Торговая улица — узкая, тесная; это улица маленьких лавок и маленьких мастерских. Там висят на крюках ободранные овечьи и телячьи туши, там торгуют арахисом и сахарным тростником, лепешками, надетыми на палки, и финиками, луком и чесноком, помидорами и бобами; там чередуются с продуктовыми лавками крохотные, открытые на улицу гладильни, портняжные и механические мастерские, закусочные на два-три столика; там вообще тесно и нет места для тротуаров; пешеходы, ручные и запряженные ослами тележки — все движется прямо по мостовой, и прямо на мостовой сидят торговцы, и над мостовой висят розовые туши. Торговая улица поздно засыпает, но и поздно просыпается; утром, когда мы уезжали из отеля, там было удивительно пусто и только листья да остатки стеблей сахарного тростника, обрывки бумаги да раздавленные овощи напоминали о бурной дневной жизни…
Батанов сам водил машину. Он жил за Нилом, в районе Замалек, и мы свернули на одну из улиц, ведущих к центру Каира.
Близился час сиесты, торговцы опускали жалюзи на витрины, и народу на улицах было немного. Я сидел, отвернувшись от Батанова, а мой «тренированный глаз» автоматически фиксировал, что, чем ближе к центру, тем реже попадаются национальные костюмы — полосатые галабеи на мужчинах, черные покрывала — мелаи на женщинах; почти все прохожие здесь были одеты по-европейски. В Египте совсем не приняты шляпы и соломенные шляпы на некоторых наших туристах вызывают постоянный интерес; египтяне чаще всего ходят без головных уборов, и лишь некоторые мужчины носят традиционные ермолки — лебды или плетеные такии…
Мы выехали к набережной, и Батанов повел машину вдоль Нила.
— Кстати, о контрастах, — сказал Батанов. — Еще лет десять назад набережная была застроена лачугами, потом их снесли в приказном порядке.
Здесь, в центре, на набережную выходили высокие, из железобетона и стекла здания отелей, еще недостроенное здание телецентра, административные сооружения, богатые жилые корпуса. А по другую сторону, за вязью металлической ограды, колыхаясь, тускло блестел Нил — полноводный, стремительный. Был он желтовато-бурым, и белые паруса фелюг казались врезанными в него инородными лоскутами.
На газонах, под пальмами и сикоморами, спали, непринужденно раскинувшись, те, у кого не нашлось другой тени, чтобы переждать сиесту.
Выше по Нилу, за мостом Свободы, пальмы и сикоморы сменились завезенными из Индии баньянами с массой коричневатых, свисающих почти до земли воздушных корней.
Дома, выходящие на набережную, стали пониже и попроще.
Батанов остановил машину и подвел меня к парапету. С октября начинается понижение уровня воды в Ниле, и теперь, в середине ноября, уже обнажились илистые скаты берегов. Три небольшие лодки с веслами и мачтами стояли у берега на приколе; хорошо было видно, что мачты на фелюгах двойные и повторяют конструкцию российских колодезных «журавлей». Возле лодок женщина стирала белье; странно, что в мутной, перенасыщенной илом воде белье становилось белым…
Но Батанов подвел меня к реке отнюдь не для того, чтобы я поближе рассмотрел фелюги. За неширокой нильской протокой, на острове, находилось странное сооружение, похожее на европейскую усадьбу, сделанную под средневековый замок: прочные каменные домики с узкими окнами, полукруглые «оборонительные» башни, круглая «сторожевая» башня с конусовидной, обитой металлом крышей… Естественные берега островка, повсюду одетые в камень, были заменены искусственными, сложенными из тщательно отшлифованных известняковых блоков, там, где волны Нила ударяли в островок… Два черных круглых отверстия, наполовину скрытые водою, нарушали целостность берегов; одно из них смотрело в сторону набережной, а второе — вверх по течению… За игрушечным замком высились финиковые пальмы и похожие на манго густокронные деревья.
Убедившись, что островок изучен мною вполне основательно, Батанов спросил:
— Догадался, что перед тобою?
Не дожидаясь ответа, он сказал:
— Знаменитая станция «Ниломер». Пост наблюдения за режимом реки, а он у Нила ох какой сложный. То катастрофические наводнения, то воды так мало, что хоть караул кричи… Впрочем, не мне тебе рассказывать…
Я действительно кое-что знал о режиме Нила. Не очень поэтому слушая Батанова, я рассматривал двух маленьких босоногих девчонок, которые в свою очередь внимательно изучали меня; обе смуглые, кареглазые, со спутанными черными кудрями, они показались мне сестрами. На них были длинные, почти до пят, платья, а на той, что постарше, еще и шаровары, перехваченные тесьмой у щиколоток. И та, что постарше, держала на плече бритоголового мальчонку; в Египте детишек носят на плече, посадив ножками в разные стороны, и девочка уже вполне овладела этим искусством.
— Ну скажи, есть ли в мире еще страна, по которой протекает всего одна река?.. — вдруг спросил Батанов. — То-то что нет, пожалуй… И хотя ты почти все знаешь, я тебе напомню, что при среднегодовом стоке Нила в восемьдесят четыре миллиарда кубометров Судан и Египет расходовали на орошение пятьдесят два миллиарда… Из них на долю Судана приходилось только четыре — это уж англичане в свое время так распорядились. Теперь положение изменится. Асуанская плотина даст дополнительно двадцать два миллиарда кубометров воды. Четырнадцать с половиной из них будут отданы Судану… Понимаешь, постоянный кусок хлеба нужен черноглазым и там, и тут, — Батанов кивнул на девчонок, все еще крутившихся возле нас.
Утром мы с Батановым ездили на «Золотой базар»— знаменитый в Каире район ремесленников и торговцев, мастерских и лавчонок.
Просыпается «Золотой базар» поздно: деловая торговая жизнь начинается там что-то около девяти утра, а мы приехали раньше. Улицы были еще полупустыми, металлические жалюзи опущены и заперты на висячие замки. Мусорщики собирали в корзины оставшийся с вечера мусор. Владельцы магазинов, цирюлен, кофеен поливали из тонких резиновых шлангов мостовую перед своими заведениями. Перекупщики развозили на ослах или верблюдах клевер, предназначенный для городских ишаков и кроликов. Спали, не обращая внимания на прохожих, собаки. Осторожно, оглядываясь, перебегали улицу кошки. Занимая всю мостовую — она ограничена стенами домов, тротуаров нет, — изредка проезжали машины и арбы с огромными, такими же как у нас в Хиве, колесами.
А медники вовсю трудились — гудели станки в темных мастерских, звенели молотки и долота.
Постепенно базар ожил. С немалыми усилиями, напрягаясь, торговцы подняли тяжеленные жалюзи, открыли витрины; потом, чтобы защититься от солнца, они раздвинули шестами полотнища над улицами… На балконах появились дамы в длинных домашних халатах; не затрудняя себя хождением по лестницам, дамы спускали на веревках корзины, и мальчики при лавках укладывали туда хлеб и зелень… Те, кто предпочитал завтракать вне дома, покупали горстку сваренных в соленой воде бобов или тот же хлеб и ту же траву; египетский хлеб похож на кавказский лаваш, это лепешки; их разрывают на две половины и в середину, в зависимости от финансов и вкуса, кладут либо пряную, пахучую траву, либо мелко нарезанное жареное мясо… Разжившиеся лепешками или бобами завтракают сидя на мостовой, прислонившись спиною к стене. Но есть на базаре и маленькие закусочные, где можно купить макароны с коричневой подливкой, выпить чашку кофе или чая…
Улицы наконец заполнились народом; стало тесно, шумно и пыльно; и пошла тогда торговля всем, чем только можно торговать: начиная с песка и древесного угля и кончая серебром, золотом, благовониями…
Случилось так, что удалось нам заглянуть и в невидимые с улицы уголки базара.
Мы подошли к какому-то магазинчику, где лежали на витрине инкрустированные деревянные шкатулки и блюда, неизменные зеленые скарабеи, вставленные в серебряные браслеты, в кольца, кулоны, стояли серебряные и медные кувшины; к нам из магазина вышел его владелец — среднего роста, стройный и гибкий молодой человек с коротко подстриженными черными усиками. На молодом человеке были серые брюки и синяя рубашка навыпуск, на руке — золотые часы на золотом браслете.
В разговоре выяснилось, что молодой человек — владелец не только магазина, но и мастерских, в которых изготавливаются все те вещицы, которые выставлены на витрине и разложены на прилавках.
Молодой человек — его звали Махмуд — сказал нам, что магазин и мастерские принадлежат его семье уже около ста лет. Предок Махмуда, перс по национальности, попал во время войны в плен к туркам и в конце концов оказался в Египте, в Каире, где, судя по всему, неплохо устроился. Магазин и мастерские передаются по наследству, и в доле участвуют все братья, но Махмуд среди них, так сказать, главный… Махмуд своим хозяйством гордился, он говорил нам, что в мастерских у него работает около ста человек, и, когда мы попросили показать мастерские, охотно согласился.
Мы перешли на противоположную сторону улицы, вошли в темный подъезд и по узкой деревянной лестнице поднялись на второй этаж. Из небольшого коридора, заставленного банками, деревяшками и какими-то рулонами, двери вели в две небольшие комнаты. В комнатах вдоль стен — скамьи и сплошные деревянные столы; на столах — шкатулки, блюда, черные банки с клеем.
…Во время поездки по Марокко, в Рабате, нас пригласили однажды посетить ковродельческий кооператив, и мы поехали в старую часть города, бывшую крепость, которая называется Казба… Улицы Казбы настолько узки, что машины проехать по ним не могут, и мы долго брели по закоулкам, а потом гид ввел нас в какое-то приземистое помещение.
Сначала в темноте ничего нельзя было разобрать, кроме деревянных рам и скорченных возле них фигур. Боясь сделать неосторожный шаг, я взглянул себе под ноги и увидел два живых блестящих любопытных глаза. Я присел и очутился рядом с крохотным существом, девочкой, которой было никак не больше трех или четырех лет. Она улыбалась, рассматривая меня, незнакомца, а тонкие длинные пальчики ее автоматически продолжали вплетать цветные нити в канву ковра, натянутую перед ней на раму… Три года — вот возрастной ценз для поступления в ковродельческую мастерскую. Го