Лунные горы — страница 14 из 64

ого, кроме тамтамов, обтянутых шкурой зебры… Почти в каждой витрине лежат ножи, и подчас весьма основательные.

Перед окном отеля — реклама-символ итальянской бензиновой компании «Аджип»: шестиногое черное чудовище с красными языками, свисающими из раскрытой пасти; чудовище вписано в светло-желтый прямоугольник и страшно как баскервильская собака, хотя смахивает и на льва.

Горят на темных улицах голубые фонари. Не жалея сил, трудятся цикады. Носятся летучие мыши, на мгновение вспыхивая в лучах света. Ветер. Сперва были мелкие звезды, а сейчас уже натянуло легкие облака. Южный Крест не разглядеть: низко он здесь и все время мешают то горы, то дома, то облака. Досадно, но ничего не поделаешь. Придется еще раз приехать в Африку, в южное полушарие.

Почти полночь, и улицы совершенно пустынны. Жарко и немножко душно. Кажется, впереди первая теплая ночь в Кении».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


Утро в Момбасе. Поездка по окрестностям.

«Поющий» паром. Индийский океан. Нефтяной завод.

Новый порт. Старый порт. Форт-Иисус.

Раздумья о городе. Ночь над саванной.

«Жизнь и смерть гиганта». Почти забытое прошлое


Утренние часы до завтрака в сущности единственные светлые часы за сутки, когда мы чувствуем себя относительно свободными и можем действовать вполне индивидуально. И неудивительно, что мы ведем себя по-разному. Кое-кто отсыпается, сохраняя силы на день, кое-кто пишет… А художники — Мирэль Шагинян и Левон Налбандян, — те с первым лучом зари выскакивают с этюдником на ближайшую улицу и трудятся в поте лица. Им сложнее в таких стремительных поездках, чем всем остальным: я, в конце концов, могу приводить в порядок записи и ночью, но художникам нужен свет, а пока светло — мы непрерывно ездим.

В светлые рабочие часы мы тоже, естественно, весьма и весьма напоминаем персонажи известной басни Крылова: географов тянет к океану, в воду, так сказать, журналисты рвутся в сферу высокой политики, им подавай интервью с общественными или государственными деятелями, ну а художников, простите, тянет назад, они вздыхают о скоротечных утренних часах…

Распределение сил у нас примерно равное: два журналиста, два художника, два географа. А правит сей несколько разношерстной упряжкой Герман Гирев, представитель Советской ассоциации дружбы с народами Африки. Как он умудряется править — бог весть, но умудряется, раз колесница наша до сих пор не перевернулась, и умению «возницы» нельзя не отдать должное.

Но первое и последнее утро в Момбасе началось, пожалуй, для всех одинаково или почти одинаково: каждый экономил на минутах.

После душной и почти такой же теплой, как день, ночи, я чувствовал себя вяловато, но, приняв душ, выбежал на улицу вполне бодрым и готовым волчком вертеться весь день.

После завтрака, который в Кении неизменно начинается с ананасов или бананов, мы дружно грузимся в автобус. Ближайшая цель — опытная сельскохозяйственная станция в окрестностях Момбасы. Нас сопровождает уже знакомая нам гидесса, англичанка миссис Вэнс, а за рулем — кениец из луо, Гаспар Сифума. Луо — большой кенийский народ, относящийся к нилотской языковой группе; представители его живут и за пределами Кении, в Уганде и Судане, но побережье они не населяют. Гаспар Сифума — выходец из западной Кении. В районе Момбасы живут в основном суахили, что, собственно, и означает «прибрежные жители», но гиды наши несколько уточняют общую картину и называют еще племена диго, дурума, рабаи, гирьяма (они из народности ньика), теита, покомо… Впрочем, за один день нам все равно не уловить племенных различий.

Момбаса расположена на коралловом острове того же названия и отделена от материка узкими, но глубокими проливами. С материком остров соединяется двумя дамбами, мостом и паромами.

Наша первая остановка — у моста Ниали-бридж, перед будкой, похожей на караульную. Но тут все и проще, и сложнее. Мост — частная собственность, и, если вы хотите воспользоваться им, нужно платить, будь вы пешеходом, велосипедистом или водителем машины. Дешевле всех отделываются пешеходы, но просто так никто, конечно, не пройдет.

На противоположном берегу пролива мы оставляем художников: они будут писать Момбасу, отличный вид на которую открывается с крутого, заросшего пальмами и манграми берега, а сами катим дальше.

Исчезла из вида темно-зеленая вода пролива, но темно-зеленая тропическая зелень сомкнулась вдоль шоссе. Конечно, это прежде всего деревья манго, а если есть и другие, сходные по форме крон компоненты, то они просто теряются на густом, почти непробиваемом фоне манго.

Манго расступаются только перед баобабами с могучими торсами и узловатыми ручищами. Они, баоба бы, словно распихивают прочую растительность, и оставляют себе осязаемый оперативный простор. Сейчас баобабы еще без листьев, и потому ветви-ручища их кажутся особенно сухими и жилистыми, кажутся жестокими.

Грациозные, как лебединые шеи, кокосовые пальмы — Догель назвал изгиб их стволов манерным, — они не взрывают пейзаж, как баобабы, они нежно вписываются в него, придавая буйному тропическому ландшафту российскую лиричность… По-моему, самое близкое кокосовой пальме дерево — наша русская ветла, хотя внешне они и не похожи… Они одинаково лиричны, уютны, задумчивы и дружески настроены к тем, кто к ним подходит… Очень жаль, что ветла у нас в России гибнет и через несколько десятилетий исчезнет совсем, наверное.

Кокосовой пальме это не грозит — она на месте, она при деле, и, если чуть расступаются манго, кокосовые пальмы сразу же образуют целые плантации.

И еще много думпальмы или хифены. Я отлично помню ее по Египту — в долине Нила, правда, растет настоящая хифена, а здесь степная, но у них есть нечто общее: все пальмы имеют один ствол и пучок листьев на его макушке, а род хифены — это единственный род ветвящихся пальм. Их оранжевые плоды похожи на очень крупные финики, и пальма, конечно, имеет практическое значение: плоды едят, из косточек делают пуговицы, а листья используются для плетений.

Возле деревень, которые здесь застроены прямоугольными домами под соломенными крышами, — плантации хлопчатника, бананов, поля кукурузы. Почти у каждой хижины — дынное дерево с собранными на макушке разлапистыми листьями и тяжелыми гроздьями зеленых плодов.

Государственная сельскохозяйственная опытная станция, на которую нас так стремительно отправили ранним утром, оказалась в каникулярном состоянии. Сотрудники ее куда-то разъехались, и нас принимал администратор, ничего толком не знавший.

Администратор показал нам маленькие аккуратные домики лаборатории с засушенными пучками каких-то растений и повез на плантации.

По дороге (она скорее напоминала красивую и тенистую прогулочную пальмовую аллею) мы усвоили, что сотрудники станции изучают и определяют наилучшие севообороты для прибрежной Кении, подбирают наиболее подходящие для тропиков породы крупного рогатого скота, выявляют полезные древесные породы. На станции имеются областные и районные полевые чиновники, а у чиновников — помощники. Чиновники, они, говоря нашим языком, — консультанты или руководители работ, а помощники их — исполнители. Помощники ездят по деревням и учат крестьян, как рационально вести сельское хозяйство. И крестьяне сами приезжают на станцию и получают там квалифицированную консультацию.

Администратор показал нам плантацию кустистого злака натьер, похожего на сахарный тростник и считающегося перспективным кормовым растением, а потом подвез к другой плантации, — которую занимали какие-то коричневато-зеленые кусты с рубчатыми цельными листьями и фиолетовыми цветами.

— Бикса орелана, — несколько торжественно сообщил нам администратор название кустов. — Краситель.

— О! Это очень важно, — сказала миссис Вэнс.

И выяснилось следующее. Несколько лет назад прошел слух, который подхватила западная печать, что используемые косметической промышленностью искусственные красители вызывают рак кожи. Так это или не так, но среди наиболее рьяных потребителей косметики — я подразумеваю представительниц прекрасного пола — возникла легкая паника. Соответственно уменьшился спрос на искусственные красители и фантастически подскочил спрос на красители естественные. Вот тогда-то кенийская сельскохозяйственная станция и занялась выращиванием этого растения, экстракт которого подмешивается теперь в губную помаду и еще во что-то.

Любопытная деталь уже другого плана. Рабочие-кенийцы, подравнивавшие на английский манер газоны, пользовались на станции не косой — тропическая Африка косы не знает, — а длинным ножом с загнутым вбок концом. Вот этим кончиком длиной в пять-шесть сантиметров и скашивают подросшую траву рабочие, делая рукой широкие, размашистые движения и затрачивая массу лишних усилий.

И еще одна деталь. Разъезжая вокруг сельскохозяйственной станции, мы впервые за эту поездку увидели обнаженных до пояса африканок. В Кении так теперь не ходят или ходят уж в очень глухих местах. Миссис Вэнс сказала нам, что эти дамы — представительницы племени гирьяма и что только гирьяма носят столь неполный костюм. А отмечаю это я вот почему. Побережье Сомали, Кении, Танзании — район очень древней торговли. Уже в средние века арабы, индийцы, китайцы наводнили прибрежные города своими товарами, различными тканями в частности, и в средние же века африканцы и африканки стали пышно драпировать себя в яркие ткани… И только гирьяма — такие же прибрежные жители, как и все прочие — почему-то сохранили моду, восходящую к неолиту или, во всяком случае, к железному веку.

Деревни, которые я уже упоминал и которые все мелькали и мелькали по обе стороны шоссейной дороги, не могли, разумеется, не вызвать у нас настойчивого желания побывать хоть в одной из них. Соответствующая петиция была устно подана миссис Вэнс, и миссис Вэнс, посоветовавшись с Гаспаром Сифума, сказала, что они с удовольствием покажут нам деревню под названием Фритаун.

Фритаун оказалась большой и, если так позволительно в данном случае выразиться, образцово-показа