Да, солнце заходит, и теперь все встречные машины без какой бы то ни было сигнализации останавливаются и шоферы выясняют друг у друга, куда же все-таки запропастились львы и куда запропастились пантеры. В разговорах то и дело слышатся «симба» — лев и «чита» — пантера или гепард.
Вамбуа, по-моему, овладевает охотничий азарт — как же так, не найти симбу или хотя бы читу?! Вамбуа склоняется к рулю, гонит машину по саванне и вылетает на холм. Оттуда, с холма, мы замечаем, что черные, бежевые, светлые коробочки-лимузины с редким единодушием сползают к низинке, за которой зеленеют акации.
— Симба, — убежденно говорит Вамбуа и гонит туда микробас.
Он не ошибся, и вскоре мы присоединились к полутора десяткам машин, окруживших двух львиц.
Одна из львиц лежала на пригорке, другая — чуть в стороне, в яме. Расстояние от них до нашего микробаса едва ли составляло пять метров, до прочих машин и того меньше, но львицам не было никакого дела до машин. Та, что устроилась в яме, беззастенчиво дрыхла, а той, что на пригорке, тоже очень хотелось спать, она зевала, чуть не вывихивая себе челюсть, но ей еще хотелось покататься по траве, и она каталась, задирая кверху лапы и показывая светлое брюхо.
Нет, их определенно не интересовало наше присутствие — они отдыхали, набираясь сил перед охотой, ибо заповедник, как говорится, на самообслуживании и зверей никто специально не подкармливает. Люди следят лишь за тем, чтобы не пересохли водопои, иначе звери уйдут от Найроби и кончится такой удобный бизнес.
— Первый раз такое ощущение: я — в клетке, а звери — на свободе, — говорит Вера Шапошникова, журналистка из нашей группы, и смотрит на соседнюю машину; у машины кузов из металлической решетки, и люди сидят за решеткой, а львы кувыркаются на воле.
Увы, даже созерцание львов на лоне природы надоедает, и мы решили, что пора уезжать. Когда Вамбуа разворачивал свой микробас, мы обратили внимание, что одна из машин, подъехавшая слишком близко ко львам, попала на сырой грунт в низинке и забуксовала. Шофер-кениец на глазах у изумленных львиц вылез из кабинки и принялся раскачивать машину, чтобы вытащить ее на сухое место. А что поделаешь?
Метрах в трехстах от дремлющих и забавляющихся львов уже снова мирно паслись антилопы, а из-за небольшой долинки с полосой зелени по дну сразу шесть жирафов рассматривали наш микробас.
— Симба! — сказал Вамбуа.
По дороге прямо нам навстречу шла крупная львица.
— Вам очень повезло, — сказал Вамбуа и остановил микробас.
Я сорвался с заднего сиденья, прыгнул вперед, к ветровому стеклу, но неудачно — мне заклинило ногу раздвижными сиденьями. Я дергал ногу, наводя объектив на львицу и боясь упустить кадр, и совершенно отчетливо запомнил мелькнувшую мысль: «Хоть бы оторвалась, что ли!» Это относилось к моей собственной ноге…
А львица продолжала медленно идти навстречу и, когда уткнулась носом в машину, обошла ее, как скалу или дерево, как обходят любое привычное естественное препятствие.
Львица была беременна — Живот провисал так, что прогибалась от тяжести спина, — и шагалось ей, видимо, трудно. И она снова вышла на дорогу.
Шофер дал задний ход, и львице явно не понравилось, что кто-то наезжает ей на хвост в самом прямом смысле слова: львица, оглядываясь, затрусила по дороге тяжелой рысцой, но мы не отставали, и тогда львица свернула в саванну. Некоторое время мы еще видели ее — она шла параллельно, то и дело появлялась из-за кустов, невольно позволяя себя фотографировать. Но потом все-таки скрылась, и тогда нам — особенно, конечно, Вамбуа — осталась последняя радость: рассказывать разочарованным пассажирам встречных машин, где еще можно увидеть симбу.
…Солнце скрылось у горизонта за неплотными облаками. Стало свежее. Небо на западе было в неброских палевых и розовых красках, а саванна еще сильнее пожелтела и на желто-призрачном, непрозрачном фоне ее резче, четче выделялись теперь колючие и непонятные, как абстракции, кусты акаций с черными шарами.
Потом недолгая заря погасла, все в саванне стало матово-серым, и тогда мы увидели, что по боковой дороге, направляясь к нашему микробасу, идет огромный гривастый лев — масайский лев, наверное.
Лев шел очень медленно, спокойно, с достоинством опуская широкие лапы на жесткую землю, а за львом полз длинный кортеж легковых машин — полз медленно-медленно, соизмеряя свою скорость со скоростью неспешно вышагивающего льва…
Было это совершенно бессмысленно, но я перевел все-таки фотоаппарат на съемку «от руки» и безнадежно погубил еще один кадр.
Последнее, что мы увидели, уже поворачивая к дому, было стадо антилоп, убегавшее оттуда, куда пошел лев. Антилопы мчались галопом, и все прочие животные, мимо которых они пробегали, тоже обращались в паническое бегство.
Мирное сосуществование окончилось.
Отправляясь летом 1947 года в экспедицию на Дальний Восток — она официально именовалась Курило-Сахалинской, и мне предстояло работать на Охотском море, — я прихватил с собой весьма объемистую книгу, которая называлась «Зоология беспозвоночных». Воздушные лайнеры тогда еще не курсировали между Москвой и Хабаровском, ехали мы поездом, то есть довольно долго, и я старательно штудировал учебник.
У меня имелись к тому серьезные основания. Я учился на географическом факультете, где курс зоологии читался по сокращенной программе, особенно курс беспозвоночных животных, но ехал в экспедицию гидробиологическую и, стало быть, чувствовал себя менее подготовленным, чем студенты-биологи, не говоря уже о научных сотрудниках.
Учебное пособие, которое я изучал, никто не называл так длинно: «Зоология беспозвоночных». Его называли проще — «Догель». Называли так по фамилии автора учебника.
Валентин Александрович Догель — крупный советский ученый — был большим знатоком зоологии беспозвоночных, и особенно паразитологии. Он написал что-то около полутораста научных работ, в том числе несколько книг, одну из которых я упомянул.
Я читал Догеля, когда за окном поезда проносились северо-русские, так любимые мною леса, когда мелькали колки западносибирской лесостепи, с которой у меня были связаны трудные воспоминания военных лет, когда величаво плыла мимо просветленная восточносибирская тайга, уже знакомая мне по экспедиции, и, наконец, когда недобрые волны Охотского моря весьма безжалостно трепали наш небольшой и неуклюжий промысловый сейнер… Я читал Догеля, я сверялся с его страницами, когда дночерпатели Петерсена или Гордеева поднимали со дна Охотского моря беспозвоночных и они очищались от ила под струей из шланга на промывочных ситах, но ни за что не пришло бы мне в голову в том году, что много лет спустя еще одна его книга прочно ляжет на мой письменный стол, а наши пути-дороги по земле — к сожалению, через девять лет после смерти Догеля — неожиданно скрестятся.
Эта вторая книга называется «Натуралист в Восточной Африке». Она вышла в свет в сложное историческое время, в 1916 году, то есть в период первой мировой войны, а рассказывается в ней о путешествии Догеля по Кении и Уганде в 1914 году…
Обратите внимание — в 1914! Значит, наши пути скрестились ровно через пятьдесят лет…
Книга называется традиционно… Есть еще «Натуралист на Амазонке», «Натуралист в Южной Америке» и т. п. Но если я не ошибаюсь, до самого последнего времени В. А. Догель и его спутник И. И. Соколов оставались в числе очень немногочисленных русских путешественников, посетивших Кению и Уганду и проехавших от Индийского океана до Великих Африканских озер. Мне встречались еще лишь имена В. Н. Никитина, В. В. Троицкого, В. В. Пузанова.
Догель и Соколов начали свое путешествие от порта Момбаса, куда добрались пароходом, а потом по железной дороге прибыли в Найроби.
Так же шли и другие путешественники, так шли предприниматели и колонисты — от океана в глубь материка.
Но вот один из бесчисленных парадоксов нашего времени: мы, чужеземцы, начинаем путешествие по тем же странам, но уже из… центральных районов к океану!
Теперь, в век авиации, все это уже привычно, но, когда мысленно накладываешь свой маршрут на маршруты путешественников, проложенные еще в недавнем прошлом, право же, даже привычное подчас производит впечатление первооткрытия.
Но историческая справедливость в какой-то степени будет восстановлена: из Найроби мы полетим в Момбасу и потом уже традиционно двинемся к Великим озерам.
Наш отель — кстати, он непереводимо называется «Эйнсуорт-отель» — находится не в центре города. Впрочем, в Найроби не так уж просто определить, что такое «центр». Во всяком случае, их можно насчитать несколько.
Англичане и прочие европейцы живут в обширной зоне вилл, раскинувшейся на холмах плато Кикуйю— там вольготно и просторно, там большие сады или, точнее, парки с неизменными, аккуратно подстриженными газонами и посреди парков стоят светлые красивые особняки… У въезда в такие парки — тоже неизменная табличка: «Частное владение». Это означает, что вход туда без приглашения хозяев воспрещен, и все считаются с правом частной собственности.
Так вот, «Эйнсуорт-отель» находится в зоне вилл. Напротив, через неширокое шоссе, частное владение — отличный парк с пылающими акациями, с тяжелыми, как чугунное литье, араукариями, с воздушными матово-зелеными соснами и до блеска влажным зеленым газоном…
Узкое неасфальтированное шоссе наше вливается в магистраль, ведущую от аэропорта Эмбакаси к городу, к его геометрическому центру, а сразу за шоссе начинается уже не частный, а общественный парк с поразившими меня белыми и оранжевыми бугенвилле-ями, ибо раньше я видел только розовую и алую… По парку, как бы ограничивая его с внешней стороны, протекает небольшая речка… Очень хочется сказать «нетронутая» речка, потому что течет она по городу в самом точном смысле слова, но в небольшой долинке ее — первозданные глыбы изверженных пород, заросли вездесущего тростника с пепельными метелками и разлив какой-то зелени, издали похожей на осоку.
А в общественном парке, как и в частном парке, помимо южно-американских бугенвиллей и араукарий растут ливанские кедры, джакоранда и пылающая акация, растут агавы и плетут хитрые узоры разноцветные лианы и точно вписываются в пейзаж пирамидальные кипарисы, которые особенно хороши на холмах по соседству со светлыми эвкалиптами, низко опустившими ветви, и плакучими вавилонскими ивами…