Джон Кук рассказывает о минувших событиях бесстрастно. Он считает себя кенийцем, он родился, вырос в Кении и не собирается покидать страну, которую считает своей родиной и которую любит. Он охотник, а не солдат, и война его не устраивает. Он предпочитает мир и тишину, а каким образом мир и тишина воцарятся в Кении, ему, по-видимому, безразлично.
…Водяные козлы — они относятся к подсемейству болотных антилоп — отчего-то расхрабрились, подошли довольно близко к отелю, и теперь хорошо видны странные рога самцов: они длинные, снизу как бы откинутые назад, а наверху вывернутые вперед и сближенные концами.
Мистер Джон Кук рассказывает, отвечая на вопросы, о своих успехах на охотничьем поприще и рассказывает скромно, как будто без преувеличений: столько-то убил львов, столько-то слонов. Немного, в общем. Он, конечно, — и слава богу! — не Хантер, на счету которого тысячи и тех и других… И времена теперь другие, да и отношение к животным — тоже.
Мы спросили, не встречал ли Джон Кук в Кении Хемингуэя.
— Встречал, — безразличным тоном ответил Джон Кук.
Почему-то мне не верится в это, хотя спокойно-равнодушные ответы егеря кажутся вполне правдоподобными.
— И охотились с ним?
— Нет, не приходилось.
Пока мы разговаривали, служители внесли на верхнюю террасу столы, чтобы угостить нас чаем, расставили чашки, поставили вазочки, и партер, энергично задвигав стульями, устремился к столу.
Почтенная дама прочно усаживалась около кекса, который только что принес Ндегве, и тут случилось непредвиденное: между дамой и Ндегве мелькнули руки откуда-то появившегося бабуина, дама взвизгнула, Ндегве непроизвольно отшатнулся, а кекс исчез, и бабуин, держа его обеими руками, с непостижимой ловкостью смылся с террасы… Джон Кук выхватил свой грозный пистолет, но стрелять, собственно, было уже не в кого.
— Извините меня, — сказал Джон Кук, несколько отвлекшийся от своих прямых обязанностей. — Видите, что делается.
Мы перегнулись через барьер и увидели ловкого похитителя кекса: на земле ему пришлось хуже, чем на террасе, ибо какие-то свои — законные или незаконные, бог весть— права предъявляли на кекс и все прочие бабуины.
…Мне хочется в дальнейшем изложении следовать записям в своем дневнике. Я далеко не сразу сумел выкроить время на дневник, и поэтому начинается соответствующая страница так:
«Вот сейчас, когда я заполняю дневник, у овального озера, заросшего в середине осокой, топчется стадо слонов в тринадцать штук, среди которых примерно половина слонят. Они заявились пятьдесят минут назад, ровно в семнадцать часов вечера, и сначала пришел главный слон. Он вышел из леса и остановился, заметно выделяясь на зеленом фоне. Утомленные бесплодным ожиданием, завсегдатаи партера к этому времени спустились в бар и на нижние террасы, и здесь наверху было совсем свободно: кроме нас терпеливо дрожали на холодном ветру лишь два веснушчатых подростка, прибывшие в «Тритопс» вместе с папой, который, по-моему, так и не поднялся выше уютного бара.
— Элефант, — шепотом, словно не веря самому себе, сказал один из подростков.
А второй, постарше, с видом знатока воскликнул:
— Таскер!
Звонкое «таскер» — слон с большими бивнями, — как тяжелый камень, упало к нашим ногам, а легкое, как дуновение, «элефант», соперничая с ветром, разнеслось по всему отелю, и мы услышали у себя за спиной тяжелое дыхание пожилых людей; за спиной, потому что партер теперь занимали мы и опоздавшим пришлось тянуться с фотоаппаратами через наши головы.
Все внимательно осмотрев и все внимательно разнюхав, слон торжественно двинулся к озеру, и вся прочая живность настороженно следила за ним.
Бородавочники и бабуины предпочли убраться совсем, исчезли куда-то и рыжевато-коричневые лесные антилопы, а водяные козлы отбежали от озера, но совсем не ушли и следили сперва за слоном, а потом и за всем стадом, которое шествовало гуськом, причем слонята шли под непрестанным наблюдением взрослых.
Все слоны — и большие, и маленькие, — прежде чем выйти из леса, совершили туалет с помощью сухой красной глины и оттого вблизи казались розоватыми. Явились слоны не на водопой— они пришли лакомиться солью, которую рассыпают вокруг озера прямо на глину, и лакомки неутомимо поглощали ее, лишь изредка заигрывая друг с другом да иногда отгоняя любопытных болотных антилоп.
Появление слонов не произвело никакого впечатления только на белых цапель, которые продолжали безмятежно спать среди зеленой осоки, по-прежнему спрятав головы под крылья.
…Над лесом, над озером раскинулась радуга— четкая, но со смешанными красками, зеленовато-фиолетовая, сине-зеленая, желто-розовая радуга, от которой веет весенней свежестью.
В озере — коричневые отражения деревьев.
Слышно, как чавкает глина под ногами слонов, как шумно выдыхают они воздух, копаясь в глине.
Поет, словно булькает, какая-то птичка в лесу.
На противоположной стороне озера, где растут белокорые деревья, тихо, как в немом кино, шествуют по густо-коричневому берегу водяные козлы с белыми «зеркалами» и светлыми шеями.
Стих холодный ветер, многих прогнавший с верхней террасы. В лучах солнца, которое уже низко, чуть порозовел лес и посветлела истоптанная земля у водопоя.
Небо — в неплотных облаках, оно светло-голубое у горизонта и цвета разведенной синьки над нами.
…Слоны все топчутся, все чавкает глина, и слышны тяжелые вздохи…
Когда мы приехали, день был теплый и тихий, и мы радовались, что нам не придется мерзнуть. Потом, правда, заметно похолодало, когда потянул с гор ветер и начал накрапывать дождь. Теперь снова потеплело и снова все стихло.
Просыпаются цапли и удивленно вытягивают шеи. «Чив-чив-чив», — совсем как в наших лесах, говорит некая птаха.
И вот «черная неблагодарность»: слоны уже всем надоели — пока они тут, больше никто не придет, а слоны все топчутся и топчутся вокруг отеля.
Провожая солнце, птицы теперь кричат на разные голоса, но где им состязаться с каменными воробьями на берегах Нила в Египте или Судане!
…Слоны наконец ушли. Уходили они вразброд, кому когда вздумается.
Медленно, словно преодолевая ветер, поднялись над отелем белые цапли. Я следил за тяжелым их полетом и снова вспоминал Иссык-Куль; я лежал тогда в засидке, и стая уток шла на меня, шла навстречу заходящему солнцу, и внезапный порыв ветра остановил стаю в воздухе, и утки затрепетали в солнечных лучах и в струях ветра, и я выстрелил в остановившуюся трепещущую стаю, и одна утка замертво упала с пробитым зобом, а прочие ушли в сторону от ветра и солнца… Я не люблю этого воспоминания, хотя оно очень зримо и красочно, и с удовольствием наблюдал, как тяжелые белые цапли, сделав прощальный круг над «Тритопсом», удалились куда-то по своим делам.
К озеру на водопой пришло семейство буйволов, могучих животных с массивными, сросшимися на лбу рогами. Буйволы не пожелали подойти к отелю, они делали все, что им нужно было, на противоположном конце озера.
…Вершины вокруг отеля — ближние вершины, во всяком случае — стали синими. И лишь далекий пик Кении еще розовеет.
…Булькают и покрякивают лягушки — солнце уже зашло. «Заработали» цикады, и все никак не успокоится какой-то певец-пискун из пернатых. Облака посерели у горизонта, но остались белыми над нами, и среди них плывет крохотный месяц, народившийся дня три назад.
С темнотой верхняя терраса опустела. Освоившиеся с «Тритопсом» временные обитатели его разбрелись по своим комнатушкам, устроились на защищенных от ветра нижних террасах, где на спинке каждого кресла висит теплый плед, предохраняющий от холода и от сырости, или прочно обосновались в баре перед электрическим камином… Егерь подружился с отцом веснушчатых подростков — они разъясняют друг другу мировые проблемы, всякий раз подтверждая свою — или собеседника — правоту бокалом виски с содовой.
Как ни странно, мужественнее всего переносят режим «Тритопса» подростки и старушки. Подростков мало, старушек много. Поднимаясь на верхнюю террасу, я неизменно обнаруживал там скорчившиеся фигурки ребят. А все нижние террасы заняты старушками, упорно взирающими сквозь очки на ночное пиршество зверья, которое освещено прожекторами с желтовато-зелеными стеклами, — прожектора имитируют лунный свет, и звери не пугаются его.
Володя Дунаев листает бухгалтерскую книгу, в которой собраны письменные и печатные отзывы о «Тритопсе», шутки, карикатуры. Большинство мужчин острит удивительно однообразно: ни одна ночь с женщиной, мол, не стоила имяреку так дорого, как ночь в «Тритопсе»… Вот карикатура на некоего генерал-губернатора. Уже насладившись чудесами «Тритопса», генерал-губернатор встретил на обратном пути носорога. Не очень молодой и не обладавший стройной фигурой, генерал-губернатор, оказалось, по ловкости не уступал Тарзану: в считанные мгновения он очутился на вершине ближайшего дерева… А вот история дамы — дамы, которая поначалу так увлеклась превосходно подобранными напитками в баре, что ее пришлось проводить спать; проснулась дама после того, как самые терпеливые слоны отбыли восвояси, и дама устроила скандал. Помочь ей никто ничем не смог, но, когда машина отвозила оскорбленную даму в «Аутспен-отель», на дорогу случайно вышел слон и дама грохнулась в обморок… Всякое, наверное, случалось в «Тритопсе», и, наверное, еще немало забавного можно было вычитать в бухгалтерской книге, но я все-таки предпочел подняться наверх.
…Глубокая ночь. Я стою у прожектора и пишу при его свете. «Ки-ки-ки-уак-уак-ти-ти-че-че», — кричат, не смолкая, лягушки под аккомпанемент тоже несмолкающих цикад, но первые явно заглушают вторых.
Внизу, подо мной, бродит стадо буйволов — их штук двадцать пять — и три носорога.
Носороги сначала пришли парой — мама и сын, а потом уже появился отец, и мать забавно отгоняла его от малышки величиною с крупного буйвола.
Царит там, у озера, простейший закон сильного. Носороги, явившись на солончак, прогнали буйволов, которые перед этим разогнали антилоп, а заблудший, уже после ухода стада, слон отпугнул носорогов… Слон был грустный, наверное прогнанный своими собратьями, и сам он никого не гонял, но его все сторонились, и носороги, отходя, сердито фыркали.