Маршал оглянулся. Перед каждым членом комиссии стояли точно такие же футляры с десятью килограммами золота.
«Золотые коронки, чайные ложечки…» — вспомнил маршал. Он хотел взглянуть в глаза депутату, но тот также не отрываясь рассматривал свою медаль. Золото завораживало, не давало отвести взгляда.
— Это русское золото! — сказал депутат.
— Это лунное золото, — заметил его сообразительный помощник.
— А разве это теперь не одно и тоже? — спросил маршал. Его душил смех. Злой и едкий. «Золотые коронки, чайные ложечки…» Он хотел выругаться, так как приходилось ругаться в ту войну, когда он был еще ничего не ведающим лейтенантиком, как ругались в окопах, но не успел ничего сказать.
— Прощайте, господа.
Комиссар кивнул на оставшийся у его ног десяток футляров. Они стояли там, словно забытые хозяевами собачонки.
— Если вы посчитаете, что мы кого-то забыли второпях, то соблаговолите сами передать памятные медали самым достойным своим согражданам…
Комиссар, уже стоявший на паровозе, коснулся козырька фуражки раскрытой ладонью. Пальцы словно невзначай показывали на новую эмблему Германии, призывая французов запомнить её хорошенько. Маршал запоздало сообразил, что она тоже золотая! За спиной комиссара широко и дружелюбно улыбнулся матрос. От улыбки на перроне стало еще светлее. От его золотых зубов тоже исходил лунный блеск.
…Солнце расчертило паркет тенями оконных переплетов. Черные полосы на полу, показались Генеральному похожими на те фигуры, что кремлевские дети чертили на тротуарах, и прыгали там на одной ножке, словно воробьи. У него в детстве ничего такого не было. Каким вообще может быть детство у сына сапожника? А вот у советских детей будет счастливое детство! Вот так вот! И вообще скоро у всех детей всего мира будет счастливое детство, потому что все дети всего мира совсем станут советскими детьми!
На мгновение возникло желание тоже прыгнуть на одной ноге, но он благоразумно сдержался.
Хотя повод, конечно, был.
Дела в Германии шли хорошо. Так хорошо, что пора было бы задуматься, что Партия станет делать в ближайшем, пока политически неопределенном будущем. Задуматься и принять верное решение. Любое из них автоматически переводило политические игры с Западом в плоскость примитивного выживания прогнивших империалистических режимов, угнетающих собственные народы и поэтому решать надо было быстро.
Ему виделись две возможности. Первая, самая очевидная, разгромить буржуазную Польшу военным образом. Теперь, когда немецкие товарищи договорились о выплате репараций всем этим Фордам, Дюпонам и Ротшильдам и получили относительную свободу, это становилось возможным. Необходимость войны обуславливалась тем, что к настоящему моменту только поляки поставляли в САСШ легирующие добавки к металлу, из которого делались дюзы для американских космических кораблей. Лишить империалистов этих поставок — значило поставить крест на американской лунной программе. Без нужных присадок не будет нужного металла, а без металла — дюз для мощных двигателей, способных донести корабли до Луны, а без лунных кораблей американцы были не так уж и опасны.
Сталин положил трубку и взял с подноса стакан чая.
Если это случится, тогда они станут монополистами. Как все-таки приятно чувствовать себя монополистом! Конечно, рано или поздно американцы найдут возможность обойтись без этих добавок или найдут новое месторождение, но время будет упущено. Безвозвратно упущено! СССР надует лунным золотом экономику Запада и — все… Хаос, революции, бунты…
Добиться этого можно было бы и двигаясь другим путем.
Можно было бы, оставив в покое Польшу, продолжить работы по добыче и доставке на Землю Лунного золота. Польша, конечно, попортила много крови, но в любом случае её ждал тот же конец, что и весь остальной мир капитала. Она исчезнет вместе со всей системой угнетения трудового народа, и на развалинах прежнего мира появятся новая социалистическая Польша и Социалистические Соединенные Североамериканские Штаты Америки.
Отхлебнув, Сталин вернул стакан на место.
Дымок из непогасшей трубки переплетается с паром.
А можно вообще все сделать хитрее… Предложить Западу то, что они никак не ждут от СССР. Например, совместную разработку золота Луны.
Он постучал пальцами по столешнице.
Нет… Не стоит. Конечно, здорово было бы, если б те своими собственными руками стали рушить свою экономику, но… Нет у него веры империалистам. Не все же там настолько недальновидны, чтоб принять в этом участие? Не один же там такой Вандербильт. Должно же быть у них чувство самосохранения? Так что тут лучше надеяться на проверенные кадры и отработанные решения. Золото добываем сами и постепенно прикупаем на западе все, что нужно для Мировой Революции. Польша пока может и подождать. Если будет сидеть тихо и смирно…
Откинув крышку плотного картона, он развернул на столе график. На длинной полосе желтоватой, жесткой бумаги, выползавшей из папки скоросшивателя, выползал красивый — в три цвета: черный, красный и зеленый — график золотодобычи.
Прищурив один глаз, Генеральный не без удовольствия отметил, что рост производительности труда тут куда выше, чем в советской угледобывающей промышленности. Стахановское движение успешно прижилось и на лунной почве. Золото лилось рекой, однако запрудой на его пути стоял момент доставки ценного груза на Землю. Но ничего… Верно Ильич говорил: «Нет таких крепостей, которые не взяли бы большевики». Этим занимались проверенные люди, настоящие коммунисты!
… Дорога вынырнула из леса и, прекратив вилять из стороны в сторону, прямиком направилась к видневшимся на горизонте деревьям. Лесная тень, словно полог накрывавшая их последние полчаса, сгинула. Солнце плеснуло на них нежарким светом.
Федосей машинально коснулся ладонью козырька, прикрывая глаза.
Командир пограничников, лейтенант, не по здешнему черный, словно прожаренный солнцем, с новеньким орденом Боевого Красного Знамени на груди усмехнулся.
— Жарко?
— Ничего… Мы с вами в местах, где и пожарче было, бывали…
Лейтенант оказался старым знакомым — вместе Африку когда-то топтали в составе спецгруппу ОГПУ. Когда встретились — узнали друг друга не сразу, то есть Федосей не сразу признал старого товарища, но быстро вспомнил.
Не боясь показаться невежливым, Малюков откинулся на сидении и закрыл глаза…
Вот уже три недели они с Владимиром Ивановичем выполняя задание Политуправления ОГПУ, ездили по заставам, выступали пред пограничниками — рассказывали о полете на Луну, о кознях империалистов, о перспективах развития космонавтики, разъясняли текущий политический момент. Надоело это уже хуже горькой редьки.
Он покосился на товарища. Его лицо со стороны смотреть ничего вроде бы не выражало, но уж Федосей то знал, что тот испытывает. Вон складочки у кончиков губ, крылья носа вздрагивают… Не-е-е-т и товарищу Дегтю все это обрыдло… Ничего… Еще недельку — и все. Снова в Свердловск, на площадку! Перетерпим как-нибудь семь дней то? Перетерпим…
Лесной массив тут изгибался, словно лук и люди спрямили дорогу, проложив её прямо по степи, а может быть это просто была огромная поляна. Федосей Малюков привстал, чтоб увидеть другой край поля, но так ничего и не увидел. Поле уходило так далеко, как хватало взгляда. Где-то далеко-далеко стучал тракторный двигатель.
— Колхоз «Червонный прапор», — сообщил водитель, увидевший любопытство пассажиров. — Наши шефы! Богато живут…
Машина вновь нырнули под лесные кроны. Звук тракторного мотора стал громче, да и прохладней стало.
Федосей невольно поёжился и только хотел спросить у лейтенанта далеко ли им еще, как тот беспокойно закрутил головой.
— Что такое, лейтенант?
— Трактор…
— Ну, трактор… — не понял Деготь. — Не луна… И не Африка…
— Посевная давно закончилась. — пояснил пограничник. — Лесозаготовками в погранзоне никто не занимается… Нечего тут трактору делать.
Лейтенант тронул водителя за плечо.
— Остановитесь, Макивчук.
Пассажиров плавно качнуло вперед, и машина встала.
… Пока танки шли к границе, он мог смотреть в триплекс и думать о чем угодно — руки и ноги сами делали привычную работу без участия головы. А подумать было о чем. Например, о русском золоте, что падало прямо с неба, о героях русских космонавтах, чьи портреты втайне от всех он хранил в сундучке или о том, что приказ, полученный полчаса назад, ему крайне не нравился. В общем возможностей занять голову было множество… Но в голове упорно сидела одна мысль — о полученном час назад приказе.
Ну не нравился ему приказ! Не нравился и все тут!
К сожалению, кроме него его недовольство никого тут не интересовало. Внутренний диалог с самим собой откуда бы ни начинался, сводился к заключительным фразам «Присягу принимал? Принимал! Начальству повиноваться обещал? Обещал. Погоны на плечах носишь? Носишь! Так чего тут из себя пацифиста строить?»
Танку словно передалось настроение командира, и машина шла как-то «без огонька».
Старый товарищ, сидевший в башне над головой, почувствовал этот душевный разлад. В шлемофоне запищало, и в уши ворвался искаженный ларингофонами голос стрелка.
— Что случилось, капрал? Тоска?
Перед Казимежем, которого знал уже третий год, можно было бы и раскрыть душу. Хоть тот и младше по званию, но — неоконченный университет, но — жизненный опыт…
— Хуже… Негодяем себя чувствую…
— Что так?
— В нашей семье к русским всегда хорошо относились. А я вот….
Он толкнул броневой лист перед собой, словно во всем виноват был именно танк.
— А там сейчас русских нет, — отозвался башенный стрелок. — Там одни большевики остались.
Танк дернулся, словно возмутился вместе с командиром.
— Ты, что, дурак, Казимеж? Что говоришь?