Как ни забавно, всех устроило армянское «гиацинт».
— Гнацинг! — командует Левон Налбандян, усаживаясь на свое постоянное место рядом с Вамбуа.
— Гнацинг, — радостно соглашается тот, совершенно чисто выговаривая слово.
Итак, после недолгой остановки у ворот английской фермы прозвучала команда «гнацинг», и мы покатили дальше, к столице Центральной провинции Ньери.
Теперь вдоль шоссе — снова буш из низкорослой колючей акации. Растительность сгущается и становится выше лишь по долинкам ручьев, где лес образуют зонтичные акации с вечнозеленым подлеском и появляются лианы, обвивающие почему-то только нижние части стволов.
Хорошо видны на фоне выровненной возвышенности, пенеплена, островные горы — то округлые, то трапециевидной формы.
Деревни очень редки. Тип жилищ несколько изменился: в круглых крышах с низко опущенной кровлей проделаны дымоходы, сверху прикрытые конусовидными соломенными колпаками. Попадаются поля пшеницы, а в долинах ручьев — посадки хлопка и овощей. Но основные черты пейзажа — пустынность, необработанность, незаселенность, и этим Восточная Африка, Кения во всяком случае, решительно отличается от Западной Африки, плотнее заселенной, больше возделанной. Но может быть, поэтому и не встречаются в Западной Африке стада антилоп — крупные животные там малочисленны.
…Кончились владения мистера Эйджета. Потянулись столь же обширные владения мистера Уикхема, и тут мы впервые за день увидели работающих людей — четырех мужчин.
Короткую команду «Стоп!» Вамбуа усвоил в первый же час нашего знакомствам мы привычно, соблюдая строгую очередность, выскакиваем из машины.
Не знаю, почему до сих пор оставался неогороженным этот участок землевладения, но рабочие были заняты как раз тем, что устанавливали изгородь: на невысоких кольях — четыре гладких проволоки. Изгородь была, так сказать, смонтирована заранее, и теперь рабочие вбивали молотками колья в сухую, жесткую землю.
«Рабочие» — это, конечно, не совсем точно: нам встретились типичные кенийские батраки, нанявшиеся к англичанину. Впрочем, сам хозяин живет в Лондоне, а делами его здесь занимается управляющий, мистер Киньон, кениец африканского происхождения.
Наши случайные знакомые — Малакат, Какагу, Мафенге из племени кикуйю, Эрегана из племени туркана делают, естественно, все, что им прикажут. Иногда выполняют хозяйственные работы, иногда помогают ухаживать за скотом. Скота у хозяина больше десяти тысяч голов, и ничем, кроме скотоводства, на ферме не занимаются.
Правда, семейным батракам выделены небольшие земельные участки, на которых женщины выращивают овощи, ибо иначе не прокормиться: все без исключения мужчины получают сорок шиллингов в месяц, а у женщин никакого другого дохода здесь быть не может.
Наши знакомые — бессемейные батраки, так называемые скотас, им никакой земли не полагается, и они могут только мечтать о земельном наделе: на их зарплату его не приобретешь.
Одеты скотас в рубашки и брюки, на ногах — сандалии из автомобильных шин, привязанные транспортерной лентой. Лишь на одном франтоватом скотас еще надет шерстяной пуловер, бисерный пояс, а от ушей к подбородку спускаются тонкие нити ярких бус.
Мне, конечно, интересно послушать разговор с батраками, но интересует меня и саванна с ее жесткой, растущей плотно сдвинутыми куртинками травой, пылящей под ногами, и особенно хочется мне получше рассмотреть низкорослую акацию; я уже знаю, что на кикуйю она называется руай, а на вакамба — киунга. Так вот, в угольно-черных утолщениях на колючих ветках живут муравьи — крохотные-крохотные, как два склеенных маковых зернышка, но чрезвычайно воинственные; судя по всему, они прекрасно отличают покачивание ветки от ветра и от постороннего прикосновения, потому что стайками выскакивают из отверстий в утолщениях и разгневанно бегают по крыше своего дома… Колючки на акации остры и тверды, худо пробираться сквозь такой буш.
А разговор со скотас близится к концу… Сколько продолжается у них рабочий день?.. С семи утра до трех часов дня… Есть ли у них какие-нибудь профсоюзные объединения?.. Вообще в Кении существует Союз сельскохозяйственных рабочих, но на ферме ничего подобного нет… Почему?.. Никто из батраков не соглашается стать лидером — все знают, что управляющий сразу же уволит лидера…
Мы фотографируемся на память, и снова звучит энергичная команда Левона Налбандяна: «Гнацинг!»
На подъеме к Ньери начался густой лес, а на расчищенных участках вновь появились кофейные плантации.
Ни лес, ни кофейные плантации нас уже не удивляли. Запало в память совсем другое: перед горным лесом, еще в саванне, на развилке, где уходила в сторону от большака проселочная дорога, стояла сторожевая будка и возле нее транспарант: «Неро Мору. Распределение земель». На белом транспаранте — черная стрела, указывающая, куда надо ехать. Но чтобы каждый, кому взбредет в голову, туда не отправился и — не дай бог — не занялся бы самораспределением земли, для порядка поставлена на разъезде сторожевая будка, в которой посменно дежурят два вооруженных охранника.
Земли будут распределены среди кенийцев. Вероятно, здесь появятся и мелкие единоличные хозяйства, и крупные хозяйства с наемной рабочей силой, и, может быть, кооперативы. Вамбуа, между прочим, сказал, что по уставу члены кооператива имеют право нанимать подсобных рабочих. Членами кооператива подсобные рабочие, конечно, не становятся: им предстоит батрачить, как батрачили они и раньше, и получать поденную оплату… Так что структура кенийских кооперативов будет достаточно сложной и в организационном, и в социальном плане.
Здесь, у Неро Мору, намечено построить благоустроенные поселки с больницами и школами.
Именно сюда, в Неро Мору, выбыл из Найроби слон Элеонор, чтобы принять участие в съемке кинофильма «Рожденная свободной».
Подъезжая к Ньери, я почему-то вспоминал отели, в которых мы останавливались на пути к этому городу.
Отель в Накуру, который я раньше не называл, именуется Стэг-Хед-отель. В переводе это означает «Гостиница — Голова взрослого оленя», и на эмблеме изображен крупнорогий ушастый олень явно европейского происхождения.
Отель в Томсонс-фолсе назывался «Ягоды» («Бер-рис»), а отель в Ньери…
Впрочем, сначала два слова о самом городе. Он расположен на отрогах Абердэрского кряжа, в долине, и мы увидели его как бы сверху, спускаясь в долину, — увидели довольно-таки высокие дома европейского склада, чистые, не забитые транспортом улицы, купы деревьев за домами… Промелькнула небольшая католическая церковь с крестом на шиферной крыше и для чего-то приставленной к стене лестницей… Но задели город мы лишь краем и центра его так и не увидели.
Отель же, в котором мы остановились, назывался «Аутспен-отель», и название нас поставило в тупик. Определенные ассоциации с английскими корнями были, но самое название оказалось трудно переводимым. В наиболее подробном из доступных нам словарей было сказано так: «аутспен — южно-африканское слово, означающее «распрягать»». Мне это очень понравилось, но потом я сообразил, что в Кении, собственно, «распрягать» некого: ни тяглового быдла, ни конного транспорта в Кении не существует.
«Аутспен-отель» — это, говоря по-нашему, постоялый двор, ямщицкая станция, где в былые времена нетерпеливые курьеры или пассажиры меняли прежних перекладных на новых, на свежих, застоявшихся в конюшне.
«Аутспен-отель» — старая, будто викторианских времен, равнодушная ко всяким новшествам гостиница с могучей деревянной мебелью… Мы там ланчевали — этот англо-русский неологизм постоянно был у нас в ходу во время поездки, — но в общем-то «Аутспен-отель» действительно оказался для нас постоялым двором, где мы расстались со своим микробасом и нашим гидом Вамбуа.
От «Аутспен-отеля» до «Тритопса», где нам предстояло провести ночь в милом соседстве с африканским зверьем, хооят только специальные автобусы. Они, собственно, такие же, как наш микробас, но «Тритопс» находится на территории Абердэрского национального парка, а въезд туда разрешается только по специальным пропускам.
«Абердэр» — название не африканского происхождения, хотя сначала мы подумали, что это именно так.
Название горному кряжу дал Джозеф Томсон, который и открыл его для европейцев. Он присвоил этой небольшой горной гряде имя президента Королевского географического общества, Абердэра, и оно удачно вписалось в местный звуковой колорит.
Сами же кенийцы называют горный кряж Ньян-дарва, что означает «шкура коровы», и возникло такое название, наверное, потому, что горы, как шкурой, покрыты лесом.
В центральном холле «Аутспен-отеля» — выставка африканских изделий из дерева и шкур. На стенах — живописные сценки из быта местной фауны; они как бы подготавливают к тому, что предстоит нам увидеть в «Тритопсе», и «Тритопс» все больше овладевает нашим воображением.
Перед отелем водят ручную оседланную зебру, и за небольшую плату можно покататься на ней. Женщины из племени кикуйю продают кьендо — красочные круглые плетения, которые могут служить подставками для тарелок.
В «Аутспен-отеле» все отправляющиеся ночевать в «Тритопс» оставляют крупные и тяжелые вещи: отель расположен на деревьях, довольно высоко над землей, там тесно. Еще в Найроби нас предупредили, что в «Тритопсе» ночью очень холодно, и я представлял себе ночевку в горах на экспедиционный манер, но без костра, без спального мешка и палатки; я хорошо знаю, что это такое, и мысленно уже пощелкивал зубами…
Мы будем, конечно, не единственными обитателями «Тритопса»: отель вмещает сорок человек, ни человека больше, и эти сорок мест уже давным-давно запроданы — как на чемпионат мира по футболу, «билеты» в отель на деревьях приобретаются если и не за несколько месяцев, то за месяц во всяком случае. А «Тритопс» — самый дорогой отель Кении: чтобы провести там одну ночь, нужно заплатить примерно двадцать пять долларов.
Микробасы наконец трогаются. Мы едем последними и, чтобы пыль не залетала в окна, просим шофера притормозить. Передние машины исчезают за поворотом, и мы остаемся одни на лесной дорого, взбирающейся на склон Абердэрского кряжа. Дорога то спускается в ущелья, то поднимается на склоны, как и положено ей в горах, и вдруг в самом узком месте теснины упирается в полосатый шлагбаум. Контрольный пост. Здесь проверяются пропуска на территорию национального парка, и лишь затем поднимается шлагбаум, открывающий путь в глубь заповедника.