. Пусть себе палит, злость выпускает. Не страшно. Если уж такому пулемет не помог, то что толку с нагана, или что у него там?
Когда он повернулся, то увидел то, отчего его сердце забилось быстрее. Человек с наганом был мгновенно забыт.
Прямо под ними стояли ряды игрушечных самолетиков с крыльями, украшенными красными кругами в белых прямоугольниках. Много их там было, почти три десятка.
Глядя на них, Федосей ощутил что-то вроде зависти. Он помнил, знал, какое это счастье вести машину, которая откликается на каждое движение педалей и штурвала. Именно это и было настоящим полетом — скольжение в струях воздуха, а не грубое проталкивание сквозь него, как сейчас.
Самолеты внизу сдвинулись с места и поползли друг за другом, набирая скорость. Машины взлетали, расходясь вправо-влево после того, как их колеса отрывались от земли. Федосей любовался ими до тех пор, пока не сообразил, что взлетают они непросто так. Он прибавил скорости и поравнялся с Владимиром Ивановичем. Тот, и сам умный, энергично взмахнул рукой, показывая вперед. Все правильно. Нужно двигаться отсюда да побыстрее. Ни один нормальный командир не позволит летать над собой непонятно кому. Здешний, наверняка тоже не исключение. Именно поэтому и им следовало поторопиться. Конечно, они могли двигаться быстрее, чем каждый их этих аэропланов, но ускользнуть от полутора десятков пулеметных очередей им будет очень трудно. Чтоб уйти от пули, они сейчас были недостаточно верткими. Играть с этой тучей аэропланов в игру, которую они играли с единственным своим преследователем, было безрассудством. Нет. Не было у них иного выхода, кроме единственного..
Понимая, что сейчас случится, Малюков рванулся к товарищу, налету крича: Вниз! Вниз! — и рукой помогая себе объяснять тому, что надо делать.
Пилоты соображали ничуть не медленнее их, и пулеметные очереди густой сеткой накрыли тот клочок неба, где только что они располагались. Но чуть позже, чем следовало бы — аппараты уже падали вниз. Это было чем-то вроде затяжного парашютного прыжка. Двигатели молчали, и теперь только любовь Земли давала им силу движения.
Зелень леса приблизилась, рявкнули два двигателя и два языка фиолетового пламени остановили их падение. Они вломились в лес в десятке метров друг о друга. На мгновение Малюкова окутал запах свежей травы и воды, но тут же его сменил запах гари. О прозрачные колпаки стегали стебли бамбука, что-то с оттягом хлестануло по ноге, но все это произошло быстро и — вот она земля… Двигатель смолк и сквозь льющийся с неба треск пулеметов стало слышно, как рядом ругается товарищ Деготь.
— Живой? Помощь нужна? — срывая с себя лямки, проорал Федосей. То, что они сели, это хорошо, но совсем здорово будет, если удастся быстро-быстро убраться отсюда.
— Живой!
Чаща стволов перед Малюковым всколыхнулась, и оттуда вместе с клубом дыма выскочил товарищ по несчастью. На плече он, словно горская девушка кувшин, тащил аппарат.
— Двигаем отсюда, быстро… Сейчас они по дыму гвоздить начнут….
Словно услышав команду, над ними, едва не задевая крыльями верхушки бамбучин, пронесся аэроплан. Рев мотора заглушил треск пулеметов, а когда смолк и он, из чащи донесся треск падающих, срезанных пулями стеблей бамбука.
Не сговариваясь, люди одинаково пригибаясь, бросились прочь…
Им повезло, что бежали они с холма, хоть и не с высокого, но все-таки. Вверх с такими аппаратами не очень-то и побегаешь. Но и этого послабления для недавних лунных жителей было маловато. К подножью холма они уже не сбежали, а скатились, удачно приземлившись в протекавший там ручей. Пустив по воде круги, они замерли, не в силах отказаться от мига счастливой прохлады. Над их головами продолжали реветь моторы, пулеметные очереди выкашивали бамбук на вершине холма, а они сидели там, ощущая полное довольство. Зачерпнув ладошкой воды, Федосей бросил её себе в лицо, стирая кровь царапин.