Удивительно, что у истоков Нила стоит такой образцово-показательный английский городок, как Джинджа. В архитектурном плане, во всяком случае, а он именно таковым и воспринимается мною: как последнее, архитектурно-рельефное, почти природное препятствие на пути к истокам Нила.
Городок невысок — в центре преобладают двухэтажные здания, и лишь изредка и английский колорит, и архитектурная соразмерность взрываются, как у нас в Москве высотными зданиями, индийскими остроконечными пагодами. Периферия городка занята зелеными виллами, окруженными подстриженными зелеными загородками и подстриженными зелеными газонами. А цвет городка неожиданный — охряно-белый, — и цвет этот действительно неожиданно вписывается в общезеленый, под весеннюю тональность, фон. (Я вообще уже успел заметить, что в Уганде очень популярны красно-охряные тона — в оные красят стены домов, редкие заборы и прочее, что поддается принудительной окраске.)
Растут в городке Джинджа, у истоков Нила, откуда-то завезенные пальмы и, по-моему, украшают городок.
А вот откуда заведено это — понять не могу: деревянные резные бордюры на подкрышниках, на верандных скатах деревянных же домов…
Резное деревянное оформление домов в городке Джинджа у истоков Нила!
Нет, не стану грешить против истины — хотел бы, ибо очень растрогала меня эта деталь, — но не скажу, что «тянет» резьба на нашу вологодскую, или архангельскую, или североподмосковную даже, — нет, не «тянет». Но средней нашей русской полосе не уступает, и это уже поразительно!
Я стараюсь вести повествование, следуя своему маршруту, и потому неохотно забегаю вперед, но впереди у нас еще фактически три страны, и я не могу сейчас удержаться, чтобы не сказать: нигде ничего подобного я больше в Африке не встретил.
Только Джинджа совершенно неожиданно породнила меня с северными умельцами нашими, с резных дел мастерами, с вологодскими кружевницами, что вяжут коклюшками удивительные кружева, вдруг вспомнившиеся мне в городке у истоков Нила, в городке, столь далеком от наших резчиков и коклюшниц…
А в остальном городок-то ведь и в самом деле английский — и площадки для гольфа вам, и поля для регби. И водят по улицам вдоль вилл спаниелей, боксеров, фокстерьеров и скотчтерьеров, симпатично-кривоногих такс и пуделей, которых в Африке в отличие от Европы вовсе не стригут подо львов, и прогуливают сеттеров, и черно-подпалых гордонов, и рыжих ирландцев; спрос на охотничью, умеющую плавать собаку в окрестностях Джинджи вполне понятен, и вполне понятна своеобразная «мода» на такие породы.
Итак, Уганда. Итак, озеро Виктория.
— Где же мы все-таки находимся? — спрашивает Володя Дунаев, подозрительно всех оглядывая.
Герман Гирев загадочно помалкивает.
Мирэль рисует. И Левон Налбандян тоже рисует.
— Вы, географы! Может, вы ответите? — настаивает Дунаев. — У истоков Нила мы или нет?
— У истоков, — говорю я.
— Знаете что, когда дело касается Африки, лучше бы вам помалкивать, — в голосе ведущего в нашей группе африканиста, Людмилы Алексеевны Михайловой, явственно чувствуется металл; африканист сидит на земле, обхватив руками колени, и смотрит сквозь очки в сторону озера Виктория.
Вера Шапошникова достает из сумочки блокнот и самописку.
Над Нилом пролетают бакланы. Выстроившись «ключом» или «клином», они почти всегда летят вниз по течению, в сторону водопадов, где задохнувшаяся в глубине рыба, утрачивая осмотрительность, слишком близко поднимается к поверхности.
Там, где рисует Мирэль Шагинян, трава выжжена, и смуглое лицо Мирэли, по-моему, стало еще смуглее.
Герман срывает травинку и отправляет ее в рот; он, наверное, точно знает, где находятся истоки Нила.
— Вы хотите знать, где начинается Нил? — смешивая краски, спрашивает Левон Налбандян. — Па-жа-луйста!
— Я всю жизнь рассказываю студентам, что истоком Нила является река Кагера, — в голосе Людмилы Алексеевны металла становится еще больше. — Кагера как-никак на другом конце озера и даже в другом государстве…
— Кагера?.. Па-жа-луйста! — соглашается Левон Налбандян.
Вот так: ехали, ехали и бог знает куда приехали… География — она наука сложная. Извозчику не всякий раз доверишься…
— По-моему, реки на всех материках текут примерно одинаково, — говорю я. — Одно дело сплошной водный путь… В сущности Кагера — маленькая речка, впадающая в Викторию.
Вера Шапошникова записывает, что Катера — маленькая речка, впадающая в Викторию.
— По данному вопросу вам лучше воздержаться от спора со мною, — ведущий африканист нашей группы теперь уже не сидит, а стоит, и стеклышки очков гневно блестят на меня из-под широких полей войлочной кавказской шляпы.
— Если принять вашу точку зрения (в полемическом пылу мы почему-то перешли на «вы»), то Ангара начинается в Монголии, а не вытекает из Байкала, — говорю я. — Ее вместе с Енисеем тоже можно искусственно протянуть от истоков Селенги.
— Мне больше нравится, чтобы Нил начинался здесь, — с мягкой, почти извиняющейся улыбкой говорит Володя Дунаев. — Приятно, знаете ли, побывать у истоков…
— Кагера или не Кагера, а моя картина будет называться «Истоки Нила», — говорит Мирэль.
— И все-таки я попросила бы… — в голосе Людмилы Алексеевны не остается уже ничего, кроме металла.
Вера Шапошникова убирает блокнот и самописку в сумочку.
У меня пропадает желание спорить. Увы, это одна из недоступных моему разумению географических загадок: за исток Нила действительно принимается небольшая речка Кагера, мышиным хвостиком прилепившаяся к огромному озеру. Помимо Кагеры немало и других мышиных хвостиков у озера, но они — от мышей размером поменьше, и потому предпочтение отдано Кагере.
Длина Кагеры около 400 километров. Длина Селенги порядка 1000. В два с половиной раза больше, но, право же, не нашлось еще оригинала, объявившего Селенгу началом Ангары!.. Но почему Байкал — это, так сказать, водораздел между реками, а Виктория — нет?
Я отхожу в сторону и в мрачном одиночестве принимаюсь расковыривать перочинным ножом коричневый термитник. Как лягушки в воду, прыгают, исчезая с глаз, голубые жучки-скакуны, живущие на термитниках. Догель описывает забавных угандийских термитов с носатыми «солдатами», которые, заподозрив опасность, бьют своими твердыми носами, как в тамтамы, по сухим листьям, устраивая немалый шум.
Те, которыми занялся я, — обычные, это термес белликозус по-латыни, и именно их коричневые башни все время встречаются на дорогах Уганды.
Бледные от постоянной темноты, неприятные на вид термес белликозус удирают от солнца по широким ходам, прячутся внутри своего средневекового замка.
Бакланы ныряют в светлую воду Нила.
Мальчишка в красной рубашке швыряет в истоки Нила камни.
— А! Иди сюда, — подбегая ко мне, кричит ведущий африканист нашей группы. — Не хватало еще нам с тобою из-за Нила поссориться! Дай лапу!
Я «даю лапу». Мы с Людмилой Алексеевной Михайловой не поссорились. Наверное, каждый остался при своем мнении. Я, правда, умиленный чувством всепрощения, попытался объективно встать на точку зрения «кагеристов» и нашел в их пользу лишь один мало-мальски стоящий довод: и после Виктории, ниже по течению, Нил протекает через озера — Кьогу, Альберт, например… Почему же тогда не считать Викторию первым звеном в цепочке нильских озер и не протянуть Нил от Кагеры?.. Потому, мне кажется, что через Кьогу и северную оконечность озера Альберт Нил именно протекает, будучи уже большой полноводной рекой, и речные струи его прослеживаются в тихих водах этих озер, из которых первое еще сравнительно недавно в геологическом смысле было частью Виктории. Кагера же просто впадает в озеро, исчезая в нем подобно десяткам других речек.
Не знаю, постаралась ли Людмила Алексеевна стать на точку зрения «викторианцев», чтобы тоже объективно взвесить все «за» и «против». Может быть, и нет. Может быть, ее географическому сердцу вопреки строгому логосу просто радостнее было учащенно биться от того, что рядом — истоки Нила, а не всего-навсего его верховье.
Вот почему, наверное, мы помирились и вот почему потом уже не возвращались к спорам об истоках Нила.
От гостиницы «Крестид-крейн» к истокам Нила вела яркая красно-кирпичная дорога, вдоль которой росли гладкоствольные веерные пальмы, похожие на королевские из тропической Америки.
Собственно, Дэвиду не было никакой необходимости везти нас к Нилу на микробасе — все тут под рукой, все за околицей, и дорога быстро упирается в реку и там кончается.
Ширь Виктории скрыта от нас невысокими холмами, и виден лишь раструб, постепенно сужающийся в Нил. Там, где русло реки уже явственно обозначено, поперек Нила протянулась темная цепочка небольших островков, на которых с помощью бинокля я различил охотничьи засидки, сделанные из светлых камней. Дует легкий ветерок, и воздух насыщен запахом желтой мимозы, похожим на запах караганы, или акации, как обычно у нас ее называют. Тихо, как перед дождем, и лишь чуть шумит вода на затопленных перекатах, да рябится вода над подводными камнями. Каркают и кружатся над Нилом черно-белые вороны. Плавают, время от времени ныряя, какие-то птицы и среди них бакланы и утки. Где-то над Викторией еле слышно погромыхивает гром.
Я сбежал к самой воде по размытому, в водороинах, конечному отрезку дороги. Впрочем, к самой воде мне подойти не удалось — топь, заросшая осокой. Зато простор для лягушек. «Кэур! Кэур!» — орут-скрипят они, заглушая птичий свист.
Обратно я медленно поднимался по красной, словно выкрашенной перед праздником дороге, стиснутой с двух сторон ярко-зеленой, неподстриженной здесь травой. На дорогу, на ее заброшенную часть, выползали гибкие зеленые плети тростника. На желто-зеленой безлистной акации сидела белая хохлатая птица с черными крыльями и что-то насвистывала.
У памятника Спику стояла маленькая изящная машина и лежали на траве мулатка в сиреневом платье и англичанин с рыжими подстриженными усиками; модные, на шпильках, туфли, наверное, натерли ноги молодой женщине, и она сбросила бежевые туфли, повернув к Нилу розовые пятки. Наше появление отнюдь не помешало воркованию влюбленных. Они лишь изредка посматривали в нашу сторону, потому что я, увешанный двумя фотоаппаратами, полевой сумкой, биноклем, быть может, казался им самой экзотичной, хотя и временной, деталью истоков Нила.