– Куда? – спросила Полина, придерживая рвущегося вперед Ворона.
– В Москву. В первом медицинском день открытых дверей. Я хочу разобраться, что к чему, осмотреться.
– Ты поедешь с отцом?
– Один. Отец и так совершил невероятное – позволил мне поступать вместо военной академии в медицинский. Представляю, как он переживает, что многолетняя муштра прошла даром.
– А что ты называешь муштрой? – спросила она осторожно.
– Что? Да все. – Его взгляд потемнел. – Знаешь, я с пяти лет занимался самбо. Не с профессиональными инструкторами, а с настоящими бойцами, мужиками, прошедшими все круги ада. Такими, как Степаныч. Они были хорошими учителями, но иногда забывали, что перед ними не враг, а всего лишь ребенок. Мне два раза ломали руку, один раз вывихивали плечо. Я все время ходил в синяках и шишках.
– А отец? – Полина погладила Сергея по руке.
– А отец продолжал лепить из меня идеального солдата. – Он сжал кулак – липовый прутик хрустнул и упал под копыта лошади. – Пятикилометровые пробежки по утрам в любую погоду, неважно, здоров ты или болен. Сто обязательных отжиманий вместо просмотра «Спокойной ночи, малыши», ежедневные тренировки, безоговорочное подчинение. Зато теперь я настоящая боевая машина, меня даже Лоб боится... – он невесело усмехнулся.
– Сережа, не надо, – попросила Полина. – Ты поступишь в свой медицинский, уедешь отсюда. Все будет хорошо.
– Да, все будет хорошо. – Лед в его глазах растаял. – Я уеду и заберу тебя с собой. Ты согласна стать женой студента?
– Я согласна стать женой студента.
Лошади нетерпеливо гарцевали на месте и недовольно всхрапывали. Им достались неправильные наездники. Они все время останавливались и целовались...
...Вот уже месяц Аллочку Скворцову терзали смутные догадки и подозрения. То, что Полянский ее бросил, она кое-как пережила, но хотела знать, ради кого он ее бросил. Теперь то, что у него есть другая, не вызывало сомнения. Любая женщина чувствует такие вещи. Оставалось вычислить соперницу.
Собственные подозрения казались Аллочке дикими и беспочвенными. Впрочем, не такими уж и беспочвенными, если разобраться. Ведь видела же она однажды училку французского без очков и ее идиотского прикида. В доме у Полянского видела, между прочим. И тогда она не была серой мышью, а выглядела просто шикарно. Тогда это так задело Аллочку, что она предпочла об этом забыть, а теперь вот вспомнила и уже внимательнее присмотрелась к француженке. Что получится, если снять с нее очки, распустить волосы, накрасить губы, вместо мешковатого костюма надеть что-нибудь современное? Бомба получится, вот что!
И ведь никто ни о чем не догадывается! Эти дураки смотрят на нее каждый день и ничего не видят. А Полянский разглядел. И что выходит? Выходит, француженка крутит роман с собственным учеником?.. Вот где будет настоящая бомба. Только бы найти доказательства...
Они были осторожны, эти двое, но Аллочка умела быть терпеливой. О том, что Полянский каждую субботу берет уроки верховой езды, проболтался Санька Кухто. Узнать, где находится конезавод и как туда добраться, оказалось несложно. Затеряться в толпе дачников и любителей загородных прогулок еще проще. Куда сложнее было не потерять из виду эту парочку.
В качестве группы поддержки Аллочка захватила с собой Любку. А еще отцовский фотоаппарат, чудовищно дорогой и навороченный. Если с фотоаппаратом что-нибудь случится, отец с нее шкуру снимет, но ведь ей нужны доказательства...
Продираясь по кустам вслед за француженкой и Полянским, они с Любкой чувствовали себя полными идиотками. А сидя в засаде у единственной лесной дороги, ведущей к конезаводу, даже успели несколько раз поругаться, когда наконец вдали появились два всадника...
...Классные получились фотки! Аллочка отсняла всю пленку и теперь со смесью обиды и злорадства тасовала колоду из двенадцати фотографий.
Вот тут они держатся за руки...
Вот тут видны их лица...
Вот тут они целуются...
А на этой отчетливо видно, где рука Полянского...
В дверь позвонили – на пороге стоял Лоб.
– Принес? – спросила Аллочка.
– Принес. – Лоб помахал перед ее носом свернутым в трубку журналом...
Это был ее последний урок в одиннадцатом «Б». С понедельника начнется предэкзаменационная лихорадка, и они с Сергеем не смогут больше видеться. Он должен получить свою медаль, и ей не следует ему мешать.
Полина подошла к кабинету, за дверью было подозрительно тихо. Одиннадцатый «Б» и гробовая тишина – понятия несовместимые. От недоброго предчувствия вдруг взмокли ладони.
Она увидела это сразу, как только вошла в класс. Мерзкие картинки, вырезанные из порножурнала и наклеенные на лист ватмана. У порноперсонажей их лица: ее и Сергея, смеющиеся, счастливые. Сверху ярко-красным маркером выведено: «Любовь по-французски. Частные уроки. Дорого!»
Вот и все... Хорошо, что Сергей в Москве, хорошо, что он этого не видит.
За ее спиной с тихим скрипом распахнулась дверь. Она не стала оборачиваться, стояла перед доской, читала вывешенный на ней свой смертный приговор.
– Полина Мстиславовна, к директору! Немедленно! – Генриетта улыбалась улыбкой человека, услышавшего чудесную новость. – И кто-нибудь снимите с доски эту мерзость!
Время остановилось, сделалось вязким, точно кисель. В этом странном безвременье не было места эмоциям: ни боли, ни страху, ни отвращению. Кажется, Балконовна размахивала перед ней стопкой фотографий. Кажется, на фотографиях Полина была с Сергеем. Кажется, ее обзывали шлюхой, грозились уволить и отдать под суд за совращение малолетнего. Кажется, тетя Тося их предупреждала, а они не убереглись...
Черная «Волга» стояла у ворот школы, угрожающе поблескивала тонированными стеклами. Полина остановилась у приоткрытой дверцы.
– Сергей Викторович велел доставить вас к нему на работу, – добряк Паша больше не улыбался, смотрел настороженно. – Присаживайтесь, Полина Мстиславовна.
Она послушно опустилась на пассажирское сиденье.
...Сергей Викторович сидел за заваленным бумагами столом, что-то писал. Полина замерла у двери.
– Подойди, – велел он, не отрываясь от бумаг. – Садись. И сними эти дурацкие очки – я хочу видеть твои глаза.
Она послушно присела на краешек стула, сняла очки.
– Знаешь, зачем я тебя позвал?
– Знаю.
– А вот я не знаю, – он хлопнул ладонями по столу. – Это правда, что ты спишь с моим сыном?
– Да.
Полянский грязно выругался, встал из-за стола, подошел к ней, сдернул со стула.
– Ты знаешь, что я могу с тобой сделать?! – У него был страшный взгляд, немигающий. От этого взгляда не спасало даже безвременье.
Полина зажмурилась.
– На меня смотри! – Твердые пальцы больно сжали подбородок. – Я понимаю, что он в тебе нашел, но что нашла в нем ты?! Он же слюнтяй, молокосос!
– Он не слюнтяй. – Она открыла глаза.
– Защищаешь его? А где он сейчас? Почему он тебя не защищает? – Пальцы соскользнули с подбородка на шею. – Зачем он тебе? Что он может тебе дать? Ты достойна большего, много большего.
Пальцы на ее шее горячие, царапают кожу, сжимают так, что больно дышать. Исчезнуть бы. Или умереть, чтобы ничего этого не было. Ни-че-го...
– Полина, я все улажу. – Шепот тоже горячий, от шепота щекотно и хочется плакать. – Все, что пожелаешь: квартира, машина, положение, деньги. Ни один человек не посмеет сказать о тебе дурного...
– Мне ничего не нужно. От вас...
– Значит, не нужно? – Шепот трансформируется в крик, пальцы сжимаются сильнее. – А давай-ка я тебе кое-что объясню. Может быть, ты слишком расстроена и плохо понимаешь, что происходит.
– Я не стану вашей... любовницей. – Слова колючие, царапают горло, мешают дышать.
– Станешь. – Он больше не кричит и, кажется, не злится, смотрит ласково, гладит по щеке. – Я даже готов пойти тебе навстречу, одной ночи достаточно. Подумай, всего одна ночь – такая малость.
Она откажется. Вот только выдохнет слова-колючки и откажется.
– Не торопись, Полина, подумай. Не хочешь о себе, подумай о нем. Я могу превратить его жизнь в ад. В июне ему исполнится восемнадцать. Одно мое слово – и прямо со школьной скамьи он загремит в армию. Прощай, мединститут, прощай, мечта! Я даже пальцем не пошевелю, чтобы ему помочь. Наоборот, я использую все свое влияние, чтобы он попал в такое место, по сравнению с которым Чечня покажется санаторием. Так и будет, можешь мне поверить.
Она верила. Верила каждому его слову. Если когда-то он не пожалел пятилетнего мальчика, то не пожалеет и восемнадцатилетнего. Страшный человек, бесчувственный, беспринципный. Ради забавы, сомнительного удовольствия заполучить женщину хотя бы на одну ночь он готов сломать жизнь единственному сыну. И сломает...
– У тебя есть мой телефон, – он оттолкнул ее резко, грубо, так, что она едва удержалась на ногах. – Суббота – крайний срок.
– Если я соглашусь, вы не сделаете то, о чем говорили?
– Вот видишь, ты уже торгуешься. Не волнуйся, я человек слова. Как только я получу свое, можете катиться ко всем чертям – оба. Если, конечно, он захочет довольствоваться объедками с моего стола. Или если ты не передумаешь. Я жду до субботы. Теперь убирайся, у меня еще много дел.
Света ждала ее у подъезда, сидела на скамейке, курила.
– Полина, где тебя носит?! Я жду-жду, – подруга проводила внимательным взглядом уезжающую «Волгу».
– Ты уже знаешь? – Зачем спрашивать, ведь и так видно.
– Уже вся школа знает. Ну и номер ты отколола! Правда, что ли?
Они сидели на кухне: Света курила одну сигарету за другой, а Полина рассказывала ей историю своей первой любви, рассказывала все, без утайки, вместе со словами пыталась вытравить из души поселившуюся там черноту.
– ...И теперь я должна решить, что мне дороже: собственная гордость или его будущее. – Она все рассказала, а черноты меньше не стало. Как обидно...
– А что тебе дороже? – тихо спросила Света. – Что ты решила?