Стены Форт-Иисуса складывали из камней, доставленных кораблями из Португалии. Не берусь судить, какие соображения побудили португальцев на столь дорогостоящую затею, чем не устроили их местные строительные материалы, но факт остается фактом — так они поступили.
В 1639 году португальцы перестроили форт. Не знаю, кого они больше боялись — арабов, так и не смирившихся с приходом чужеземцев, или англичан, французов, голландцев, корабли которых к этому времени появились в водах Индийского океана… Так или иначе, но форт показался им ненадежным.
Португальцы пошли даже на такую меру: подарили Момбасу султану Малинди. своему исконному другу и традиционному врагу момбаситов. Но и этот прием не сработал: султан Малинди и Момбасы, переоценив, правда, свои силы, поднял восстание против португальцев.
В 1650 году португальцы расстались со своими владениями на Аравийском полуострове: англичане нанесли поражение португальцам в Персии, а султан Омана, воспользовавшись этим, вернул себе сначала Маскат, а потом и все прочие города.
С этого времени султаны-оманиты из династии Яриба становятся самыми ярыми врагами португальцев и фактически возглавляют борьбу за изгнание их с восточного побережья Африки, объединяя и вдохновляя африканцев.
В марте 1696 года африкано-арабские войска подступили к стенам Форт-Иисуса и осадили его.
Осада продолжалась два года и девять месяцев — много раз ходили африканцы на штурм, но отсутствие тяжелых стенобитных орудий подводило их.
И все-таки форт пал. Из двух с половиной тысяч португальцев, защищавших его, в живых осталось тринадцать человек.
На следующий день к Момбасе подошел отправленный из Индии на подмогу военный корабль с солдатами и провиантом, но было уже поздно. Впрочем, если бы корабль и не опоздал на один день, в принципе для португальцев ничего бы не изменилось. Дни их безраздельного владычества были сочтены.
Только Мозамбик до сих пор находится под их властью.
Форт-Иисус, как и многие другие отжившие свой век крепости, позднее превратили в тюрьму, а теперь в нем размещен исторический музей.
Кенийцы говорят, что о португальском владычестве напоминают в их стране только каменный столб — падран, — сооруженный в Малинди, Форт-Иисус да развалины зубчатой стены у южной оконечности острова.
Глубинными районами Кении португальцы никогда не интересовались и предпочитали не удаляться от побережья.
Но оставили португальцы в Кении след и несколько иного плана: это они завезли в Восточную Африку кукурузу, которая на суахили называется махинди.
Современный порт Момбасы, принимающий океанские лайнеры с осадкой до десяти метров, находится в гавани Килиндини на западной, материковой стороне острова. Бывший пролив ныне стал заливом, ибо перегорожен дамбой Кипеву. Длина причалов в порту Килиндини достигает полутора километров, и через этот порт поступают в Кению необходимые ей товары, а также вывозятся на внешний рынок товары Кении: хлопок, кофе, чай, сизаль, пиретрум, кальцинированная сода, кукуруза, продукты животноводства… Есть еще в Момбасе специализированные порты: Шимони, в котором разгружаются нефтеналивные суда, и Мбараки, принимающий уголь.
Порты — они, как все порты, с бесконечными рядами решетчатых кранов, со скучными складскими помещениями, с притыленными к берегу скучными кораблями — английскими, шведскими, американскими. Как это ни странно, но корабль у причала — он как бы не на своем месте, он словно сам смущен своим слишком уж спокойным житьем у стенки и умышленно скрадывает, притупляет и размазывает гордые линии своего корпуса… Порт для корабля — это как непрошеный отпуск, как нелетная погода для самолетов, как пустые из-за нерадивости, или непогоды дни для экспедиционных работников. Корабль в порту — как больной в операционной: его потрошат, а сам он беспомощен…
Я люблю океанские порты с их извечной готовностью вытолкнуть корабль в дальнее плавание, но не люблю стоящие у стенки корабли.
…После старого города и Форт-Иисуса, после современного порта Килиндини мы выехали на открытый, незастроенный берег Индийского океана.
И океан, как всегда, был прекрасен, был свеж и чист. Белели на отмелях буруны, и белели буруны над рифами, деля океан на слишком уж неравные части. А там, где буруны не белели, проступала поднимающаяся из глубины малахитовая зелень с коричневатым прожилочным узором… Йодистый запах водорослей делал прохладнее дующий с океана ветер.
Я неожиданно вспомнил Дакар, Зеленый Мыс, вспомнил, как смотрел с его обрывов на расстилавшийся подо мной Атлантический океан с черным силуэтом острова Горе, и внешне беспричинная радость переполнила мне душу…
Миссис Вэнс пригласила нас в машину, и ровно через минуту мы уже ехали по роще баобабов, раскинувшейся над обрывами острова Момбаса… Но такие же баобабовые леса придают неповторимый, как казалось мне, облик окрестностям Дакара в Сенегале. Я думал сначала, что баобаб — он выходец из Восточной Африки — на западное побережье занесен отсюда руками пилигримов, — но потом воспоминания о сенегальских городах позволили по-новому представить себе Момбасу, город Момбасу.
От того облика, который имела Момбаса до прихода европейцев, по-моему, практически ничего не сохранилось. Современная Момбаса… Впрочем, вот почему я вспомнил Сенегал.
Еще при утреннем знакомстве Момбаса в ее центральных районах показалась мне похожей на Дакар в его средней, что ли, части, между жалкой мединой и роскошным центром, но показалась она мне такой уже не по внешнему сходству черепичных крыш, а по каким-то более существенным признакам.
А вот теперь, прогуливаясь и проезжая по старой Момбасе, я узнал другой сенегальский город — Сен-Луи, что стоит в устье реки Сенегал… Его дома — дома торговцев. Они нависают вторыми жилыми этажами над улицами, а первые этажи их отданы коммерции…
Сегодня Сен-Луи — провинциальный город. По сравнению с его наилучшими кварталами даже «средний» Дакар — более высокая ступень.
В Сенегале эти градостроительные и социальные ступени разделены расстоянием примерно в триста километров.
В Момбасе эти ступени сомкнуты, одна вырастает из другой, причем вырастает закономерно.
Колониальная, постпортугальская Момбаса была таким же городом собирателей и накопителей, как Сен-Луи после захвата Сенегала французами: в погребах его нижних этажей скапливалось добро, которое потом переправлялось в метрополию.
Сен-Луи в своем архитектурном облике, во всяком случае, застыл на этом — торгово-накопительском — уровне.
Момбаса, крупнейший и важнейший порт Кении, шагнула дальше и обзавелась полуфешенебельными кварталами с государственными учреждениями и дорогими магазинами, сравнявшись со «средним» Дакаром.
Но Дакар, долгое время бывший столицей французской колонии, вырвался вперед и обзавелся уже не полу-, а вполне фешенебельными кварталами с микронебоскребами, с роскошными зданиями банков, офисов, отелей…
Если и в дальнейшем в Момбасе будут возникать предприятия типа нефтеперегонного завода «ШЕЛЛ» — а этого, по-моему, не миновать, — то поднимется Момбаса и на следующую, высшую социально-архитектурную ступень, которой уже достиг Дакар, географический антипод Момбасы.
По-моему, во всех новейших книгах и даже статьях о Кении можно увидеть этот снимок: две пары фантастически огромных слоновых бивней стоят посреди улицы, и под бивнями, как через ворота, проезжают машины.
Бивни находятся в Момбасе на проспекте Килиндини — это одна из главных улиц города — у парка Независимости. Они — отнюдь не древняя достопримечательность Момбасы.: арки из искусственных бивней воздвигли, кажется, в 1952 году в честь прибытия в Кению английской принцессы Елизаветы и потом собирались снести, но момбаситам они понравились, и арки оставили. Они действительно удачно вписались в пейзаж широкого и зеленого проспекта Килиндини с его не очень высокими, но вполне современными домами.
Рядом, в соседнем парке, недавно сооружен фонтан Ухуру, что, собственно, и означает «независимость» или «свобода». На флагштоке над фонтаном развивается национальный стяг Кении, к которому ведут четыре ступени, сложенные из мелких камней. У ступеней — два морских конька с большими острыми ушами. Фонтан в целом похож на переднюю часть плывущего корабля, и везет этот корабль помещенный в бассейн макет карты Африканского материка и плавающих вокруг макета серых, в черную точечку лупоглазых рыбок.
Догель, описывая Момбасу, упоминает многочисленных рикш, которые, чаще всего по двое, возили в тележках пассажиров. В современной Момбасе рикш нет, хотя грузовыми тележками момбаситы, конечно, пользуются.
Исчез и такой вид транспорта — «гарри», то есть вагонетки, которые катали африканцы по рельсам, проложенным вдоль центральных улиц города.
Изменилась и мода: полвека назад момбаситы носили «кансу», похожую на египетскую галабею, — до пят, белого или рыжего цвета, а теперь все ходят в брюках и обычных рубашках.
Вечером за столом, прощаясь с нами после мимолетного знакомства, плакала медленными, тяжелыми слезами старая грузная женщина, Анастасия Ильинична Коркунова, прачка при «Менер-отеле». Танцовщица из кабаре в далеком прошлом, она покинула Владивосток вместе с мужем, музыкантом Гринбергом, в годы гражданской войны, когда туда пришли японцы…
И оказалась в эмиграции. И больше на родину не вернулась. Долгие годы они с мужем выступали в кабаках и притонах юго-восточной Азии, а на старости лет прибились в Момбасе. Муж умер. Небольшие накопления быстро кончились. И тогда бывшая танцовщица устроилась прачкой к Абраму Шляпаку, которому, наверное, тоже приятно иной раз переброситься с человеком фразой на знакомом с детства русском языке.
Анастасия Ильинична все подливает и подливает себе в бокал кенийское, почти без букета пиво марки «алсопс», и понемножку пьянеет, и по-прежнему плачет медленными, тяжелыми слезами, жалуясь на неудачную жизнь.
Ничего не изменишь теперь, однако. И даже горько-утешительное для нее свидание с нами мы не можем продолжить — пора в Порт-Рейтц, на аэродром: жесткие временные рамки не переступишь!