Найроби — город молодой. Он возник при строительстве железной дороги от Момбасы до Энтеббе на берегу озера Виктория буквально на рубеже прошлого и нашего веков. Деревьям, которые растут в парке и во многих других местах города, столько же лет, сколько Найроби, или несколько меньше, и я не случайно говорю об этом.
Про город в целом можно сказать многое, как, впрочем, и про любой другой. Так, Найроби отнюдь не равнинное поселение — он находится на высоте около 1650 метров над уровнем моря. По моим наблюдениям, в сибирских и среднеазиатских горах именно с такой высоты эта самая высота начинает ощущаться новичком, вызывает учащенное дыхание прежде всего, хотя ни о какой горной болезни, конечно, еще речи быть не может (ее симптомы у нетренированных появляются примерно с четырех тысяч метров, но многое зависит и от климатических условий). В Найроби я не чувствовал высоты совершенно, хотя уже года два не работал в горах, но, возможно, объясняется это весьма прозаически: мне не пришлось на плато Кикуйю совершать далекие пешие походы и подниматься в горы.
Название города в переводе с местных языков означает «свежий источник», «холодная вода», «чистый источник» — так нам, во всяком случае, тогда переводили.
Еще можно сказать, что в Найроби живет более трехсот тысяч человек. И что в городе имеются небольшие предприятия пищевой, обувной, мыловаренной, керамической, стекольной, текстильной, швейной промышленности, как добросовестно сообщено об этом в справочниках.
Но я хочу подчеркнуть другое: город очень красив и, наверное, не так уж много на белом свете городов, которые могли бы сравниться с ним.
У Догеля, между прочим, Найроби охарактеризован так: «При первом беглом осмотре города прежде всего бросается в глаза какой-то общий беспорядок и отсутствие уюта. Объясняется это тем, что Найроби — город in statu nascendi (в состоянии рождения. — И. З.). Основанный всего несколько лет назад, он напоминает собою один из тех североамериканских городов, которые быстро, в два-три года, возникают из ничего среди голой степи. Смело размечены длиннейшие проспекты и улицы, проведена сеть дорог (более 60 верст отличного шоссе в пределах города), поставлены плакаты, возвещающие: «место строящегося клуба такого-то», «место театра» и т. д., но готовых зданий относительно мало. Собственно, улицами можно назвать только главный проспект — Gouvernement Road и две-три улицы туземного квартала. Оно и понятно, если принять во внимание, что во всем городе насчитывается около 20 тысяч жителей, из которых лишь 1500 европейцев. Большинство же улиц имеет вид шоссе, по сторонам которого торчат кое-где одинокие дома. Между домами — пустыри, по сторонам шоссе — канавы, повсюду разбросаны груды камня, бревен и других строительных материалов… Когда спустя два месяца мы снова очутились в Найроби, город уже значительно обстроился и видно, что жизнь в нем разгорается очень быстро…»
Жизнь в Найроби действительно разгоралась очень быстро, и всего за полвека — не такой уж это большой срок в истории города — столица Кении стала неузнаваемой. Тому много причин. Они прежде всего экономического и политического характера. Об этом мне еще придется говорить. Но сейчас важно отметить вот что: неузнаваемой столица Кении стала отнюдь не за счет количественного роста — совершенно иным сделали город архитекторы и декораторы, таланту и искусству которых можно лишь позавидовать.
Улицы — как шоссе… Между домами — пустыри…
В жилой, а не деловой части города улицы до сих пор «имеют вид шоссе». Плохо? Нет, разумеется благо, это разумно и дальновидно: дома отодвинуты от проезжей части и, стало быть, меньше шума, меньше неприятных запахов и пыли… Если бы во всех-то городах так!
А пустыри Найроби… Пустыри были для декораторов тем же, что чистый холст для истинных художников: они сотворили на пустырях прекрасное. Невозможно не восхищаться их искусством: ведь не готовое взрослое дерево вставляли они в готовый пейзаж, а сажали молоденькие кипарисы, или эвкалипты, или вавилонские ивы, или ливанские кедры, заранее угадывая, как впишутся они в будущем в уже существующий ландшафт и как изменят они ландшафт — они, деревья — выходцы из разных частей света… Право же, тут есть чему поучиться.
Но вернемся к «центрам» Найроби.
Кроме так называемых европейских кварталов, есть в Найроби кварталы индийские и африканские. Индийские кварталы — побогаче, африканские — победнее, но ни те ни другие не выглядят так убого, как медины Касабланки, Рабата или Дакара. Я не был в домах, однако, по свидетельству более осведомленных авторов, дома лишены каких бы то ни было современных удобств. Но дома — каменные, прочные, построенные надолго. Хижин и лачуг в Найроби нет.
Индийцы-торговцы, люди, как правило, достаточно богатые или зажиточные (кстати, их в Найроби более ста тысяч, а европейцев около двадцати пяти), сами ставили себе большие каменные дома с витиеватыми балконами, а почему они лишены элементарных удобств, можно понять, прочитав «Автобиографию» Ганди, к которой я и отсылаю любознательных.
Африканские кварталы — Пумвани, Калолени и совсем новые Бохгат и Джерико — примыкают к промышленной зоне города (она обособлена), там дома строили англичане — добротные двухэтажные или одноэтажные каменные дома под черепичными крышами. Я далек от того, чтобы заподозрить промышленников в филантропии. Отнюдь. Они просто подсчитали, что дешевле сразу выстроить для рабочих прочный дом, чем потом несколько раз перестраивать лачуги.
И африканские, и индийские кварталы скучны и однообразны, и только на пагодах и церквах иногда задерживается взгляд. Кварталы лишены простора, зелени, уюта. Рука декораторов их не касалась, и, проезжая по этим кварталам, можно заподозрить, что такого искусства вообще не существует. Некоторое разнообразие в урбанистический пейзаж вносят сами жители: индийки в разноцветных сари или платьях и шароварах, усатые индийцы в розовых или белых тюрбанах, африканки с тазами или корзинками на головах…
И рынки, конечно, хотя они и не так живописны, как в Западной Африке. Рынки почему-то обнесены проволочной сеткой, и деталь эта придает им несколько необычный облик. Но так или иначе, а в призрачной тени эвкалиптов вовсю идет торговля овощами (их выращивают и продают африканки), подержанными вещами (их перепродают и африканцы и индийцы — не самые богатые из последних, разумеется). Барахолка расположена отдельно, из-за долгих дождей даже самый незадачливый торговец вынужден был обзавестись крышей, и как раз барахолка в Найроби — чуть ли не единственное место, которое можно принять за скопище жалких лачуг.
Не знаю, имеются ли в этих кварталах центры. Вероятно, ибо центры могут быть самыми различными.
Но, как у каждого уважающего себя города, у Найроби есть деловой центр, прежде всего финансовый и торговый, — с банками, с большими универсальными магазинами, с конторами. В том числе со всевозможными конторами «сафари-тур», предлагающими совершить путешествия по стране, если хотите — даже с лицензией на отстрел животных, львов в частности. Но стоят лицензии такие безумные деньги, что подавляющее большинство сафаристов, или, по-нашему, туристов, предпочитает общаться со зверьем без помощи огнестрельного оружия.
Так вот, деловой центр Найроби в принципе схож с деловым центром любого другого столичного города западноевропейского типа. Там дома не отстраняются от шоссе — они стоят плотно прижатыми к тротуарам и даже как бы вываливаются витринами на тротуар под ноги прохожим, ибо трудно найти дом, первый этаж которого не был бы так или иначе приспособлен для дела. Для разного дела, как я уже отмечал, и, видимо, поэтому Найроби чуждо архитектурное однообразие: двух совсем одинаковых домов я в городе не встретил, но у всех домов есть завидное сходство — они удобны, экономичны и красивы.
Ночью деловой центр Найроби пустеет. Огни его витрин полупритушены. И только редкая, но красочная реклама независимо от всего вещественного парит в черном беззвездном небе да какие-то тени чернее ночи бесшумно движутся по вымершим улицам.
— Вы слишком рано приехали, — говорили нам знакомые журналисты. — Недели через две-три здесь все зацветет. Вот когда красотища-то!
Когда Вамбуа увозил нас в аэропорт Эмбакаси по шоссе, разделенному надвое алой полоской бугенвил-лей, я думал о Найроби как о трехликом городе, все три лица которого повернуты к центру — красивому, но холодному центру, и не могу сказать, что ощущение это было безоговорочно приятным.
Хозяйка отеля, в который мы будем еще несколько раз возвращаться из поездок по стране, на прощанье сказала нам:
— В Момбасе вы отогреетесь. Ах, как хорошо в Момбасе! В холодный сезон туда ездят купаться и загорать все, кому это по средствам.
Что ж, совсем неплохо немножко отогреться в Момбасе, убедиться лишний раз, что ты в Африке, и чрезвычайно заманчиво искупаться в Индийском океане, взглянуть на сказочный подводный мир коралловых островов — бог знает, сколько лет я мечтаю об этом!
…Где-то я читал, что все аэропорты мира похожи друг на друга. Это не совсем точно, но если чем-нибудь и похожи все аэропорты, то прежде всего своей внешней экстерриториальностью.
В аэропорту Эмбакаси есть киоск, в котором продаются африканские сувениры — черные статуэтки, деревянные слоники, портмоне из крокодиловой или змеиной кожи, дамские пояски из шкуры зебры или леопарда… В аэропорту Эмбакаси висят на стенах увеличенные до огромных размеров фотографии танцоров в экзотических нарядах, женщин-масаек с сильно растянутыми мочками ушей, в которые вставлены кольца… Бродят на фотографиях стада слонов и буйволов, настороженно смотрит на вас со стены носорог, и мирно спит на дереве — так и кажется, что он посапывает — ни на кого не обращающий внимания «царь зверей»… На стенах небольшого холла, куда попадают пассажиры, только что прибывшие в Найроби, растянуты шкуры леопардов, выставлены боевые щиты и копья, которыми некогда встречали кенийцы завоевателей и которые теперь имеют сугубо историко-этнографический интерес…